Алексей Макеев - Та еще семейка
Оплывшая, пыльная какая-то, старушечья морда даже затряслась от нетерпения:
— Было дело-то?
— Все правда, — медленно сказал Слепаков и посмотрел на Кулькову так, что она втянула голову в плечи. — Если хоть слово где-нибудь проронишь…
— Что вы, Всеволод Василич, да разве можно, — завиляла и корпусом и глазами консьержка. — Я ведь чтобы вы знали, чтобы вас не позорили…
— Дальше мое дело, — жестко перебил Слепаков. — Я сам разочтусь со всеми. И с тобой тоже.
— А я-то, я-то что! Я из-за вас… Я вроде от уважения…
После описанного эпизода Слепаков притих. Что-то необъяснимое и странное происходило в его душе. С женой почти не разговаривал, но и не грубил, не срывал зло. Привыкшая к обычной неразговорчивости своего супруга, Зинаида Гавриловна все-таки немного удивлялась.
— Что с тобой, Сева? Ты болен?
— Нет, — пряча глаза, сквозь зубы отвечал Слепаков.
С консьержкой теперь не здоровался, только кивал, проходя. Она поглядывала на него встревоженно (может быть, жалела, что сделала для него такое открытие?). Однако в зрачках ее таилась некая надежда. Словно Тоня ожидала близящихся решительных действий.
Как-то Слепаков поехал к Киевскому вокзалу на рыночную распродажу всевозможных электроприборов и разного рода деталей к ним. Долго разговаривал с каким-то мастером этих дел, сухопарым ровесником, при разговоре утиравшим вислые усы, бесцветные, как мочалка. Со стороны казалось: два старых приятеля обсуждают важный вопрос по электротехнике. Тот, с вислой мочалкой под бульбистым носом, кивал, уверенно обещал что-то обязательно придумать и организовать.
Кончив обсуждение, а может быть, и устный заказ, Слепаков достал из бокового кармана бутылку водки, стакан. Развернул пакет: в нем огурцы, засоленные женой летом, хлеб, кусок колбасы. Налили по полному стакану, выпили. Причем Слепаков интеллигентно закашлялся и с полминуты отдувался. А его напарник только удало вытер усы да захрустел огурцом. После чего закурил сигарету «Прима». От колбасы и хлеба отказался. Дней через десять, а не исключено — недели через две, Слепаков встретился там же, у Киевского рынка, с тем же усатым. Получил от него средних размеров ящик, аккуратно упакованный в картонную коробку. Затем отсчитал несколько денежных знаков, и они молча расстались.
Дома (жена играла в салоне аргентинские танцы) Всеволод Васильевич предпринял какие-то странные поиски. Обыскал все углы, перетряс старые сумочки супруги, пересмотрел обтрепанные записные книжки, перевернул содержимое всех ящиков, вплоть до кухонных, и наконец среди мятых, исчерканных номерами телефонов и какими-то записями бумажек обнаружил белый картонный квадратик, похожий на визитную карточку, но заполненный от руки. Там значилось: «Барыбино, автобус № 2 до дачного поселка, при въезде сторожу сказать «к Любе», охранник при даче знает. Илляшевская». Переписал, следы поисков устранил. Карточку взял с собой, спрятал в нагрудном карманчике пиджака.
Дальше все опять ненадолго улеглось. Если Слепаков «инструктировал», то, садясь на трамвай, был уверен, что в это время Зинаида Гавриловна спускается к Хлупину для эротических занятий. Но думал почему-то без волнения, отстраненно и терпеливо. Как-то в один из дней она объявила об очередной своей поездке к сестре. Всеволод Васильевич равнодушно пожал плечами. Жена уехала, он остался. Зазвонил телефон, как в тот первый раз: четко и звучно. Слепаков услышал женский голос. «А, наверно, белобрысая от компьютера», — сообразил пенсионер по выслуге лет. Ему сообщили, что старший оперуполномоченный Маслаченко хочет пригласить его для переговоров.
— А где повестка? — раздраженно спросил Слепаков.
— Повестка будет у вас в почтовом ящике завтра. Сегодня вы можете подойти?
— Хоть сейчас, — так же раздраженно сказал Слепаков.
— Паспорт не забудьте, — напомнил женский голос.
Спустя сорок минут Слепаков сидел напротив симпатичного капитана, одетого по форме и бывшего явно не в духе. Его сотрудница, перекрашенная в темно-рыжий цвет, в обтягивающем красивую фигуру свитере, находилась не за компьютером, а сбоку от стола и читала какую-то бумагу.
— Мы пригласили вас для переговоров, — начал капитан Маслаченко, — пока неофициально. Опять для предварительной беседы.
«Пожалуй, своим «пока» Маслаченко давит на меня психологически, припугивает. Дальше, мол, все будет совсем нешуточно», — рассудил вызванный.
— Готов ответить на все ваши вопросы, — вежливо произнес Слепаков и сделал чрезвычайно внимательное лицо.
— На этот раз мои вопросы больше относятся не к вам лично… Вернее, не столько к вам, сколько к вашей жене.
— Чего тогда меня вызываете, а не жену?
— Успеем. Сейчас я скажу вам нечто такое, Всеволод Васильевич, от чего вы очень расстроитесь. Так что держите себя в руках и старайтесь не волноваться. Я понимаю, слышать такое о своей жене крайне неприятно любому мужчине, даже в вашем возрасте. Вам, простите…
— Мне пятьдесят два года, — угрюмо напомнил Слепаков и посмотрел на полицейскую с особой внимательностью, потому что в обтягивающем свитере девица выглядела привлекательно. И унылый носик ее меньше мешал общему впечатлению.
— Ну, это еще не старость, — заметил молодой оперуполномоченный. — Что касается вашей жены, то, по нашим сведениям, она состоит в постоянной связи с соседом из сорок второй квартиры, Хлупиным. С тем самым, который заявлял на вас.
Слепаков молчал. Он заметил, что у капитана смяты волосы и на макушке торчит вихор. Из-за этой мелочи Маслаченко кажется сегодня не очень проницательным, неопытным и простоватым. А та, в свитере, изменяет своему мужу, если он у нее есть, конечно? А с симпатичным своим сослуживцем, оперуполномоченным, небось тоже не прочь, как сейчас говорят, «заняться любовью»? И не исключено: они уже давно…
Маслаченко как будто понял, о чем думает расспрашиваемый гражданин, и сердито нахмурился.
— Вы знали об этом, Всеволод Васильевич? — спросил он. — Знали или не знали?
И хотя Слепаков не просто знал — видел собственными глазами и ко всему самому неожиданному со стороны жены был готов, его бледное землистое лицо покрылось чем-то вроде крапивницы.
— Нет, не знал, — сказал Слепаков с преувеличенной горестью.
— К сожалению, это факт, — уверенно заявила сотрудница Маслаченко хрустальным холодненьким голоском.
— А вы присутствовали? — разозлился внезапно внештатный консультант. — В ногах, что ли, стояли?
— У нас есть подробные сведения от наших осведомителей. Ничего не поделаешь, приходится пользоваться их показаниями.
Девушка в свитере пропела это с интонацией удовлетворенности и, как показалось Слепакову, странно поерзала на стуле. «Угу, подробности вспоминает…» — ехидно подумал Слепаков. Но тотчас же подтянулся: он уже над всеми своими бедами глубоко и сосредоточенно думал и все решил.
— В конце концов, мы с женой сами рассудим, как нам поступать дальше, — очень торжественно выложил свое мнение Слепаков и вопросительно поглядел на оперуполномоченного: что еще?
— Тогда я продолжу, — снова вступил в переговоры Маслаченко. — Ваша жена не только имеет связь с Хлупиным и тем унижает своего мужа, заслуженного, почтенного человека.
Покосился: как Слепаков отреагирует на эти слова; тот сидел и смотрел под стол.
— К тому же сама гражданка, как говорится, в годах… Но это, конечно, частная проблема. Однако существует еще один вопрос. Поясните, гражданин Слепаков, в каком притоне около станции Барыбино Московской области бывает ваша жена?
— Я знаю, что она играет на аккордеоне в аргентинском притоне, — ответил Всеволод Васильевич, — то есть в салоне…
— Салон аргентинских танцев я знаю, — встряла девица в свитере. — Там все легально, никаких правонарушений.
— Почти никаких, — с усмешкой поправил ее капитан. — А вот Барыбино…
— В Барыбино у жены… — Всеволод Васильевич хмуро перешел на официальный язык, — у гражданки Слепаковой проживает двоюродная сестра. Кстати, жена… гражданка Слепакова как раз туда сегодня поехала.
— Вы бывали у сестры?
— Нет.
— Почему, если не секрет?
— Избави бог ездить по каким-то жениным сестрам. Мне это не нравится.
— Эх, какой вы неудобный человек, Всеволод Васильевич! — с искренней досадой сказал Маслаченко. — Трудно с вами работать.
«Ну да, конечно, — зло подумал Слепаков, — бандита подсылают ограбить, а если что, и убить, не вышло. Я его сам заломал. Жену обсуждают, чтобы я у ментуры ищейкой стал, — не идет. Ничего. Я с ней, с ее любезным и с прочими делами сам разберусь».
— Все вам не нравится, все вам не так… — продолжал опер, у которого было явно плохое настроение.
— А чего хорошего-то! — удивился Слепаков и закончил с подтекстом: — Кругом обделались, развалили, ошельмовали, развратили и кричите «ура».
