Эухенио Фуэнтес - В лесной глуши
– Лейтенант хочет снова поговорить с вами.
Гальярдо нетерпеливо барабанил по столу.
– Давайте договоримся.
Купидо предположил, что внезапная перемена в его настроении была вызвана телефонным звонком, но не осмелился ничего спрашивать, ожидая, когда заговорит лейтенант.
– Я попросил людей, чтобы поработать в Мадриде, но мне дают только одного человека, – объяснил тот, словно желая подчеркнуть, что переменил мнение не по собственному капризу, а из-за бюрократических сложностей. – Говорят, будто им тоже не хватает кадров. Чушь. Просто, по их мнению, важно лишь то, что происходит в столице, а убийство в провинции – дело десятое, оно их не касается и не угрожает их семьям. Так вот, я хочу договориться.
– Да?
– Вы желаете знать, какими сведениями располагаем мы. А мне нужен человек, который сможет поговорить с друзьями жертвы в Мадриде. Вас нанял жених девушки, и все будут чувствовать себя обязанными отвечать вам подробнее и правдивее, чем нам. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что расскажут вам.
– Пока что звучит заманчиво.
– С другой стороны, вы местный, – сказал он, делая неопределенный жест в сторону окна.
– Да, – ответил Купидо. Через стекло он увидел, как два голубя сели на большую параболическую антенну, установленную на крыше.
– Я хочу, чтобы вы информировали меня обо всем, что говорят здесь, обо всех сплетнях, которые знают обычно все, кроме нас; о слухах, пусть они и не имеют под собой никаких оснований. Этот город никогда не помогал нам, всегда видел в нас чужаков. Они всегда врут и, самое противное, уверены, что мы им верим.
– Я согласен, – отозвался детектив. Он тотчас понял, что такие условия ему подходят, ведь они совпадают с его собственными планами. Хотя он сознавал, что Гальярдо, в принципе, мог запросто его надуть.
– Перед тем как поехать в Мадрид, я должен знать все детали.
– Вы уже с кем-нибудь говорили?
– Только с Англадой.
– Забудьте о нем, – сказал лейтенант, вынимая из папки какие-то бумаги. – Он был в Мадриде тем утром – представлял клиента в суде. Это мы уже проверили, так что у него стопроцентное алиби. Нужно искать среди знакомых девушки. Хотя она общалась со многими, круг ее друзей, которые могли знать, что в конце недели она поедет в заповедник, был очень невелик. Один из них, Эмилио Сьерра, странный тип. Скульптор, – добавил он, словно эта профессия уже сама по себе подозрительна. – Выходные он тоже провел здесь, в Бреде, в старом фамильном доме.
– Англада мне о нем уже говорил, – отозвался Купидо.
– Нам он объяснил, что работал над какими-то скульптурами, хотя никто его не видел. Надо будет еще разок с ним побеседовать.
– Хорошо.
– Также есть женщина, которая работала с Глорией. Они были компаньонками. Может быть, вам она скажет больше, чем нам.
– Трудно представить женщину с таким ножом в руке, – сказал Купидо.
Именно об этом ноже больше всего твердила местная пресса, так как имела большую склонность к кровавым подробностям, как, впрочем, и вообще любые средства массовой информации в стране. Фотографии пастушьего ножа появились на первых полосах: острый изогнутый клинок, которым можно и хлеб разрезать, и барана забить при надобности.
– Я видел и более невероятные вещи, – возразил Гальярдо, глядя на него с некоторой иронией, словно давая понять, что тот слишком наивен для своего ремесла. – Мы также узнали, что некоторое время назад у девушки был роман с мужчиной гораздо старше ее самой, преподавателем института, который из-за этого порвал с женой, – добавил лейтенант. Было видно, что он придавал большое значение житейским неурядицам, различным сомнительным историям, всему тому, что не вписывалось в общепринятые рамки и не казалось счастьем. – Его зовут Мануэль Арменголь. Впрочем, вы найдете детали в бумагах, которые я вам предоставлю.
– У девушки в Бреде есть родственники. Англада намекал, что, должно быть, они унаследуют ее собственность.
– За здешний народ мы сами возьмемся. Я, к слову, не искал бы в этом направлении. В руке жертвы мы обнаружили нечто, что указывает в другую сторону. Пресса об этом не знает – для нас тут важная ниточка.
Лейтенант помолчал, ожидая от Купидо вопроса, которого, однако, не последовало. Тем не менее детектив сгорал от нетерпения. Все, о чем они говорили до сих пор, было рутиной, информацией, которую он и сам мог добыть без лишних усилий.
– У жертвы в кулаке был зажат значок – из тех, что так нравятся подросткам. Мы уже выяснили: их тысячами выпускала некая организация, протестовавшая против французских атомных испытаний на Муруроа летом девяносто пятого года. Эти значки продавала в Мадриде одна из экологических групп, которые собирали подписи и организовывали манифестации против взрывов.
– Он не мог принадлежать ей?
– Нет. Не было второй части, с помощью которой он крепится к ткани. И никакого следа на ее одежде. Тут можно верить ребятам из лаборатории – они свое дело знают. Не могла она и поднять значок с земли – на нем не обнаружено частичек почвы. Все указывает на то, что она сорвала его с убийцы: булавка глубоко вошла в подушечку среднего пальца. Не много, конечно, потому что, сдавив значок, она сама стерла возможные отпечатки пальцев убийцы, но это наш единственный след. В вещах, оставленных ею в отеле, не было ни записной книжки, ни единой бумажки, способной дать нам хоть какую-нибудь зацепку. В сумке у нее лежали документы, подборка статей о живописи, два билета на метро, немного денег и кредитные карточки. На ней самой – никаких следов насилия, кроме ножевых ран, нанесенных непосредственно в момент убийства. Она не была беременна, видимо, не курила и не употребляла наркотики, – продолжал рассказывать Гальярдо, демонстрируя всю сложность дела. – Видимо, она поддерживала себя в хорошей физической форме.
– Можно посмотреть на этот значок?
– Да.
Лейтенант открыл ящик стола и извлек оттуда прозрачный пакетик. Купидо осмотрел рисунок через полиэтилен: внутри круга с красным запрещающим знаком на зеленом фоне виднелась надпись МУРУРОА, над которой было изображено море и атолл, в центре которого поднимался ядерный гриб.
– Когда вы отправляетесь? – спросил лейтенант, принимая из рук Купидо пакетик.
– Завтра.
– Буду ждать от вас новостей, – сказал Гальярдо. Он поднялся с кресла, обошел стол и проводил сыщика до двери кабинета. Потом протянул руку, и они обменялись коротким и энергичным рукопожатием.
Купидо покинул это место, закрытое для внешнего мира. И если страх исчез, то оставалось тайное недоверие. Он подумал, что лейтенант искренне предложил ему договориться, но только в виде исключения, продиктованного обстоятельствами и взаимным интересом. В целом найти с ним общий язык будет трудно. Его отличали строгое понятие дисциплины и ощущение принадлежности к спаянному клану, управляемому нерушимыми законами, к которому Купидо, с его чувством независимости, принадлежать никогда не захотел бы. Правда, совершенствуясь в своем ремесле, он научился извлекать пользу из такого сотрудничества.
Перед тем как пойти к себе, сыщик зашел в казино. Девушка погибла три дня назад, и событие все еще должно было будоражить умы и быть главной темой всех разговоров. Там он, конечно, найдет Алькалино, и тот поделится с ним различными гипотезами – самыми фантастическими и самыми разумными, самыми несообразными и самыми правдивыми, – какие только местные жители могут себе вообразить. Среди множества имен, которые сорвутся с его языка, возможно, будет одно правильное, будет какой-то достоверный факт – то, что видел какой-нибудь пастух или охотник, упрямо не желающий говорить с полицией, или водитель, случайно оказавшийся у отеля в субботу утром.
Казино занимало первый этаж старого нежилого дома, верхние окна которого выходили на главную церковь городка. Основанное Обществом друзей страны[4], оно в течение века было самым престижным местом, где, чтобы сыграть партию в домино, собиралась местная буржуазия, но теперь его столы art deco, с алебастровым покрытием и ножками из кованого железа, украшенными витиеватым рисунком, почти все были свободны. Глубокие встроенные шкафы, где под слоем пыли покоились сотни книг, не открывались даже уборщиками. И дальний, отдельный зал с более низкими и простыми потолками, выходивший в сад с тремя пальмами и платанами, зал, приспособленный в начале семидесятых постаревшими владельцами для своих длинноволосых сыновей с привычками, непонятными старикам, приготовленный в надежде на то, что сыновья если и будут развлекаться иначе, то хотя бы унаследуют привязанность к традиционному месту развлечений, – даже этот зал был тотчас же покинут новым поколением, которое искало другого освещения, других обоев на стенах, – они хотели сидеть развалившись, чего не позволяли строгие стулья казино. Только по вторникам, когда проводились собрания так называемой Торговой биржи – название слишком пышное для встречи трех десятков местных скотовладельцев с четырьмя-пятью посредниками, тайно сговаривающихся сбить цены на скот, – казино обретало жизнь, непривычную для него в остальные дни недели.
