Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев
А Кольцов не отвечал на звонки и письма просто потому, что почувствовал себя безумно усталым и одиноким после похорон своего старого сослуживца. Гнетущая атмосфера зимнего кладбища, слезы вдовы и траурные речи родственников и друзей покойного, как под копирку повторяемые ими с годами все чаще и чаще, окончательно выбили его из колеи. Посмотрев в слезящиеся от морозного ветра глаза стариков, пришедших проводить своего ровесника, он понял, что вряд ли стоит задавать здесь вопросы о его неожиданной смерти. Потоптавшись вместе со всеми возле свежей могилы, он положил на холмик из глины купленные возле кладбищенских ворот гвоздики. Не дожидаясь остальных, генерал пошел к выходу по тропинке, протоптанной в снегу между оградками. Карканье ворон и шелест ветвей, то стихавший, то усиливающийся при порывах ветра, напомнили Кольцову, как много лет назад из-за этих же самых звуков они с покойным вынуждены были раз за разом прокручивать пленку магнитофона, стараясь разобрать очень важные для них слова, как будто назло потерянные в шумовой завесе.
Кладбища были одним из любимых мест Защепова для осуществления оперативных подходов. Именно здесь человеческая психика была, по его мнению, наиболее уязвима. Вольно или невольно в памяти всплывали те или иные эпизоды из прошлого. Вспоминались ссоры и размолвки давно ушедших дней, и люди, как ни пытались их простить, забыть, вычеркнуть навсегда из своей памяти, ничего не могли с этим поделать. Былое еще сильнее терзало их подсознание. Именно накопившиеся обиды и несправедливость были теми струнами, на которых его контора начинала писать схему будущего сотрудничества с нужными ей гражданами. Многие обыватели удивились бы не на шутку, узнав, как в секретном НИИ было доказано, что животные способны реагировать на несправедливость. Что это чувство внешне присуще им даже больше, чем хомо сапиенсу, просто потому, что они, животные, не умеют его контролировать. К примеру, если две обезьяны, одинаково успешно выполняющие одно и то же действие, получат разное вознаграждение, то та, которой дали огурец вместо авокадо, будет недовольна, а при продолжении той же практики может даже впасть в депрессию и умереть. Думая об этом, Кольцов добрался до выхода и сел на заднее сиденье поджидавшего его возле самых ворот «Майбаха». Он сделал знак водителю, означавший, что они пока никуда не едут, а будут стоять здесь и ждать кого-то или чего-то, о чем ему знать совсем не обязательно. Сергей Николаевич немного замерз, и сейчас, включив подогрев сиденья, с наслаждением чувствовал, как тепло, проникая сквозь ткань одежды, согревает его спину. Оклемавшись, он достал из бара стакан и бутылку «Макаллана». Плеснув на дно несколько капель, он с видом понимающего в таких вещах человека сперва вдохнул аромат напитка цвета темного янтаря и только потом медленно, как будто по каплям, влил его себе в рот. Он вернулся к размышлениям, занимавшим его, пока шел по дороге вдоль покрытых снегом надгробных досок. По его мнению, спасти от предательства на фоне обид и несправедливости могла только вера. Он поморщился, задавая себе вопрос, а во что он сам сейчас верит, сидя в лимузине, цена которого превосходит месячный заработок сотен рабочих огромного комбината. Верил он тогда, в старые времена, в торжество коммунизма? Зачем было городить весь этот огород с продвижением марксизма в банановые республики, где люди по своей сущности были не в состоянии отказаться от идеологии мелкой буржуазии? И надо ли отказываться от нее? Разве она, эта идеология, не в разы справедливее коммунистических разглагольствований?
– Привет олигархам! – сказал пожилой мужчина, садясь в «Майбах» рядом с Кольцовым. Он снял перчатки и норковую ушанку. Седые волосы, коротко подстриженные бобриком, придавали ему воинственный вид, и так он выглядел моложе. Это был тот самый дядька в спортивном костюме с вышитыми шелком буквами «сборная СССР» на спине, который много лет назад допрашивал вместе с ним Жомова. Кольцов просто протянул ему стакан с виски.
– Помянем Костю, вечная ему память, – сказал он. Они выпили, не чокаясь, и Кольцов, не спрашивая, налил им обоим еще.
– Хорошая машина. Дорогая? – дядька по старой привычке оперативника любил валять дурака, и сейчас с недоверчивым видом прикасался пальцами к коже и деревянным вставкам на спинках передних сидений.
– Не завидуйте, полковник. Я звал тебя к себе работать, ты отказался, – буркнул Кольцов.
– Чего мне завидовать? У меня трешка в Отрадном, жена, слава Богу, жива, внуков на выходные привозят.
Говори, зачем сегодня позвал, – сказал дядька, прекратив паясничать.
– Не нравятся мне эти две смерти.
– Почему ты их связываешь? Они никогда не были знакомы. Разные весовые категории.
– Через себя я их связываю, через себя. У меня есть сейчас интерес в Южной Америке, а там могут быть люди, которых Костя туда отправлял, и они могут меня знать.
– Он давно был на пенсии. До последних дней занимался схлопыванием крупных долгов между банками. Вряд ли это связано с тобой.
– Больно неожиданно он умер, теперь кто его обязательства исполнит?
– Поверь мне, Костины обязательства люди исполнят и после его смерти.
– А Жомов? – спросил Кольцов, резко меняя направление. Его всегда немного бесила легендарность Защепова как профессионала.
– Здесь сложнее. Я беседовал на днях с одним раскоронованным уркой, случайно встретились, он клянется и божится, что эта зельдинская компания горе-бандюков попала под каток за «просто так»[133].
– Значит, думаешь, не связаны они, эти две смерти? – спросил Кольцов, закругляя беседу. Дальнейшие расспросы могли больше рассказать о нем самом, чем дать ответы по интересующей его теме.
– Думаю, нет. Подбросишь меня до ресторана? Ты сам-то пойдешь? – спросив дядька, как-то загрустив, поняв, что больше он не нужен.
– Поехали, подвезу, – Кольцов кивнул шоферу, и машина тронулась. – Сам не пойду, мне к жене в больницу надо, – добавил он сухо.
Болезнь жены висела у него на душе тяжким грузом, и все остальное уходило на второй план, не принося радости и не отвлекая его от почти постоянных мыслей о ней. Когда-то он любил ее, и вся его деятельность наполнялась смыслом через это чувство. Он любил делать ей дорогие подарки и не представлял себе, как может остаться один без своей Алисы. Сейчас получалось, что все свои несметные богатства он мог тратить только на сиделок и отдельную палату. Когда он приезжал к
