Амулет сибирского шамана - Наталья Николаевна Александрова
За разговором Аля остановила кровь, с трудом втащила тяжелого, безвольно обвисшего пса в дом, положила на скамью.
– Баба Нюра, вскипятите воды!
Старуха мгновенно перестала причитать, собралась и принялась помогать ей.
Аля тщательно промыла рану, зашила ее.
Пес дергался от боли, но не сопротивлялся, только смотрел на фельдшера умными несчастными глазами.
Потом сомлел, глаза помутнели и закрылись…
– Никак помер? – горестно вскрикнула Ипатьевна.
– Нет, пульс есть. Кровь не идет, так что будет жить.
– Ох, ну слава богу! А я тогда схожу за той травкой…
Уже у самой калитки Ипатьевна остановилась, оглянулась и проговорила:
– Спасибо тебе, дочка!
Проводив взглядом старуху, Аля села на табурет рядом с раненым псом и задумалась.
Кто это попытался залезть в дом к Ипатьевне?
Старуха сказала – городские… но от города до их деревни добрых сто километров, и дороги приличной нет. Кто мог не полениться и забраться в такую глушь?
Кто и зачем?
Отчего-то ей вспомнился страшный сон… трехглазое чудовище, лезущее в окно…
Это создание лезло в то самое окно, которое сейчас зияло разбитыми стеклами.
Часа через два Ипатьевна вернулась из леса с пучком какой-то пахучей травы, заварила ее в котелке.
Буран проснулся, видно было, что он хочет пить, – и Ипатьевна налила в его миску травяной отвар.
Пес жадно вылакал его и снова задремал.
– Вечером поменяю повязку… – проговорила Аля озабоченно.
– Когда будешь менять – промой этим же отваром! – Ипатьевна показала на котелок. – Очень хороший отвар, полезный… раны хорошо заживляет!
Тем не менее псу было плохо всю ночь, и Аля с Ипатьевной сидели возле него по очереди. Нос у собаки был горячий и растрескался от сухости, глаза слезились, в них сквозило страдание, у него не было сил даже поднять голову.
К утру Аля и сама потеряла надежду, где уж тут старуху утешать! Она прилегла под утро и забылась тяжелым сном, успокоительное пить не стала, чтобы не разоспаться.
Проснулась она не рано и решила, что не пойдет в медпункт. Вот не откроет – и все, у нее свой больной вон на лавке лежит. Если жив еще (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!).
Тут послышался из залы шум, упало что-то тяжелое, и Аля, забыв накинуть халат, выскочила из своей каморки.
И увидела, что уже давно на дворе белый день, и весеннее яркое солнце пробивается сквозь узенькое оконце – не то, разбитое, а другое. И в косых лучах солнца кружатся по зале золотистые пылинки. Ипатьевна сидит за столом и пьет чай из парадных своих чашек в горошек. А рядом с ней… рядом с ней сидит мужчина… и он, услышав скрип двери, как раз повернулся. И увидел Алю. Точнее, она увидела себя его глазами – растрепанная девица в старой ночнушке и босиком. Глаза опухли, одну щеку отлежала…
Аля ойкнула и скрылась у себя, услышав еще, как гость Ипатьевны насмешливо фыркнул. Она очень долго просидела у себя, дожидаясь, когда он уйдет, но он все не уходил, а потом она услышала, что стонет Буран, и вышла.
Гость опытными, умелыми руками ощупывал собаку, Буран порыкивал тихонько.
– Тише, Буранчик, тише! – Аля подскочила и сжала собаке пасть. – Потерпи немного…
Буран взглядом выразил, что терпит только ради нее. Аля посчитала это хорошим знаком.
– Ты зашивала? – спросил гость, по повадкам Аля признала в нем своего брата-медика.
– Ну я, а что?
– Да ничего, хорошая работа. Повязку не трогай, следи, чтобы сам не сорвал.
– Чегой-то он будет срывать? – вступилась Ипатьевна. – Он умный, все понимает.
– Молодец, что сразу кровь остановила! – похвалил Алю гость. – Время не упустила. Время в таких делах важнее всего. Все хорошо будет, бабкины отвары помогут.
Аля успела переодеться и причесаться, поэтому смотрела теперь на гостя не то чтобы без стеснения, но поспокойнее. И видела, что мужчина взрослый, лет около сорока, и что явно не из деревни, видно, что в городе живет. Одет довольно дорого, хоть и просто, выбрит чисто, руки… руки сильные. Да и сам видно, что не слабый. Росту среднего, коренастый такой, крепкий…
– Познакомься, Алечка, это Шура, подружки моей покойной сын… – спохватилась Ипатьевна. – Зашел вот, последний привет мне передал… Мы тебя будить не стали, намаялась ты за последние дни.
– Ну, – усмехнулся гость, – кому, может, и Шура, а кому Александр Андреич.
И сжал сильно Алину руку. Она глаза его увидела, а в них – смешинки пляшут. И как током ее ударило от них, даже вздрогнула вся.
Ушел Шура, а Аля села чай пить с печеньем городским и с конфетами. Тут Ипатьевна все ей и рассказала про гостя дорогого.
– Он подружки моей, Валентины, сын младший. Старший-то у нее по военной части пошел, служит где-то далеко, в больших уже чинах. А Шурка вот на врача выучился, в большом городе живет, в больнице работает, оперирует, много людей спас. Лет уж десять тому назад приезжает – собирайся, говорит Валентине, мать, в город со мной поедешь. Там у тебя квартира хорошая, все удобства, рядом с нами будешь жить, а вроде как и отдельно.
Ну, Валя, конечно, уезжать не хотела, но сын строго сказал: мне, говорит, часто приезжать сюда не с руки, а мать родную оставить тоже совесть не позволяет.
Так и уехала подружка моя, первое время все жаловалась, не нравилось ей в городе, а потом понемногу привыкла. Но дом продавать не позволяла. А в прошлом году умерла, вот Шурка и приехал с домом разобраться.
Дом-то очень хороший был в свое время, на него давно уже бывший наш председатель колхоза посматривает, для сына своего купить хочет.
Потом пришел дед Михей, чтобы вставить разбитое стекло. У Ипатьевны всегда находились нужные люди, которые помогали просто так, без денег, какие-то у них свои были счеты.
А Аля все-таки пошла в медпункт, там ее уже ждали.
Прошло три дня, за которые она мельком видела Александра раза два. А на четвертый день все и случилось.
Народу перед выходными было мало, вот в понедельник пойдут деревенские толпой в медпункт. Кто с соседом подрался, кто с мотоцикла упал, кто выпил чего-то некачественного и теперь животом мается или, не дай бог, головой.
Аля решила уйти пораньше – что сидеть-то без толку! И тут услышала громкое тарахтенье мотора. Все в деревне знали, что так ездит Колька Сидоров, он собрал автомобиль самостоятельно, занимался этим несколько лет, терпел всяческие насмешки, но не отступал. Получилось у него что-то несуразное, ни на что не
