Последнее испытание - Скотт Туроу
– Она всегда за всем наблюдает, – шутит Иннис, кивнув в сторону фото Донателлы.
Она и Стерн идут к лифту. Рядом с доктором Макви ему легче держать равновесие, и он, подхватив трость, зажимает ее под мышкой. В ресторане, как только официант подает кофе, Стерн, все еще вспоминая про фото в вестибюле, говорит:
– Если я поинтересуюсь, в каких отношениях находились вы с Донателлой, это будет слишком личный вопрос?
– Наши отношения были лучше, чем можно предположить. Донателла замечательный человек. Она очень, очень умная женщина. Она была корректна со мной. Когда мы встречались в обществе, у меня всегда возникало ощущение, будто мы с ней соревновались – кто будет хладнокровнее реагировать на соперницу, она или я. Я уверена, что она и сейчас была бы вежлива со мной, даже относилась бы ко мне с теплотой. В конце концов, она ведь победила. Я уехала. Она осталась. С какой стороны ни посмотри, дело обстоит именно так.
Стерн издает горлом неясный звук, который, по всей видимости, выражает согласие.
– Должен признаться, отношения, существующие в семье Пафко, озадачивают меня, – говорит он. – Я знаю Кирила и Донателлу несколько десятилетий. Мы с Кларой и мы с Хелен думали, что у них удачный, прочный брак. А теперь я вдруг осознаю, что все далеко не так. Наверное, примерно то же самое можно сказать о семейной жизни любой пары, но мне все же трудно сложить одно с другим. Мало того что у Кирила, оказывается, была другая, совершенно неизвестная мне жизнь, которая, теперь я уверен, имела для него большое значение, – Стерн кивает на Иннис, – так еще я вынужден прийти к выводу, что Донателла об этом знала и с этим мирилась.
– Да, похоже, все обстояло именно так, хотите верьте, хотите нет. Никто никогда ничего не говорил об этом вслух. Я, пожалуй, последний человек, кто может как-то объяснить тот факт, что Донателла молча все это принимала. – Иннис выдавливает из себя смешок. – Я бы ни за что не сказала, что узы, связывавшие их, были непрочными. Но я никогда не знала, что лежит в основе их союза. Кирил всегда говорил, что у них очень сложные отношения, и даже упоминал о том, что в них много горьких, болезненных вещей. Я понимала, что мое появление во многом усугубило их проблемы. Но, насколько я понимала, Донателла была для Кирила тьмой, а я светом. Тем не менее я с самого начала принимала как данность то, что он никогда не сможет сделать выбор в пользу одной из нас.
Стерн интересуется, устраивало ли Иннис такое положение вещей. Видно, что ответить на этот вопрос ей нелегко. В конце концов она слегка пожимает плечами и говорит:
– Похоже, наш разговор становится слишком личным, вы не находите?
– Само собой разумеется, что вы можете в ответ просто попросить меня не совать нос в ваши дела.
Стерн на секунду задумывается о том, что произошло бы, будь это не просто деловая встреча, а нечто большее – то самое, на что, как ему казалось, Иннис в какие-то моменты тонко намекала. Если бы это было, Господи спаси, свидание, думает адвокат, как бы тогда Иннис объяснила ему многолетний роман с Кирилом? Он был вдовец. А она? Любовница, которую отвергли после трех десятилетий близких отношений? Стерн предполагает, что Иннис просто не стала бы обсуждать эту тему и дала понять, что не собирается копаться в прошлом.
– Что ж, – говорит Иннис, – это действительно очень личное, но в этом нет ничего такого, что я боялась бы сказать. Просто есть вещи, которые довольно трудно объяснить другому человеку. В Кириле есть что-то от поэта. Он умеет красиво ухаживать, добиваться женщины. У него, если можно так выразиться, имелся свой маленький садик, окруженный высокой стеной, – именно там мы и стали близкими людьми. Когда мы были вместе, Донателла не существовала. Я ни с кем не делила Кирила. Он принадлежал мне – весь, целиком. Мы оба в такие моменты беззаветно верили в это.
Иннис подтверждает свои слова кивком – похоже, она сама удивлена, как точно ей удалось все объяснить. Стерн тем временем раздумывает над тем, что она сказала. «Кирил умеет красиво ухаживать». Видимо, это в самом деле важный момент, как и то, что рассказал адвокату на прошлой неделе Басем Катеб, хотя Стерн, разумеется, твердо намерен держать это при себе.
– Я вовсе не хочу, чтобы мои слова воспринимались как лепет застенчивого подростка, – добавляет Иннис. – Я знала, что мне достается меньше того, к чему стремится большинство людей. Но я должна признать, что меня все полностью устраивало.
Иннис делает паузу, и ее губы растягиваются в деланой улыбке.
– А вы здорово умеете разговорить другого человека, не так ли, Сэнди?
– Мне просто очень интересно.
– Что ж, пожалуй, я вам поверю. Но буду осторожной и не стану спрашивать, чем вызван ваш интерес. – Иннис снова смеется, а затем, прикрыв ярко-синие глаза, умолкает – она явно размышляет над тем, стоит ли продолжать. Наконец она вскидывает руки вверх, словно хочет сказать: «Какого черта?!» – Знаете, Сэнди, я сумела договориться с собой о том, кто я есть и чего хочу. Примерно через пять лет после того, как начался наш роман с Кирилом, я встретила одного мужчину – кстати, юриста.
– Здешнего, из округа Киндл?
– В общем, из этих мест. Возможно, вы даже его знали. Однако я буду придерживаться правил конфиденциальности – теперь этот человек давно уже женат на другой женщине. Но он в
