Нелли Федорова - Дом на миндальной улице
Главное чтобы Нелл поскорее утешилась. Мне больно видеть ее такой.
Но мне надо идти собираться и проведать Нелл – мы с ней еще неуспели даже словом перекинуться. Так что, милый дневник, до скорого!
(Письмо Маргариты, кастелянши N, к Августе Сильвии, 16 ноября, год 860)
(Отступление. История этих писем оказалась долгой и причудливой. Августа Сильвия, мелкая провинциальная дворянка, была детским другом кастелянши Маргариты. Их матери так же дружили между собой, поэтому неудивительно, что у них была вначале одна кормилица, а затем их обучал один и тот же учитель. Августу Сильвию рано выдали замуж, и она уехала в дальний эосский уголок в дом своего мужа. Кастелянша Маргарита так никогда и не вышла замуж. Близким, в частности, своей сестре Седне, она объясняла это своей высокой добродетелью и скромностью. Впрочем, мне приходилось с ней встречаться, и мне больше кажется, что виной тому ее склочный и непреклонный характер. Что касается писем кастелянши, то они пролежали в письменном ящичке Августы Сильвии с того дня больше четверти века, пережив своего адресата, которая была уже немолода и к тому же слаба здоровьем. Многочисленные дети, чей выводок едва умещался в довольно скромном жилище, не замедлили занять комнату матери, едва она испустила дух. Все ее вещи, которые не приглянулись новым обитателям комнаты, перекочевали на чердак. И лишь спустя лет двадцать ее юные правнуки, играя на чердаке, нашли эту лаковую шкатулку и, желая взломать ее хитрый замочек, принесли ее в дом. Их родители, мельком проглядев зажелтевшую и пыльную переписку, решили, что она не имеет никакой ценности, и вернули ее владельцам. Письма принял один из внуков баронессы Паулины. Он так же не знал, что с ними делать, фамилия госпожи Маргариты не говорила ему ничего, хотя принесшие их настаивали, что женщина эта является ему какой-то родственницей. Другие из его фамилии так же не признали покойную кастеляншу. И только спустя добрых два года кто-то случайно показал эти письма самой баронессе Паулине. Я представляю ее изумление, когда она увидела их. Мы с ней поддерживали дружеские связи все это время, и она написала мне тогда письмо, где рассказывала, как неприятно ей было перечесть их. «Я никогда б не подумала, что тетушка Рита на самом деле так ненавидела Нелл, – цитирую ее письмо. – Я была уверена, что она злится на нее в шутку. Ведь на Нелл нельзя было злиться – такое это было милое дитя. Впрочем, даже подруга тетушки Риты в своих обратных письмах не раз писала ей, что не верит, чтобы ребенок (о, мы все для них были еще детьми, подумать только!) мог быть настолько злым и испорченным. Я сама никогда не видела этой дамы, Августы Сильвии, но мне она представляется весьма приятной женщиной. Я была поражена, узнав, какое количество детей она сумела вырастить и прекрасно воспитать. Поэтому я склонна думать, милый мой друг, что она хорошо разбиралась в детях». Сам же лично я смог ознакомиться с ними уже после смерти баронессы, когда по ее завещанию они перешли Фелисии, а затем мне. Впрочем, к тому моменту от доброй полусотни писем уцелело не больше десятка – лишь баронесса Паулина сумела позаботиться о них должным образом. Остальные же не считались со старыми бумажками и позволили большинству писем бесследно пропасть, послужить бумагой для растопки или обертки продуктов. Вот так, жестоко и совершенно естественно истиралась и вымарывалась из живой жизни память об ушедшем человеке. Так некогда волнующие и тревожащие мысли были оценены как старинный хлам и исчезали в небытие, весело потрескивая в пламени каминов, согревающих живых.
Ф.А.)
Здравствуй, дорогая Августа.
Как твои дела? Как поживает маленький Септимий? Надеюсь он поправился от лихорадки? Как ты только успиваешь за ними всеми следить? Я тебе порожаюсь! Да, удивительно видить в это время такую удивительную женщину как ты. Столько детей, и ты каждого успеваешь обслужить! Сейчас все стримитильно катится в пропась, и женщины измельчали и опустились. Совершенно забыли и стыд, и приличия, и традиции!
А помнишь, как было в наше время? Конечно и тогда были похатливые кошки вроде Мирины, но вцелом общиство не было таким гнустным и развратным. А сейчас я чем больше смотрю, тем больше меня возмущает, что все стремится к тому, чтобы выстовить свою стыдобу напоказ. Ты не поверишь, дорогая, но я слышала, некоторые даже кичатся тем, что совершают совакупление. И чем больше они это делают, тем больше хотят, чтобы их ценили за это. Мне пришлось на днях уволить одну такую девку из своего дома. Помнишь, я рассказывала тебе о ней – это та самая Помпея, которая так чудестно готовила мне по утрам кофе. Мне так трудно было это зделать, я привыкла к ней и никто неумел готовить так хорошо, как она. Но знаешь, она ведь пол-года как вышла замуж, и все у нее не было детей. Я спросила ее, отчего так, может быть, мне следовало бы дать ей денег, чтобы она съездила отдохнуть и поправила свое женское здоровье. А представляешь… ох, мне даже написать это стыдно! Эта мерзавка, не таясь, рассказала мне, что нарочно пользуится ведьминским отваром, поскольку, видители, ей еще хочится пожить в свое удовольствие! И как только ее муженек не избил ее за такие слова? Впрочем, он такая размазьня, что неудивительно, как согласился на это. И я ее уволила. Клавдия готовит кофе на много хуже Помпеи, но я должна была показать своим служанкам, что в моем доме будут служить только благорозумные и добрадетельные девушки.
Ах, Августа, у меня такое горе! Вдобавок к этому ужастному кофе… Неделю назад сканчалась Кармина, та самая приблуда. Представляешь, ее муженек, он всегда был такой тряпкой, таким не собранным, таким безатветственным, что даже не прислал не то, что бы приглошение на похароны, но и самого известия о ее смерти! И тут приезжают они оба – он и его дочка, и сообщает, что вот, мол, умерла Кармина, все скорбят и так далее… Я хотела было ему высказать, что так дела неделаются, но что ему, дураку, объяснять? Все равно так туп, что не поймет ни чего.
Нет, ты не подумай, что я собераюсь скорбеть по ней. Она никогда мне не нравилась, и ты знаешь, что я всегда стыдилась, что она являится в какой-то мере моей родствинницей, хоть и очень дальней. Сама такая же безответственная, как и ее муж. Вульгарна до мозга костей. Впрочим, что можно взять от дочки купчишки, да еще такой, какая сама по своей воле незамужней пять лет жила под одной крышей с мужчиной? И только потом, видимо, для сокрытия стыда, вышла за него. Нет, дорогая, горе мое заключаится в том, что… Я так возмущина, что не смогу даже объяснить это!
Одним словом, приехал Эней со своей дочкой и говорит, мол, вот теперь у него никого неосталось и Нелька у него единствинное счастье… Ну ты знаешь, каким балтливым может быть этот обармот. в общем, собрался он ехать в Эос, пристраевать свою дуреху, и заодно предложил и нашу взять с собой. Я только, конечно за – ведь нельзя всю жизнь держать на своей шее Паулину? Она и без того туповата, и не немного, а на всю голову. Одни сказочки в уме и поигрушки, а все из-за этой кошкиной дочки Нелл! Конечно же, я соглосилась – чем быстрее наша найдет себе мужика, тем скорее мозги поправит. Да и непридется вечно за ней ходить, как за маленьким ребенком. Но мне предется тоже ехать с ними!
Нет, я конечно могла бы отказаться… Но ведь тогда этот нытик начал бы обвинять меня в жестокасердии и так далее… Да и отпускать нашу дуреху, которой кто хочет, тот и верти, с такой прошмандовкой, как Нелька – это значит, что они там пустяться во все тяжкие… В общем, посочуствуй мне, дорогая. Придеться мне поехать туда. И терпеть эту мерзавку и ее пакости. Как же я ненавижу ее! Настолько избалованный, испорченный, распущенный ребенок, самый мерзкий ребенок, что мне только доводилось видить. Ты бы знала, с каким презрением эта мерзавка все время смотрит на меня, как дерзко и грубо отвечает. Будь я ее матерью, я бы приподала ей несколько хороших уроков! Она еще вдетстве была такой же нахалкой – ни слова почтения, мать ей ни привила ни каких хороших манер, не послушная, грубая, шумная. Все время смееться в голос, как публичная девка. Но тогда она была ребенком и еще можно было сносить это. Но сейчас она уже давно не ребенок, а продолжает вести себя так же, но все болие изащренно, все болие подло придумываит, как бы ей высказать свою злобу на все, что непохоже на нее. Ничего, мое сердце возрадуится, когда она выйдет замуж. Надеюсь, Эней подыщит ей такого мужа, какой бы выдриссировал ее и показал ей ее настоящее место!
Ох, Августа, дорогая, от всех этих периживаний у меня начинаит болеть серце! А мне еще нужно заставить свою дуреху собрать вещи и проследить, чтобы она ни чего не забыла. Так что я тебя целую, дорогая.
До скорой встречи, твоя Маргарита.
(Дневник Паулины N, ноябрь, год 860)
Мы всетаки уезжаем.
Мне сейчас стыдно что я тогда так глупо обрадовалась этой поездке. Я никогда несмогу стать даже на капельку умной, как Нелл – она все замечает. Действительно ехать в богатый и шумный город для того чтобы выходить в свет, плясать на празднествах и улыбаться тогда, когда госпожа Кармина едва упокоелась в могиле, и мне представляится низким и грубым. Она не однократно говорила об этом отцу, но он ее неслушает. Кажется, у него вся голова забита только этими судами с корицей. Еще тяжелее то что Нелл обещала матери невыходить замуж и непокидать этого края. А теперь ей придеться нарушить свою клятву. И все изза какой-то корицы и потому что господин Эней нехочет оставлять ее одну в имении. В конце концов, Нелл могла бы остаться жить у нас, пока он не решит свои дела… Но эти взрослые… Они всегда считают себя умнее и правее только от того что старше! Даже если у них мозгов, как у тетушки Риты. И потом Нелл ненравится, каким ее отец вернулся из Селестиды. Она говорит, что его бутто подменили, и он ведет себя с ней както по другому, бутто притваряется чегото ради. Странно слышать об этом. Ведь ее отец такой безхитростный и простой человек что иногда несложно понять, о чем он думает…
