Дик Фрэнсис - Последний барьер
С другой стороны, именно потому, что в Австралии я работал и общался со своими людьми почти на равных, я довольно легко растворился среди конюхов Инскипа. Я не чувствовал никакой отчужденности и с их стороны, никакого стеснения со своей.
Инскип приставил меня к трем новым лошадям, и это был совсем не лучший вариант, потому что с ними я нескоро попаду на скачки. Во-первых, на скачки они не записаны; во-вторых, просто к ним не готовы, на их тренировку уйдут недели, и это в лучшем случае. Я носил лошадям сено, таскал воду, чистил денники, скакал на них во время утренней проездки, а сам все думал, как бы развязать себе руки.
В мой второй вечер около шести часов с гостями появился Октобер. Инскип, зная о визите, заставил всех как следует побегать, чтобы не ударить лицом в грязь, и лично проверил, все ли в порядке.
Каждый конюх стоял возле той из своих лошадей, чей денник был ближе к началу конюшни. В сопровождении Инскипа и Уолли Октобер и его друзья шли от одного денника к другому, перебрасывались шутками, посмеивались, обсуждали лошадей.
Когда они подошли ко мне, Октобер быстро взглянул на меня и спросил:
— Новенький?
— Да, ваша светлость.
Казалось, он тут же забыл обо мне, но когда я запер на ночь первую лошадь и ждал возле денника второй, Октобер подошел к ней, похлопал по холке и пощупал ноги. Потом выпрямился и подмигнул мне, как последний шалопай. Я стоял лицом к людям и с трудом сумел сохранить кислую мину. Он, чтобы не засмеяться, достал платок и громко высморкался.
Прямо сцена из комедии «Плаща и шпаги». Только мы оба — дилетанты.
Когда гости ушли, я, поужинав, отправился вместе с двумя конюхами в Слоу, посидеть в баре. После первой кружки пива я поднялся и пошел звонить Октоберу.
— Кто говорит? — спросил мужской голос. После секундного замешательства я сказал:
— Перлума. — Этого, конечно, будет достаточно. Через минуту он взял трубку.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, — ответил я. — На местной телефонной станции нас могут подслушать?
— Наверняка сказать трудно. — Он помолчал. — Откуда вы звоните?
— Из телефонной будки в Слоу, на вашем конце деревни.
Он задумался.
— Вы можете сказать, что вам нужно?
— Могу, — ответил я. — Справочники за последние семь или восемь сезонов и любую возможную информацию по нашим одиннадцати... подопечным.
— Что-нибудь еще?
— Да, но это не по телефону.
Он помолчал.
— За конюшней есть ручей, он стекает с холма. Будьте около него завтра после обеда.
— Хорошо.
Я повесил трубку, вернулся в бар и снова занялся пивом.
— Что-то долго тебя не было, — сказал Пэдди, один из конюхов. — Будешь догонять — мы уже вторую опрокинули. Чего ты делал-то? Надписи в сортире читал, что ли?
— В сортире есть чего почитать, — заметил второй конюх, простоватый деревенский малый лет восемнадцати. — Я даже там многого и не понял.
— Вот и хорошо, что не понял, — одобрительно отозвался Пэдди. В свои сорок он вел себя с молодыми конюхами по-отечески.
Пэдди и Гритс спали на соседних со мной койках. Гритс — настоящий телок, Пэдди же — быстрый, крепко сбитый ирландец, из тех, что все видят и все примечают. Я понял это с первой же минуты, когда водрузил на кровать чемодан и начал доставать из него свои вещи, спиной чувствуя бдительный взгляд Пэдди. Хорошо, что Октобер настоял на полной смене моего туалета.
— Скукота тут сегодня, — уныло протянул Гритс. Но тут же расплылся в улыбке. — Зато завтра получка.
— Да, завтра тут будет народу битком, — согласился Пэдди. — Притащится Супи и вся грейнджеровская компания.
— Грейнджеровская? — переспросил я.
— Ты что, с луны свалился? — с легким презрением спросил Гритс. — Конюшня Грейнджера, на той стороне холма.
На следующий день после обеда я неторопливо вышел из конюшни и направился к ручью, подбирая по дороге камушки и бросая их в воду, будто ради развлечения. Несколько конюхов гоняли позади конюшни в футбол, но на меня никто не обратил внимания. Я шел довольно долго, и наконец на холме, где ручей круто падал вниз в заросшую травой балку, я наткнулся на Октобера, который сидел на валуне и курил. С ним была черная охотничья собака. Рядом лежало ружье и полный ягдташ.
— Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь[1], — с улыбкой приветствовал он меня.
— Вы правы, мистер Стэнли. Как вы догадались? — Я уселся на валу рядом с ним.
— Здесь справочники. — Он пнул ногой ягдташ. — И записная книжка. В ней все, что мы с Бекеттом смогли накопить насчет одиннадцати лошадей за такой короткий срок. Но материалы в ящичках, наверное, и так достаточно подробны, вряд ли мы добавили к ним что-то новое.
— Пригодиться может все, — возразил я. — В конверте Стэплтона я наткнулся на одну интересную вырезку — статью о нашумевших случаях с допингом. Оказывается, у некоторых лошадей вполне безвредная пища при проверке на допинг дает положительную реакцию за счет каких-то химических изменений в организме. Я подумал, а не может ли все происходить наоборот? Ну, то есть что некоторые лошади способны превращать допинг в безвредные вещества и анализы ничего на показывают?
— Я это узнаю.
— И еще, — добавил я. — Меня приставили к трем никудышным жеребцам, присланным вами, а это значит — ездить на скачки я не буду. Может, вам одного из них снова продать, тогда я на торгах потерся бы среди конюхов из других конюшен... Лишним я все равно не буду, зато могу получить лошадь, записанную на скачки.
— Одного продам, — согласился он. — Но продажа через аукцион — дело долгое. Заявка на продажу поступает к аукционисту минимум за месяц до торгов.
— Да, все это как-то неудачно, — кивнул я. — Хорошо, если бы меня приставили к лошади, которая должна скоро выступать на скачках. И желательно где-нибудь подальше — остановка на ночь была бы идеальным вариантом.
— В середине сезона конюхи обычно лошадей не меняют, — произнес он, потирая подбородок.
— Знаю. Тут уж кому повезет. Приставили тебя к новой лошади — и все, она твоя, пока не перепродадут. И если от нее никакого толку, тут уж ничего не попишешь.
Мы встали. Я поднял ягдташ и закинул его за плечо. Когда мы пожали друг другу руки, Октобер с улыбкой сказал:
— Знаете, что сказал о вас Инскип? Что для конюха вы здорово держитесь в седле. И еще, слово в слово: «Не очень я верю людям с такими глазами, но у этого малого золотые руки». Так что будьте поосторожнее.
— Черт возьми, — вырвалось у меня. — Я об этом не подумал.
Он усмехнулся и пошел вверх по холму, а я назад, вдоль ручья. «Да, — с грустью подумал я, — носить волчью шкуру — это, конечно, забавно и щекочет нервы, но строить из себя при этом неуклюжего наездника... Боюсь, мое самолюбие будет страдать».
Вечером один из конюхов подвез меня на машине в Слоу. В баре было шумно и многолюдно — конюхи прожигали жизнь. Здесь собралось почти полконюшни Октобера, а также конюхи Грейнджера да еще три девицы, которые строили всем глазки и получали от этого удовольствие. Разговаривали все больше о лошадях — конюхи подтрунивали друг над другом, нахваливали своих подопечных.
Гул в баре то стихал, то усиливался, а воздух все густел от табачного дыма, от выдыхаемого тепла — слишком много человек скопилось в том небольшом помещении. В одном углу вовсю шла игра в стрелки — я сразу увидел, что кидают плохо, в другом парни резались в бильярд. Я сидел, покачиваясь на жестком стуле, закинув руку за спинку и наблюдал, как Пэдди и кто-то из конюхов Грейнджера лихо стучат костями домино. В воздухе плавали обрывки разговоров о лошадях, машинах, футболе, боксе, кино, последних танцульках и снова о лошадях, снова и снова о лошадях. Я внимательно прислушивался к этому трепу, но ничего полезного не извлек. Понял только, что люди эти в основном довольны жизнью, просты и добродушны, наблюдательны и безвредны.
— Никак новенький? — услышал я прямо у себя над ухом чей-то голос.
Я повернул голову.
— Угу, — не спеша ответил я.
Это был первый человек в Йоркшире, в глазах которого я без труда распознал порок — цель моих поисков. Я выдержал его взгляд, и он удовлетворенно скривил губы — признал во мне своего.
— Как тебя зовут?
— Дэн, — ответил я. — А тебя?
— Томас Натаниел Тарлтон. — Он ждал от меня какой-то реакции, но какой именно?
— ТНТ[2], — любезно подсказал Пэдди, оторвавшись от домино. — Он же Сули. — Он окинул нас обоих быстрым взглядом.
— Его взрывоопасное величество, — пробормотал я. Супи Тарлтон сощурился в отработанной пугающей улыбочке — знай, мол, с кем дело имеешь. Он был примерно моих лет, моей комплекции, но гораздо светлее меня, а кожа лица — красноватая, как у многих в Англии. Светлые с поволокой глаза чуть выступали из глазниц, над полногубым влажным ртом красовались тоненькие усики. На правом мизинце я увидел массивное золотое кольцо, на левой кисти — дорогие часы. На нем был костюм из добротного материала, а на руке висела шикарная куртка с меховой подстежкой, которая стоила никак не меньше его трехнедельного заработка.
