Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
Выйдя из бесшумного лифта, они по мягкому ковру дошли до его номера и, прощаясь с ней, он хотел поцеловать ее в щеку, разрумянившуюся от шампанского, но она закрыла глаза и доверчиво подставила губы. И едва коснувшись их, он сразу опьянел.
Второй номер им не понадобился, — ни в эту ночь, ни в последующие три. Норов был поражен той искренней самозабвенностью, с которой она ему отдавалась. Застенчивая, молчаливая улыбчивая девочка раскрывалась ему навстречу, жадно обхватывала его руками и ногами, целовала повсюду влажным ртом, стонала так громко, что он невольно прикрывал ей губы ладонью, и она кусала его пальцы. В первой же близости она дважды достигла вершины; и каждый последующий раз переживала это многократно. Казалось, она желала его больше, чем он ее. Он еще не встречал в женщинах такой свободы и такой щедрости; он не мог от нее оторваться.
***
Когда Норов сообщил Леньке, что от пяти его кандидатов остаются лишь трое, Ленька даже не понял.
— Что за фигня? Мы же с тобой договорились!
— Решено составить сбалансированный список из представителей разных структур, чтобы ни у кого из крупных бизнесменов не было явного преимущества.
— Это кто решил? Ты?
— Осинкин.
Ленька вскипел.
— Я что, блин, мало помогаю?!
— Мне кажется, совсем не мало.
— Так в чем проблема?! — Ленька повысил голос.
— Я не могу на это повлиять.
— Почему? Ты же отвечаешь за политику!
— Видимо, не за всю.
— Мать!.. — выругался Ленька. — Ладно, я сам Олежке позвоню!
Ленька действительно сразу перезвонил Осинкину, обрушился на него всем своим напором, и тот, конечно, дрогнул — пообещал включить всех пятерых Ленькиных кандидатов. Однако на следующий день в разговоре с Норовым Осинкин еще раз подтвердил, что больше трех мест в думе Мураховскому давать не следует.
— А что делать с остальными? — спросил Норов.
Осинкин издал свой смущенно-виноватый смешок.
— Ничего. Пусть идут. Они же могут и проиграть… по независящим от нас обстоятельствам, разве нет?
— Кому проиграть, нашим? И, по-твоему, Ленька не догадается?
— Зачем нашим? Пусть проиграют «Стройградовским». А мы скажем, что те вели своих кандидатов самостоятельно, без нас.
Норов посмотрел на него без улыбки.
— Я не стану обманывать Мураховского.
— Я же не о себе думаю, а об общем деле, — возразил Осинкин.
— А я о себе. О честности, о чести. Тебе не кажется, что это пресловутое «общее дело» превратилось в какое-то заклинание, позволяющее нам делать все то, за что мы клеймили Пивоварова и Мордашова? Ради «общего дела» мы обдираем коммерсантов, ради «общего дела» лжем, кидаем вчерашних партнеров…
Осинкин нахмурился. Слова Норова ему совсем не нравились.
— Я никого не кидаю! — произнес он с ударением.
— И я не буду.
Осинкин, гася раздражение, потер лоб.
— Ну что ж, — проговорил он недовольно. — Тогда веди только наших. А бизнесмены пусть занимаются своими, кто как умеет. У кого лучше получится, тот и победит.
О том, что ему поручено заниматься только кандидатами от мэрии, Норов сказал Леньке в тот же вечер.
— Что у вас там за херня творится?! — взвился Ленька. — То одно, то другое! Он же мне только вчера обещал!
— Леня, это было вчера.
— Что могло измениться за день?!
— Не могу тебе ответить.
— Не можешь или не хочешь?!
— Не знаю, правда.
Ленька разразился бранной тирадой.
— Но ты же можешь, по крайней мере, консультировать меня неофициально?
— Вряд ли.
— Почему?
— Это обязательно дойдет до Осинкина. Получится, что я действую за его спиной.
— Да и хрен бы с ним! Мы с тобой столько лет друг друга знаем!
— Это нечестно.
— Нечестно?! Значит, как бабки нужны, то ко мне! А как раскрутились, то уже «нечестно»? Молодцы вы с Олежкой, нечего сказать!
— Леня, пойми…
— Да все я понимаю! — оборвал его Ленька. — Все понимаю, когда вынимаю!
***
Домой Анна вернулась усталая, молчаливая и печальная. Есть она вновь отказалась, приняла лекарство и села в гостиной на диване, накинув на плечи пуховик.
— Знобит немного, — проговорила она, ежась.
— Тебе лучше лечь.
— Не хочу. Глупо прилететь во Францию и целыми днями валяться в постели.
— У тебя высокая температура.
— Она сейчас пройдет, я же наглоталась этих дурацких таблеток.
— Даже я иногда ложусь. В этом нет ничего предосудительного.
— А я не хочу!
Голос ее прозвучал капризно и жалобно, как у обиженного ребенка.
— Хорошо, не надо. Чем тебе хотелось бы заняться?
Его примирительный тон ее обезоружил. Она виновато улыбнулась.
— Извини, я веду себя глупо. — Она взяла его руку. — Просто, если честно, я немного боюсь…
Он сел рядом, обнял ее и почувствовал, как напряжены ее спина и плечи под пуховиком.
— Чего боишься? — спросил он ласково. — Этого гриппа? Ковида?
— Да. То есть, не ковида, а… Того, что я если я лягу, то… я уже не встану!
На ее глаза навернулись слезы, губы дрогнули.
— Что за глупости!
— Я понимаю, что это глупо…. но все равно боюсь… Я боюсь умереть! — прошептала она, и слезы покатились из ее глаз.
Он пересадил ее к себе на колени, она обхватила его руками и положила голову ему на плечо.
— От гриппа не умирают, — принялся уговаривать он, поглаживая ее по волосам и чуть раскачивая, будто баюкал ребенка. — Только старые, больные толстяки. Но они умирают и без гриппа. Ты и сама это отлично знаешь, мы много раз об этом говорили. Ты же — не старая, не толстая, ты молода, красива и здорова, у тебя нет хронических заболеваний, чего же тебе опасаться?
— Я знаю, что ты презираешь тех, кто боится смерти… Но я боюсь не смерти, а того, что я умру и больше тебя не увижу! Это будет так нелепо, так несправедливо! Столько лет тебя не видеть, потом увидеться и умереть! А может это наоборот, хорошо? — спохватилась она. — Ведь это же — счастье, правда? Увидеть тебя и — умереть! А что еще нужно?
Она попыталась улыбнуться сквозь слезы.
— Оставь эту чепуху, ты не умрешь, — он поцеловал ее в горячий висок. — Будешь жить долго-долго, пока не надоест.
— Откуда ты знаешь, ведь ты не врач!
— Мне и
