Сергей Валяев - Кровавый передел
Я слышал: смех-рвотные-глотки-невообразимый-гвалт-мат. Потом осмыслился возбужденный голос Сына:
— Зверюга! Хороша, целка-невредимка! Нравится, Асенька?.. Под триста идем…
Голоса девушки я не услышал, были другие голоса:
— Перевернемся!.. Гроб на колесах! По тормозам!.. Блевать хочу, ааа!.. Убьемся же, братцы!..
Как спектакль. Но потом я услышал плутоватый голос великовозрастного шалуна:
— Тихааа! Машину обкатали!.. Теперь твоя очередь, Асенька. Кто первый тургеневскую барышню?..
Я снова не услышал голоса. Я слышал восторженный, животный рев зверинца за километр от меня. Габаритные сигналы автомобиля вспыхивали, как огоньки цирка-шапито.
— Давай-давай, чай, не монашка… Кто у нас мастер спорта по борьбе? вопрошал Сын. — Между прочим, целка! Берег для друзей как зеницу ока… Ну же!
— Аааа! — сдавленный крик жертвы.
— Оооо! Уууу! — истошно закричал кто-то; вероятно, мастер спорта по шахматам в постели.
— Ася! — хохотал друг своих друзей. — Ты чего хулиганишь? Не кусать надо! А сосать! Как леденец! Ха-ха!
— Пустите! Пустите! — рвался слабый крик. — Мамочка моя… Не надо!.. Ааа! Прошу вас!.. Не-е-ет!
На неё обижались:
— Ууу, сучка!.. Блядушка!.. Дай ей в морду!.. Ноги держи, дурак!..
— Рачком-с, говорю! — визжал Сын. — Козлы, бабу не могут задрать! Ну же!..
— Не-е-ет! — мучительный выкрик и после неожиданный резкий хлопок… и обрушилась тишина… обморочная, мертвая тишина… лишь тугой звук автомобильного мотора…
Спектакль закончился, публика удалилась в гардероб; у публики дурное настроение — спектакль не удался; маэстро, гасите свет…
Потом через вечность и гул чужого мотора я услышал:
— Прыгнула-таки, сука… Что же вы, пидрюлины?
— Вернемся? — неуверенный голос.
— Что, на труп тянет?.. Трое… одну… козлы позорррные…
Не спектакль. Наверное, и я виновен? Но перед иллюзиями молодости, миражами оазисов грядущего благосостояния и верой в свою исключительность меркнут все помпезные слова и гибнут города.
К месту происшествия я подъехал первым. Девушка лежала в придорожной канаве… в придорожной, замусоренной листвой канаве… Она, девушка, была похожа, как ни банально, на куклу… Кукла из пластмассы?.. Голова куклы от чудовищного удара о камень была раздроблена… Только опилок не было… Была черная, теплая, липкая кровь… Я выпачкал руки об эту чернильную жидкость и вспомнил, что и у Хлебова была такая же плазматическая, ещё живая рана. Из раны вываливались брусничные мозги, и я их придерживал ладонями… В этом смысле девушке повезло: рана была невелика, и Асю можно было хоронить в открытом для обозрения родных гробу.
Потом я услышал шум мотора, хлопки дверцами, шуршание сухой травы и знакомый мне голос:
— Сама виновата, дура!.. Поехали…
— А её куда? — спросили Сына государственно-политического деятеля.
— Мутило!.. Поехали, я сказал… Мы ничего не знаем…
И тут я услышал голос и узнал этот голос, я не мог не узнать этот голос; он принадлежал хорошо мне известному человеку; это был мой голос:
— Я знаю!
— Что-о-о?
— Я знаю, — повторил я.
— Тебе что, псина, жить надоело? — взвизгнула тень.
— Да, — ответил я. — Иногда человек устает жить, это верно.
И мне поверили. Визжащая и судорожная тень отступала к автомобилю, фары которого били в пустую синтетическую ночь.
— В морду! Дайте ему в морду! — орала тень; её не слушали: трое стояли недвижно и немо; вероятно, они были расстроены неудавшимися попытками полюбить непрогрессивную, тургеневскую девушку.
Я же медленно поднимался вслед за тенью. Зачем? Не знаю. Быть может, я хотел узнать, из какого материала она сделана. Не из трухи ли? И кровь какого цвета — цвета чайных роз на клумбе? Розы стояли в вазе на мансарде. Благоухали умирая. Но Ася жила. И могла жить долго и счастливо. Она не послушалась моего доброго совета, и теперь мне ничего не остается, как идти на пистолет. Оружие раздрызганно прыгало в руке истерической тени.
— Не подходи! Убью! — От ненависти и страха голос изменился, точно принадлежал старому (по возрасту) человеку. На какое-то мгновение мне почудилось, что передо мной сам ГПЧ. Вот такая малопривлекательная чертовщина.
Я протянул руку к тени и потребовал:
— Дай-ка пукалку!
— На! На! На! — забилась та в истерике, и я услышал характерный, дамский хлопок ТТ. Таким оружием можно только гвозди забивать.
Пулевое зерно небольно ткнулось в мой бок. Пуля не остановила меня — в прыжке я сбил тень ногой в кювет. И она сгинула, пропала в ночной мгле. Со своими парализованными на всю жизнь подельщиками.
Я остался один на шоссе. Кровь была теплая, как вечер, липкая, как краска, и у неё был запах моря и водорослей. Я люблю море. В нем много воды, куда больше, чем во всех искусственных бассейнах, вместе взятых… Хотелось пить; жаль, что морская вода непригодна для человека. Хотя, как утверждают, человечество выбралось на сушу именно из морской пучины.
Я осторожно втиснулся за неудобное рулевое колесо. Дотянулся до портативной рации. Набрал код. Услышал зуммер приема сигнала бедствия и понял, что врата рая, равно как и ада, остались для меня закрытыми. Пока.
К удивлению хирургов, я оказался везунчиком. Пуля-дура пробила легкое. Но удачно, с точки зрения современной медицины. Спасибо Сыну ГПЧ: он оказался мелким, но метким стрелком. Меня залатали, как башмак, и уже на третий день я выползал с дырочкой на боку из полутемного вестибюля. В летнее утро. Зелень кипела изумрудными волнами. Над клумбой парила земля. Старенький садовник старательно срезал черенки на саженцах.
Когда я примащивался на лавочке, въехала государственная машина. Ее траурно-лакированный цвет совершенно не вписывался в радужные цвета мира. Автомобиль, дурно пахнущий бензином, городом и дорогой, притормозил напротив меня. Из него выбирался НГ, дядя Коля, Николай Григорьевич, генерал-лейтенант. В одном лице.
— Ну-с, герой! Сидишь? А мог и лежать, — пошутил мой непосредственный руководитель. Опустился на рейки лавочки. — Ну, как дела, чекист?
— Лучше всех.
— Вижу-вижу, краше в гроб кладут.
Фыркая угарным газом, автомобиль откатил в сторону. НГ втянул испорченный воздух носом и проговорил:
— Курорт! Рай! — Увидел садовника. — Что интересно, Саша, и он сажает, и мы сажаем…
— Но мы выпускаем. Иногда, — я тоже пошутил.
— Шути-шути, — вздохнул Николай Григорьевич. — Драть вас надо как сидоровых коз!.. Чего на рожон лез?
— Не знаю, — солгал я.
— Не знаешь, — передразнил генерал. — Против лома, дружок, нет приема.
— Есть, — не согласился я. — Другой лом. Или арбалет.
— Что?
Я рассказал версию улета Феникса. И все, о чем мне пытался сообщить Хлебов. НГ пожевал губами, покачал головой.
— Запутывается клубочек. Чую, сломаю шею. — Расправил плечи. — Эх, сюда бы на недельку! Да грехи не пускают в этот рай!
— А мне когда из этого рая? — не выдержал я.
— Спешишь под гильотину, сынок?.. Успеешь, брат!
— Дядя Коля?
— Славу поделим…
— В славе ли дело?
— Отдыхай. После выписки — на море.
— На море?
— В санаторий… узкого профиля, — хмыкнул НГ. — И будет с тобой отдыхать такой генерал, Батов. Запомни: Семен Петрович. Спец по Африке…
— По Африке, — насторожился.
— По ней, родимой, по ней… Он, как нам известно, мемуары сочиняет, задумчиво проговорил генерал-лейтенант. — Ты его попотроши аккуратненько… Кстати, у него жена молоденькая-молоденькая… Разрешаю пофлиртовать… Исключительно для дела.
— Да? — проговорил я с гримасой некоторого отвращения.
— Для дела, Саша, — повторил НГ. — Надеюсь, ты не голубой, как небо?
— Дядя Коля! — обиделся я.
— Шучу, сынок, — хмыкнул Николай Григорьевич. — Времена такие, все подставляются… спинами… Мы тут одного отловили. Заместитель прокурора. Смешно…
— Да, — сказал я. — Животики надорвать можно, — и неловко повернулся на рейках лавочки. — Черррт!..
— Вот именно! Иди ты к черту и в палату, — рассердился НГ. — Давай заживляйся скорее…
— Есть, — буркнул я.
Подкатила машина, дохнула мотором, резиной, пылью и теплым железом. Влезая в салон, Николай Григорьевич посочувствовал:
— Дотелепаешься, Саша?
— Доползу, — ответил я.
— Держи удар, герой. — И автомобиль покатил прочь.
А что же я? Я доползу. Догрызу. Добью. Не родился ещё такой, который бы сделал меня. Не родилась ещё такая падаль, которая плясала бы на моем цинковом гробу. Нет такой суки, которая бы не боялась меня. Я не прощаю тех, кто обижает детей и зверей по имени Ася. Она мне понравилась, Ася; она была похожа на сайгака. И её убили. Жаль. Могла жить. И счастливо. Как счастливо живут в лесу все звери.
Море было как море. Лужа. Только большая. В ней можно было утопиться всем населением страны. Однако трудовой люд с энтузиазмом выполнял дневную норму на фабриках и заводах и берег был пустынен и тих. Солнце пылало в зените термоядерным реактором. Шелковистый песок был обжигающ и опасен для жизни. Особенно когда стреляют дуплетом из инкрустированного охотничьего ружья.
