Нехитрая игра порока - Марина Владимировна Болдова
Глава 46
– Зря ты не осталась посмотреть на этот цирк. Адвокат у Таранова в прошлом прикормленный, но быстро смекнул, что дело для него провальное. Убедил написать чистосердечное признание. Сыграло, видимо, и то, что тот генерал-то бывший, а ныне простой пенсионер Виталий Алексеевич. Подписывал Таранов бумагу дрожащей рукой, а потом причитать начал, что, мол, вот так служишь родине, а она, эта родина… В общем, противно было наблюдать. Это я так, еще преуменьшил трагизм ситуации. Еще немного, и прошибла бы слеза, так складно Таранов пел про свою несчастную долю больного человека. Это же надо придумать себе оправдание – игромания у него!
Я слушала, как возмущается Иван, а думала о Нине Андреевне. Наверняка она гордилась сыном до поры до времени. Ну а как узнала, что тот не так чист и благороден, как воспитала? Жалеть начала? Кстати, многое ли он ей рассказывал? Или Губин просветил старушку? В дом вхож был, можно не сомневаться, знала она его близко. Возможно, даже за внука почитала… Я вдруг поняла, почему его лицо во время первой встречи в школьном вестибюле показалось мне таким знакомым – мы вполне могли раньше пару раз столкнуться в подъезде «генеральского» дома.
– Ася, ты меня слушаешь?
– Конечно! – Я виновато улыбнулась. – Теперь давай излагай подробности признания!
– Юренева он убил после того, как тот рассказал, что к нему приходил твой отец. Юренев по глупости во хмелю пригрозил, что молчать не будет. Мол, пока назвал другое имя, но… Таранов поверил, что Юренев его не сдал, но подстраховался на будущее. Хотя заранее убийство не планировал. Пешком возвращался из клуба ранним утром, увидел шатающуюся фигуру. Пока догонял, заметил Колю, который зашел следом за Юреневым в подъезд. Тот тоже нетвердо стоял на ногах. Через закрытую дверь услышал крик, а когда рванул в подъезд, Юренев уже лежал на ступнях: голова в крови… Но Таранов быстро понял, что тот жив, порвано лишь ухо. Ломик лежал тут же у лестницы.
– Добил, получается?
– Добил, да еще радовался, что подставил Колю. И рассказывал об этом совершенно без сожаления. Мразь.
– Согласна. А тут еще Гиржель исчез уж очень вовремя. Оставался Карим. То есть Таранов все же был не совсем уверен, что Юренев про него никому не рассказал?
– Да, опасался. Ко всему еще жена от рук отбилась, угрожать стала. Таранов решил, что припугнуть Бахметева будет нелишним. В то время Коран еще находился у него дома. Правда, в том же году он все-таки продал его сыну того коллекционера из девяностых, потому что крупно проигрался. Незавидная доля игрока, – усмехнулся Фирсов, – то в плюсе, то в глубоком минусе. Как жить при такой нестабильности?
– И Таранов пришел к Кариму. О том, что тот записал его признание на диктофон, он долго не знал, так?
– Так. А через несколько лет вдруг «воскрес» Гиржель. Он навестил его у храма, но, пообщавшись, решил, что тот блаженный верующий, и успокоился.
– Его мать меня уверяла, что Виталий Алексеевич пытался «промыть мозги» отцу – что, мол, опустился тот на самое дно. Да… а на дне уже сам давно пребывал. Лицемер! А Карим-то чем ему помешал?
– Тем, что вернулся из Англии. Таранов узнал об этом от матери, утром вернувшись с очередной игры, – проигрался тогда в пух и прах. Нужно было искать деньги, а тут еще и Бахметев нарисовался. И наш генерал запаниковал. Он тут же поднялся к нему в квартиру, но ему никто не открыл.
– Правильно, в это время Карим решил навестить меня. А я уже ушла в лицей. Тогда он оставил в почтовом ящике записку, я тебе ее показывала.
– Почему не позвонил?
– У меня же буквально накануне телефон украли, я купила другой и симку сменила. И мой новый номер из общих знакомых знали только Соня и ее родители. Соня в клинике с утра, а старики с ее детьми – в деревне. Там связь временами плохая.
– Понятно. Тогда Бахметев, не встретившись с тобой, вернулся домой, а там его уже ждал Таранов.
– Прямо в квартире? Как он вошел?
– Дверь была просто захлопнута, открыл легко. Он убил твоего отчима в ссоре, когда тот признался, что сделал запись их последнего разговора. И что диктофон в надежном месте. Ты представляешь, Таранов сокрушался, что рано вспылил, нужно было добиться от «хлипкого художника», чтобы тот отдал диктофон!
– И ничего Карим не хлипкий! – вырвалось у меня с обидой.
– Ну… экс-генерал помощнее будет, если уж честно. Да и навыки у него спецназовские. Рука не дрогнула, когда горло перерезал, уж прости за подробности, Асенька.
– Так Карима убил все же он…
– Да. Обыскал аккуратно квартиру, но обнаружил записку в тайнике на книжной полке, по ней догадался о портрете Рании. К своему разочарованию, нашел только известную тебе тетрадь. Кстати, тут и прокололся. Видимо, чтобы подцепить угол скотча, снял перчатку. Тот четкий отпечаток большого пальца с рамы принадлежит ему, а не Кариму.
– Зачем же он убил потом и Гиржеля?
– Прочел то, что написано в тетрадке, и решил, что диктофон у твоего отца, больше негде. Сам нарисоваться в людном месте не решился, послал Губина с четкими указаниями: если твой отец не укажет место, лишить жизни. Губин, как признался, понял сразу, что «этот бородач» ему ничего не скажет, ну и поторопился выполнить приказ хозяина. Избавившись от обоих, Таранов успокоился окончательно. В Губине был уверен – тот обязан ему жизнью. Но, как оказалось, зря – сдал его мужик сразу же на первом допросе.
– Фирсов, ты так и не скажешь, что за ценности спрятаны в шкатулке? Тайна следствия?
– А я все жду, когда же ты вспомнишь, – улыбнулся он. – Вы с Ольгой оказались правы в своем предположении, что при соединении двух половинок змейки получается пусть простенький, но ключик. Непосвященному и в голову не придет.
– Так и щель для него обнаружить непросто! А я нашла! – не удержалась я. – Ну и…
– При повороте ключика открылось второе дно шкатулки. Под ним – кожаный чехол с четками
