Сергей Валяев - Жиголо

Валяев Сергей

Жиголо

Роман

Вот какими хочу я видеть мужчину и женщину: его готовым к войне, её к деторождению, а обоих способных к танцу.

РЫНОК ПОРОКА

Утром слушаю гул города. Он напоминает танковую атаку на весеннем полигоне под Тамбовом. Потолок — малярийный, с грязными разводами. Это не купол чистого неба, где я кувыркался, как в проточной речке. Два года мечтал проснуться поутру дома, и что? Ничего.

Вот она мечта: пропахшие повседневностью старые стены и старые надежды, что все изменится.

Родной город изменился, но не настолько, чтобы его не узнать. Вчера вечером он напомнил мне холерическую шлюху, пытающуюся косметическими белилами скрыть следы разложения на лице. Разложение и тлен, говорю себе, потягиваясь в домашней кровати. И все потому, что идет война, сержант, война всюду — война никогда не прекращалась.

Очевидно, нам повезло: молодое пушечное мясо готовили для кавказского костра, однако жертвенный для многих час «Ч» не выдался. И теперь я, насыщенный гемоглобином и силой, готов принять участие в боях за выживание на знакомых столичных улицах.

На то есть причины. За сутки понял, что на гражданке меня ждут проблемы — материальные. Уходил из мирного дома, где отчим Ван Ваныч тихо попивал теплую фальсифицированную водочку после трудовой смены на АЗЛК, мать покупала-продавала мифические акции, похожие на геральдические свидетельства, сестренка Катенька бегала в школу, и будущее для всех брезжило розовыми, как пудра, тонами. Но в середине теплого августа картинку счастливого грядущего наши доморощенные политкибальчиши замазали крепким дегтем, как дачный нужник, и теперь мы имеем то, что имеем.

Отчим ушел в глубокий омут запоя по причине остановки Главного конвейера, мать, погорев в бумажных игрищах, тоже решила искать счастье на дне бутылки, Катенька вымахала и мечтала о платье от Carden для выпускного школьного бала.

Призрак нищеты бродил по кухне и комнатам. В первые минуты встречи и праздничного застолья не обратил внимания на драматическую скудность стола: жареная картошечка, ржавая селедочка, аэростатные огурцы, плавающие в мутном рассоле, черный хлебушек, ажурный укропчик, хрустальная водочка… Хорошо! Что ещё надо бойцу после некондиционной армейской пищи?

— Ну, с возвращеньцем, Дымок! — говорил отчим. — Чтобы не последняя.

— Проклятущая она, — смеялась мать, у неё было старое лицо, пожеванное временем и неудачами. — Чтобы жилось тебе, сынок, сладко!

Я промолчал. Иногда нас, солдат, кормили кашей из промороженной тыквы. Она была пустая на витамины C и E, но сладкая и на время утоляла голод. После сладость детства во рту пропадала, и ты чувствовал звериное желание жрать. Однажды на учениях в горах нашей группе повезло — поймали козла. Он был стар, дик и вонюч, как портянка. Умирать во славу доблестной российской армии ему не хотелось: блеял и брыкался, желая выдать наше местоположение условному противнику. Бывалый «дедушка» Чепланов догадался натянуть на козлиную морду с троцкистской бородкой противогаз для общего омертвения народного животного, и через час мы имели пир на весь мир. И давясь сырым жилистым мясом, продымленным на торопком костре, я дал себе зарок: по возвращению домой никогда не испытывать чувства голода. Приневоленный голод унижает, не так ли?

И тыкая вилкой в дешевое и сердитое селедочное тело на домашней тарелке, я почти сразу начал понимать: нищета на марше.

Правда, встреча с друзьями и приятелями в местной кафешки укрыла меня от проблем дня. На радостях упился до состояния риз и мой лучший друг Венька Мамин, по прозвищу Мамыкин, выносил меня из питейного заведения, точно контуженного с поля боя. Усилия бывших школьных подруг обратить внимание конкретно на них, обольстительниц, оказались тщетными — мы слишком досконально знали их, скажем так, горные ландшафты и глубокие впадины. Впрочем, я проявил интерес к Раечке по причине чрезмерного возлияния, да Мамин-Мамыкин успел сообщить, что наша бывшая одноклассница работает на панели, используя ударный вахтовый метод минетчиц на Тверской.

— Раечка, — прослезился я нетрезво, — зачем же ты так?

— Мальчики, сегодня беру со скидкой, — хохотала прелестница, задирая плюшевую юбочку. — А защитничку отечества — бесплатно! Митенька, слышишь меня, родно-о-ой!

В десятом классе мы дружили, я носил её портфель и говорил всякие умные глупости о космических искрящихся мирах. Это продолжалось до весны. Когда лопались почки на деревьях и запах фиолетовой сирени дурил голову, девочка пригласила меня на день рождения.

— А чего подарить? — спросил я.

— Себя, — засмеялась Раечка.

Я слишком был занят экзаменами и не обратил внимания на милую шутку. Позже мне было не до шуток. Явившись на праздник с букетом мятых мимоз и сухим вафельным тортиком, я обнаружил, что в квартире мы одни. А где все остальные, продолжал глупить я. Митенька, а тебе мало меня, удивилась одноклассница и предложила выпить праздничного шампанского.

Мы это сделали и у меня возникло впечатление, что от ароматных витаминизированных лопающихся шариков мое природное, прошу прощения, естество заявляет о себе — и заявляет самым решительным образом. Как позже выяснилось, милая Рая любила не только гулять со мной, романтическим звездочетом, но и делать домашние уроки с некоторыми одноклассниками. Надеюсь, понятно, о каких уроках речь? Этого я не знал и поэтому был крайне изумлен скорым и эффектным стартом в неведомые для меня галактические пространства. Полет меж пульсирующими фосфорическими вселенными, наполненными титаническими животворящими всполохами, потряс меня до такой степени, что возвращаться на родную замусоренную планету мне категорически не хотелось.

— Я больше не могу, Митенька-а-а, — страдала та, которая вместе с ногами раздвинула для меня новый незнакомый мир, потрясший юный организм до основания.

— Последний раз, — хрипел я, чувствуя приближение апокалипсического взрыва, способного разметать мою грешную плоть до кровавых частиц.

И, наконец, термоядерная вспышка обожгла мозг и всего меня, уничтожая цивилизованную первооснову, и я исчез, я был, и меня не стало, я растворился в магнезиальной плазме животного сладострастия.

Возвращение было трудным: сперматозоидная слизь, потные наши тела, слезы, сопли и проч. Выяснилось, что юный астронавт находился в первом своем беспрерывном полете около пяти часов, если считать по земному.

— Митенька, ты сумасшедший, — причитала Раечка. — Как тебе не стыдно. Ой, мамочка моя, — неверной пританцовывающей походкой уходила в ванную комнату. — Утрахал вообще, трахач!

— Прости, — повинился. — Больше не буду.

Увы-увы, я стал заложником черных дыр антимиров, затягивающих неосторожного естествоиспытателя в хлюпающую вулканическую бездну счастья это если говорить красиво.

На следующий день Мамин сообщил, что наслышан о моем подвиге, и не желаю ли я его повторить — повторить уже в коллективе. В каком коллективе, не понял я.

Оказывается, Мамыкин, щадя мою поэтическую натуру, скрывал свое увлечение к порно, вино и девочкам, любительницам специфического кино. Ну уж коль я разрушил свою девственность, как американскую мечту, то могу примкнуть к организации свободной любви. Поначалу я очень удивился. Потом пожал плечами, а почему бы и нет? Только чур не филонить, заржал мой друг. Буду работать за троих, пообещал я. И сдержал свое слово. У меня есть прекрасное качество: я умею держать слово.

Впрочем, думаю, не стоит подробно останавливаться на той далекой скверной вечеринке в теплом мае, где активное участие принимали четыре девочки и два мальчика. Было смешно, пьяно и порно. Всю ночь я открывал для себя новые вулканизирующие звезды и в этом весьма преуспел. В отличии от астролетчика Мамыкина, который увял на полпути к блистающим высотам счастья и дрых на жирновато-тортовой Орловой, как младенец в люльке.

Надо признаться, что после той ночки я решил изучить свои физические, скажем, кондиции. Измерив тридцатисантиметровой линейкой все свои выступающие бицепсы и трицепсы, понял, что, по-видимому, имею какое-то родственное отношение к знаменитому Луке Мудищеву, о котором так емко выразился бард Барков: В придачу к бедности чрезмерной Имел он на свою беду Величины неимоверной Шестивершковую… ну понятно что.

— Ну ты боец, Жигунов, — помнится, крякнул краснознаменный мудаковатый прапорщик Руденко в бане, узрев в облаках пара национальное достояние республики. — Еть-переметь! Рожает еще, значит-то, земля русская богатырей, — конечно, выразился он куда веселее, как Барков, где измененное словцо «богатырей» несло основную смысловую нагрузку, а, выразившись, предупредил, что гауптвахта ждет меня в том случае, ежели дерну к кобылистым тамбовским молодкам.