Патриция Вентворт - На краю пропасти
— Взбиралась?! Лидия?! Вот это действительно было бы убийством! Любой суд приговорил бы к повешению того, кто потащил бы Лидию карабкаться по скалам. Мы смотрели, как она взбирается на пригорок величиной с муравейник, и поклялись, что не дадим ей сойти с проторенной тропы.
— Тогда как же она разбилась?
— Упала с проторенной тропы, — легкомысленно ответил Рейф.
Лайл прямо посмотрела на него. Слово, пришедшее ей на ум, она бы не смогла произнести вслух.
— Как?
— Вот этого-то никто и не понимает. Мы, гуляя, разошлись в разные стороны, и никто ничего не видел. Там была очень широкая тропа, сначала — подъем, потом спуск, длинный спуск. Множество диких цветов — и между ними вьется дорожка. Девушки собирали цветы, возможно, Лидия слишком сильно наклонилась. Может, у нее на краю закружилась голова, может, она поскользнулась. Все услышали ее крик, но никто не видел, как она упала. Когда я туда добрался, Дейл смотрел вниз, а Алисия билась в истерике довольно далеко от того места. Мэллемы бежали туда с другой стороны.
Рейф снова поежился.
— Ну вот, ты все знаешь. Думаю, это миссис Мэллем вчера выпустила коготки. Дейл говорил мне, что Мэриан Крэйн ее пригласила.
Смех его прозвучал недобро.
— Может, именно поэтому Дейлу вдруг понадобилось уехать в Бирмингем.
Дыхание у Лайл перехватило. Она быстро спросила:
— Почему ты так говоришь? Рейф, почему ты так сказал?
— Потому что она женщина такого сорта. Ну, ты же ее видела.
— Нет, я не видела, я только слышала ее голос. Я стояла за изгородью. Она говорила о Дейле ужасные вещи.
— Вполне возможно. Голос как жужжание осы в горшке с патокой? Такой тягучий и язвительный?
Лайл рассмешило сравнение, но проснувшийся страх оборвал ее смех.
— Да, именно так. Рейф, ты правда очень умный.
— Конечно! «Прелестная девушка, будь добродетельна, а умными пусть будут те, кому это предназначено» — еще одна подходящая цитата. В точности про нас, правда?
Лайл внезапно вспомнилась маленькая женщина в поезде, цитировавшая Теннисона, — мисс Силвер, частные расследования.
Рейф сказал:
— На твоем месте я бы не стал расстраиваться из-за Эйми Мэллем. Вот и еще одна цитата: «В аду не найдется столько ярости, сколько вмещает отвергнутая женщина». Она пыталась завоевать расположение Дейла, а он, чудак, не мог понять, как она к нему на самом деле относится, и поэтому страшно бесился.
Рейф помог ей слезть со стены.
— Пойдем, уже поздно. Дейл подумает, что ты сбежала от него со мной.
Молодые люди вошли в большой квадратный холл. Это было одно из тех мест в Тэнфилде, которые Лайл просто ненавидела. Какой-то Джернингхэм в середине восемнадцатого века, только что вернувшись из Большого тура по Европе[2] превратил красивый елизаветинский холл с его дубовой лестницей и панелями нежных оттенков в холодный склеп, вымощенный мраморными плитами и украшенный слепо-равнодушно взирающими статуями. Вычурная лестница из черного и белого мрамора вела к площадке, где возвышалась устрашающего вида группа «Актеон, преследуемый гончими». Ступени расходились направо и налево и достигали галереи, охватывающей три стены холла. Там было еще больше мрамора и статуй; обезглавленная Медуза, бюст Нерона, копия Лакоона, умирающий гладиатор. Лайл казалось, что мистер Август Джернингхэм питал внушающую беспокойство слабость ко всему жуткому.
В тот момент, когда Лайл медленно поднималась по лестнице из холла, вышла Алисия. Она переоделась в нежное белое шифоновое платье с широкой юбкой, чуть ли не до пояса украшенной оборочками. Если бы не черный бархатный шарфик, ее можно было бы принять за восемнадцатилетнюю. Свои темные легкие кудри она убрала в скромный пучок на затылке. Улыбнувшись Лайл и не сказав ни слова, Алисия спустилась в холл.
Лайл миновала гончих, ощеривших покрытые пеной пасти, окруживших Актеона с мученическим лицом, и прошла в свою спальню. Она ощутила внезапную потребность сменить одежду, сотворить что-то новое с волосами, надеть самое красивое платье. Что-то в улыбке Алисии вызвало у нее это чувство. Лайл скинула радужный жакет, небрежно уронив его на стул. Без него она себе нравилась больше. Ей шел мягкий зеленый тон ее льняного платья, но зелено-красно-желтый цвет жакета — все это, конечно, слишком ярко для ее светлых волос и кожи. От этого лицо ее казалось поблекшим, а волосы — блеклыми, а не светлыми. Лайл подумала: «Я сделала глупость, когда купила этот жакет, я от него избавлюсь». И в этот же момент она услышала, что ее зовет Дейл.
Это означало, что он больше не сердится на нее! Позабыв обо всем, она побежала к нему. Но Дейла не было в его комнате за соседней дверью, которая открывалась наружу, в галерею. Лайл подбежала, перегнулась через мраморную балюстраду и посмотрела в холл. Дейла она не увидела, зато Рейф и Алисия стояли прямо под ней. Высокий, нежный, как флейта, голос Алисии долетал до нее, так что можно было разобрать каждое слово:
— Жаль, что Дейл не учит ее одеваться. Какой ужасный жакет!
Лайл отпрянула, потрясенная и обиженная, и заметила Дейла, идущего по галерее. Должно быть, он стоял на лестнице, за одной из этих глупых мраморных групп.
Он приблизился, слегка хмурясь.
— Где ты была?
— У стены над морем. Рейф принес мне мой жакет.
Лайл тут же пожалела, что заговорила о жакете. Теперь она его ненавидела. Она отдаст его сразу же, как только придумает кому. Надо придумать кому, чтобы Лайл могла легко и небрежно, так, чтобы услышала Алисия, сказать:
— О, этот мой жакет? Я его отдала. Ужасная вещь! Даже не верится, что я могла его купить.
Да, это был бы верный тон. Именно так обычно изъяснялись Алисия и ее подружки.
Дейл все еще хмурился.
— Тебе лучше побыстрее пойти наверх и переодеться. Алисия уже спустилась.
Он до сих пор сердится! Сердце ее печально замерло. Лайл прошла в свою комнату и закрыла дверь.
Глава 8
Лайл пыталась осмыслить события последних дней. Несколько месяцев назад она бы не поверила, что когда-нибудь настанет такое время, как сейчас. День, когда Дейл был ею доволен, считался хорошим. Когда она лишь немного его раздражала — неплохим. По-настоящему плохими были дни, когда он говорил о Тэнфилде и о том, что Джернингхэмы всегда в нем жили. И ужасными — когда Дейл мучил ее, заставляя пойти к мистеру Робсону, ее опекуну, и убедить его, что часть ее капитала нужно использовать для сохранения Тэнфилда во владении Джернингхэмов. Вначале все дни были хорошими. Потом, когда она глупо и бестактно позволила ему заметить, что Тэнфилд приводит ее в состояние оцепенения, хороших дней почти не стало, зато участились плохие дни. Лайл делала все, что могла, скрывала свои чувства по отношению к Тэнфилду, и иногда все успокаивалось и вновь наступали хорошие времена, совсем как вначале. Так было и в ту неделю, перед поездкой к Крэйнам. Лежа в постели, Лайл вспоминала, как она была счастлива, и старалась отогнать мысль о том, что счастливые дни начались, как только она подписала свое новое завещание в офисе мистера Робсона. И все же почему ей нельзя думать об этом? Она это сделала, чтобы угодить Дейлу. Тогда почему же и ей не может быть приятно? У нее нет более близких родственников, так какое же еще завещание могла она составить? — Ваш отец оставил за вами право выбора, миссис Джернингхэм. За неимением детей, вы можете оставить все ваше состояние вашему мужу. Если дети у вас появятся, вы можете оставить ему пожизненный доход с половины состояния. Конечно, вы можете сделать и любые другие распоряжения, если пожелаете. Я высказался достаточно ясно?
— О да, мистер Робсон. Дейл улыбнулся ей поверх головы старого джентльмена. Его теплый взгляд согрел ее сердце, как солнечный луч. Внезапно она услышала собственный счастливый голос:
— Тогда я сделаю вот что: я оставлю большую часть денег Дейлу. Счастье длилось всю неделю. Вспоминая это время, она словно оглядывалась назад на залитый солнцем сад, полный цветов. Ее радость не могло испортить даже то, что она едва не утонула. Когда она думала об этом, ей вспоминалось только, как, открыв глаза, она ощутила объятия Дейла и как он, задыхаясь, вновь и вновь произносил ее имя:
— Лайл, Лайл, Лайл! Страхам и сомнениям, заставившим ее заговорить с мисс Силвер в поезде, больше не было места в ее сердце. Они исчезли, растаяли, как туман. Если бы только она не сбежала от Крэйнов! Дейл разыскал ее и поцеловал. А потом, когда узнал, что она сбежала, ее счастье закончилось. За весь вечер он ни разу не взглянул на нее. С ней он едва словом перемолвился, хотя с Рейфом и Алисией вел себя очень весело и дружелюбно. А когда они расходились по своим спальням, Дейл сухо пожелал ей спокойной ночи и, войдя в гардеробную, захлопнул дверь.
Лайл лежала, глядя в темноту комнаты. Кровать ее была тяжелой, с пологом. На первый взгляд она напоминала ей катафалк. Лайл ненавидела эту кровать, но когда там вместе с ней был Дейл, когда он был нежен, забывала об этом. Только в те ночи, когда она лежала здесь одна, чувствуя себя совершенно несчастной, ей казалось, что вся эта тяжелая, темная мебель принадлежит не ей, а тем поколениям Джернингхэмов, что рождались, женились и умирали здесь, когда Лайл еще не было и в помине. Слева от кровати располагались три высоких окна, два закрыты портьерами, на третьем занавески раздвинуты. Напротив виднеется дверь в комнату Дейла. Луна бросает бледный квадрат света сквозь незанавешенное окно. Свет доходит до самого порога. Если дверь откроется, он скользнет в соседнюю комнату. Но дверь не откроется. Дейл сегодня не придет. Он бросил ей «спокойной ночи» и ушел. Лайл лежала тихо и неподвижно, и сознание ее постепенно погружалось в темноту. Луна медленно уходила от окна, и комнату тоже заполнял мрак. Между полуночью и часом ночи Лайл незаметно уснула.
