Игорь Христофоров - Смертельное шоу

-- Характер у нее такой, -- устало пояснил мужичок. -- Торгашкин характер. Она всю жизнь в торговле. При застое пивом торговала, а сейчас -кожей. На Тушинском рынке...

-- Ах, кожей, -- все понял Павел.

-- Если помните, у Данте торговцы были помещены в аду в самый последний круг, с самыми жуткими муками. Грешники еще те...

Вскочившая с пола женщина бросилась на муженька, но теперь уже Павел успел схватить ее за руки у предплечий и плотно прижать к себе.

-- Вызови патрульную группу! -- приказал он мужичку. -- Ее нужно в изолятор посадить.

-- Не нужно, гражданин капитан. Она и так успокоится. Она отходчивая...

-- Кравцов, -- впервые назвал мужичка по фамилии Павел. -- Скажи ей, что я ее посажу за дачу ложных показаний.

-- Вы об этом... изнасиловании?

-- Нет, я о том, что она сказала неправду следователю по делу о гибели певца Волобуева.

-- Вовки, что ли? -- спросил у самого себя мужичок и только потом встряхнул вопросом затравленно дышащую супругу: -- Ты чего, Люсь, сбрехала-то?

-- Пусти! -- рванулась она из рук Павла.

-- А бузить перестанешь?

-- Пусти!

Слово было произнесено таким же тоном, как говорят уверенное "Да!", и Павел, которому уже порядком надоели и странное семейство Кравцовых, и мокрые мясистые руки женщины, и едкий запах пота, струящийся от ее слоистой шеи, и протяжная боль в зубе, разжал объятия.

Не оборачиваясь, женщина запахнула свои выставочные груди

остатками крепдешинового платья и уткой выплыла из кухни.

-- Присаживайтесь, -- предложил Кравцов, поднявший с пола

перевернутый стул-банкетку. -- Вы извините, что только три ножки.

У нас все стулья такие.

-- Спасибо.

Исполнять цирковой номер балансировки Павлу не хотелось.

-- У вас двое детей? -- спросил он и прислушался к звукам квартиры.

-- Да-да. Двое. Мальчик и девочка. Точнее, девочка и мальчик.

-- Они -- здесь?

-- Дети в школе, во вторую смену. Знаете, школ мало, микрорайоны большие. Кому-то надо и во вторую смену ходить, -- и неожиданно сменил тему. -- А к нам уже приходил следователь. Полгода назад. Когда это... певец упал на мой "жигуль"... Крышу, кстати, помял.

-- Теперь это дело веду я.

-- Его до сих пор не закрыли?

-- Они закрыли. Мы открыли.

Кравцов сделал умное лицо. Растрепанные во все стороны волосы и свекольный цвет лица меньше всего подходили к такой гримасе. Получилась физиономия клоуна, который пытается понять, почему над ним смеются. Дрожащими пальцами Кравцов поправил воротничок клетчатой рубашки, сосчитал пуговицы, которых было уже на три меньше, чем до схватки, и все-таки поинтересовался:

-- Вы считаете, что это... не самоубийство?

-- Я пришел, чтобы поговорить с вашей женой, -- сощурившись, изучил укус на левой кисти Павел.

Две красные точки походили на следы змеиных зубов. Павла никогда не кусала змея, но именно такие красные точки он видел в какой-то книжке. Если бы не видел, подумал бы о другом.

Под мысли о змее вошла Кравцова. На ней ладно сидело бордовое трикотажное платье, а волосы так аккуратно лежали на голове, словно две минуты назад отсюда ушла ее двойник, а она сама, немного выждав за дверью, решила познакомиться с настырным капитаном милиции.

-- Что вы хотели от меня? -- спокойно спросила она.

Голос остался прежним. Даже у двойников голоса бывают разными. Павел еле сдержал удивление в себе. Все с тем же служебно-каменным лицом он спросил, глядя сквозь Кравцову:

-- Мы можем переговорить один на один?

-- Да-да, конечно! -- суетливо вскинулся Кравцов и скользнул, хрустя битыми стеклами и фарфором, мимо жены из кухни.

-- Спрашивайте, -- властно потребовала она.

На допросе лучше сидеть. Теперь уже Павла потянуло к стулу.

-- Присаживайтесь, -- перевернул он еще одного трехногого уродца и поставил рядом с Кравцовой.

-- Бл-лагодарю!

Она с тяжестью баула, набитого ее любимыми кожаными пальто, придавила стул своим задом, и он даже не покачнулся. Павел тоже попытался сесть с такой же уверенностью и чуть не упал влево. Пришлось наклониться, чтобы не оказаться вновь на грязном полу. Теперь он выглядел роденовским "Мыслителем". Не хватало только кулака, прижатого к подбородку. Но кулак нужен был для все того же равновесия. Уперевшись им в колено, Павел внимательно посмотрел на бледное лицо Кравцовой и только теперь понял, что оно было густо-густо, до мучнистой плотности укрыто пудрой. Белое скрыло красное. Как снег -- кровь.

-- Почему вы не рассказали следователю, что примерно за пять минут до гибели вашего соседа сверху Волобуева вы заметили двух незнакомых, скажем так, не живущих в вашем доме людей?

-- Ну-у, сучка Ленка, -- прошипела Кравцова. -- Она заложила?

-- Это не важно. Ваша соседка рассказала нам о том, что вы утаили.

-- Вы когда-нибудь были свидетелем по какому-нибудь делу? -- еле не назвав его на "ты", спросила Кравцова.

Павел вспомнил бледнеющее изжеванное лицо, оранжевую куртку, ставшую грязной, бормотание водителя, похожего размерами на медведя из цирка, и коротко ответил:

-- Был.

-- Тогда вы меня поймете.

-- Значит, вы испугались?

-- Меньше болтаешь -- спокойнее спишь.

-- А убийца разгуливает на свободе.

-- Мне-то что до этого?

-- А вдруг он теперь решит убрать вас...

-- Меня-а-а?!

Плечами Кравцова сделал такое движение, будто хотела встать. Но что-то помешало ей это сделать. Она вновь всей массой придавила под собой стул, и он обреченно всхлипнул, хрустнув всеми ножками сразу.

-- Меня-то за что?

-- Вы одна видели возможных убийц Волобуева.

-- Да что я видела?! Две спины в куртках... Да три слова услышала...

Правый кулак Павла, несмотря на то что он был чуть ли не самым главным элементом удержания равновесия, оторвался от коленки, скользнул к боковому карману куртки, поворошил его и снова вернулся на постоянное место пребывания. Кравцова этого, кажется, не заметила, поскольку увидела на полу осколки своей любимой немецкой чашки. Ни в одном скандале до этого она ее не трогала, не била и сегодня, и то, что чашка с мадонной, которая была так похожа на Кравцову, расколотой лежала под стулом милиционера, наполнило горло слезами. Она не могла сказать наверняка, что эту пакость сделал муж, но грешить больше не на кого было. Если бы не наглый милиционер с хитрыми сощуренными глазками, она бы опять бросилась к муженьку, чтобы отомстить за поруганную чашку, но секунды таяли, а она все не бросалась. И слезы становились все ближе и ближе к глазам, будто по какому-то сосуду поднимались от горла к переносице.

-- Давайте начнем по порядку, -- мягко предложил Павел. -- Вы сказали -- куртки. Опишите их, пожалуйста.

-- Что?

-- Я говорю, куртки опишите.

-- Ах, куртки! -- Бедная чашка трупиком, разваленным надвое, лежала под стулом милиционера и упрямо не хотела склеиваться. -- Кожаные куртки. На левом, среднего роста парне была куртка из вареной кожи. Воротник из натуральной овчины, подстежка -- искусственный мех...

-- Подстежка? -- удивился Павел. -- Значит, вы их спереди видели?

-- Нет, сзади.

-- А как же тогда...

И вдруг, все поняв, закачал головой. Кравцова торговала "кожей" на Тушинском рынке и разбиралась в этом, как летчик в приборах в кабине самолета. А может, даже и лучше. Летчики все-таки иногда падают. Кравцова, судя по всему, никогда не проторговывалась.

-- Со спины, -- подтверждая догадку Павла, упрямо сказала она. -- Я этот фасон знаю. Куртка короткая, на талии. Рукав -- реглан. Пояс с пряжкой, типа "мафия". Кнопки латунные, фигурные. Вот...

-- А у второго?

-- Тоже кожаная. Но поверхность другая. Крэк. Кстати, хорошего качества. Такого в Тушино нет.

-- Вы не ошибаетесь?

-- Смеетесь, что ли? Я уже пять лет это дерьмо турецкое продаю. Со ста метров определю, турецкая куртка или нет...

-- А эта... ну, что на парне?

-- Крутая вещь. Похожа на испанскую. Может, и французская. Швы хорошо прострочены. Ровно. И крэк однотонный, турецкий бы пятнами обсыпался или замаслился. И потом -- три четверти...

-- Что три четверти?

-- Куртка. По длине.

-- А-а, понял! Это когда почти по колено?

-- Да, по середине бедра. Кстати, куртка без мехового воротника. Типичный средиземноморский вариант.

-- А брюки на них вы не заметили?

-- Нет, брюк не заметила, не успела. Я мусор выносила. Мой козел как раз вниз спустился, к машине...

-- Не надо оскорблений! -- хоть и громко, но как-то вяло, нехотя прокричал из глубины квартиры Кравцов.

-- А я мусор решила вынести. Лифт у нас второй день не работал. Подошла к мусоропроводу и как раз их в спину увидела. Секунды три, не больше. Они к двери Волобуева свернули, и лестница их закрыла. Я мусор выбросила и ушла к себе. Все.

-- Нет, не все. Вы слышали их слова.

-- Да так, ерунда.

-- В таких делах ерунды не бывает.

Кравцова устало помолчала, посмотрела на осколки чашки и теперь уже ничего не ощутила. Душа закончила траур по чашке, и теперь красивый белый фарфор с красивым рисунком на одном из кусков, смотрелся чужим, как будто милиционер, сидя над ним, уже стал его хозяином. Пора было выгонять странного гостя, таким способом похищающего чашки, из квартиры, пора было подметать, и она торопливо выпалила все, что помнила: