Дик Фрэнсис - Последний барьер
В конце третьего ящичка лежал средних размеров плотный конверт. На нем я прочитал: «Получено от спортивного редактора газеты „Дейли скоуп“ 10 июня». Это, как я понял, были вырезки, собранные Стэплтоном, погибшим журналистом, и я открыл конверт с надеждой и любопытством. Я очень надеялся найти хоть какой-нибудь ключ к разгадке, но, к моему величайшему разочарованию, все вырезки, за исключением трех, были дубликатами уже читанных мной.
Из этих трех в одной речь шла о женщине — владелице Угля, в другой — о лошади (не входящей в число одиннадцати), которая взбесилась и убила женщину 3 июня перед началом скачек в Картмеле, графство Ланкшир; третья вырезка представляла собой длинную статью из еженедельника «Конный спорт», в которой обсуждались знаменитые случаи введения допинга, как их удалось раскрыть и какое наказание понесли виновные. Я прочитал вырезки с большим вниманием, но ничего ценного из них не вынес.
После этой на редкость неплодотворной работы я весь следующий день посвятил отдыху. Бродил по Лондону, с головокружительным чувством свободы вдыхал запахи этого города, часто спрашивал дорогу и прислушивался к отвечающим мне голосам.
Сделал одну покупку — пояс для хранения денег. Он был из плотной брезентовой ткани, с карманами на молниях и совсем не выделялся под рубашкой.
Я положил в него двести фунтов: эти деньги будут всегда со мной, где бы я ни оказался, — может, когда-то пригодятся.
Вечером, как следует отдохнув, я попробовал подойти к проблеме допинга с другой стороны, выяснить, а не имеют ли эти лошади между собой что-нибудь общее?
Оказалось, что нет. Всех их готовили разные тренеры. Все они принадлежали разным хозяевам. В знаменательный для них день на них скакали разные жокеи. Единственная общая для этих лошадей черта заключалась в том, что между ними не было ничего общего.
Я вздохнул и пошел спать.
* * ** * ** * *На четвертое утро Теренс, слуга, с которым у меня установились сдержанно-дружеские отношения, разбудил меня, войдя в комнату с завтраком на подносе.
— Приговоренный к смерти позавтракал с аппетитом, — произнес он и приподнял серебряную крышку, под которой оказалась вкусно пахнувшая яичница с беконом.
— Как вас прикажете понимать? — спросил я, сладко зевая.
— Не знаю, сэр, что задумали вы и его светлость, но там, куда вы едете, вам придется привыкать к новой жизни. К примеру, ваш костюм и вот эта одежонка куплены в разных магазинах.
Он взял фибровый чемодан, положил его на стул и открыл замки. Осторожно, словно дорогой шелк, он разложил на кресле дешевые трусы, простую рубашку в клетку, горчичного цвета пуловер в рубчик, иссиня-черные брюки-дудочки и черные носки. Потом с отвращением достал черную кожаную куртку и повесил ее на спинку кресла, а рядом аккуратно поставил остроносые туфли.
— Его светлость велел мне проследить, чтобы вы оставили здесь все, с чем приехали, а с собой взяли только это, — с сожалением сказал он.
Я позавтракал, принял душ, побрился и с головы до ног оделся во все новое. Завершала туалет черная куртка, которую я наглухо застегнул до самого верха.
Волосы, аккуратно причесанные назад, я сбил вперед, и черные завитки стали падать на лоб.
Вернувшийся за пустым подносом Теренс застал меня возле большого, в полный рост, зеркала. Обычно при его появлении я улыбался, теперь же, медленно повернувшись на каблуках, я встретил его жестким, с прищуром взглядом.
— Боже правый! — в ужасе воскликнул он.
— Отлично, — со смехом сказал я. — Значит, особого доверия я не внушаю?
— Никакого, клянусь этим шкафом.
— Ну, а еще что обо мне можно сказать? На работу вы меня взяли бы?
— Для начала я не пустил бы вас через парадную дверь. В лучшем случае, через черный ход. Прежде чем взять вас, я бы как следует проверил ваши рекомендации. А скорее всего не взял бы вообще, разве что работник требовался бы позарез. Я бы сказал, что вы — человек ненадежный... и немного... даже опасный.
Я расстегнул молнию на куртке, и под ней показались клетчатая рубашка и горчичный джемпер. Вид у меня был слегка расхлябанный.
— Ну, а теперь? — спросил я.
Он задумчиво наклонил голову.
— Да, сейчас я бы вас взял. Сейчас вид у вас вполне обыкновенный. Человек-то вы все равно не очень честный, но справиться с таким можно.
— Спасибо, Теренс. Кажется, это как раз то, что надо. Обыкновенный, но бесчестный. — Я довольно улыбнулся. — Что же, наверное, мне пора.
Я с интересом отметил про себя, что впервые за четыре дня он перестал вставлять в каждую фразу автоматическое «сэр», а когда я подхватил дешевый чемодан, он даже не попытался забрать его у меня, как забрал саквояж при приезде.
У выхода на улицу мы попрощались, я поблагодарил его за помощь и протянул ему пятифунтовую бумажку, одну из тех, что получил от Октобера. Он с улыбкой взял деньги и продолжал смотреть на меня, привыкая к моему новому облику.
Я дружески улыбнулся на прощание.
— До свидания, Теренс.
— До свидания и спасибо... сэр, — сказал он. С легким чувством на душе я пошел прочь.
Следующее подтверждение тому, что мой общественный статус с новой одеждой резко изменился, пришло от водителя такси, которое я остановил тут же на площади. Он не хотел везти меня на вокзал Кингс-Кросс и согласился, лишь когда я показал ему, что денег на проезд у меня хватит. Я сел на дневной поезд до Харрогита и перехватил несколько неодобрительных взглядов сидевшего напротив пожилого чопорного джентльмена с обтрепанными манжетами. «Что же, все идет хорошо, — думал я, глядя сквозь мелкий дождь на проносившиеся за окном осенние пригороды. — Раз люди на меня косятся, значит, вид у меня и вправду подозрительный. Есть чему радоваться», — посмеялся я про себя.
В Харрогите я пересел на пригородный автобус и доехал до небольшой деревушки Слоу, потом спросил дорогу и прошел еще километра три пешком. До поместья Октобера я добрался около шести часов — самое подходящее время для человека, пришедшего наниматься на работу в конюшню.
Они, конечно, уже работали с высунутыми языками. Я спросил старшего конюха, и тот сразу повел меня к Инскипу, совершавшему вечерний обход.
Инскип оглядел меня и поджал губы. Это был вспыльчивый, нестарый еще человек в очках с редкими и светлыми волосами и слабо очерченным ртом.
— Рекомендации? — По контрасту голос у него был резкий и властный.
Я достал из кармана письмо от кузины Октобера из Корнуолла и протянул ему. Он распечатал письмо, прочитал и положил в карман.
— Значит, со скаковыми лошадьми ты не работал?
— Нет.
— Когда можешь приступить к работе?
— Хоть сейчас. — Я показал на чемодан.
— У нас сейчас как раз не хватает конюха. Ладно, попробуем. Уолли, устрой ему койку у миссис Олнат, и пусть с утра начинает работать. Получать будешь как все, — добавил он, обращаясь ко мне. Одиннадцать фунтов в неделю, три из них идет миссис Олнат за содержание. Все ясно?
— Ясно, — ответил я и был принят.
Глава 3
Я вошел в жизнь конюшни осторожно и с оглядкой, словно еретик, попавший на небеса, мечтая только об одном — слиться со всеми, стать частью пейзажа, прежде чем меня разоблачат и выгонят вон.
Старший конюх Уолли, коренастый жилистый человек с кривыми зубами, сказал, что спать я буду в коттедже возле конюшенных ворот — там живут все холостяки, человек десять. Мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшую, сильно заставленную комнату: шесть кроватей, платяной шкаф, два комода и четыре стула около кроватей, в центре комнаты оставалось не больше двух квадратных метров свободного места. На окнах висели тонкие, с цветочным орнаментом занавески, пол был покрыт блестящим линолеумом.
Моя кровать здорово провисла в середине, все же она казалась вполне удобной и была застелена свежими белыми простынями и серыми одеялами. Миссис Олнат, впустившая меня безо всяких расспросов, оказалась добродушной толстушкой, волосы ее были закручены в сложный крендель. Коттедж она содержала в абсолютной чистоте и следила, чтобы конюхи как следует умывались. Она хорошо готовила, пища была простая, но сытная. Короче, жить было можно.
В первые дни я несколько раз ловил себя на том, что по рассеянности собирался подсказать кому-то из конюхов, что нужно делать: девятилетняя привычка так просто не забывается. Меня сильно поразило, пожалуй, даже испугало раболепие, с каким все конюхи заискивали перед Инскипом, по крайней мере в его присутствии. У меня с моими людьми отношения были куда фамильярнее. Я считал, что плачу им за работу и не имею перед ними никаких преимуществ, как перед людьми, так считали и они. А здесь, у Инскипа, да и, как я выяснил позже, во всей Англии, свойственное австралийцам стремление к равенству фактически отсутствовало. Казалось, конюхов вполне устраивает, что в глазах всего мира по отношению к Инскипу и Октоберу они являются людьми второго сорта. Мне это казалось невероятным, недостойным и постыдным. Но свои мысли я держал при себе.
