Наталья Солнцева - Мантия с золотыми пчелами
Дом на Тихвинской улице, где проживала Ульяна Бояринова, был пятиэтажным, без лифта, построенным, вероятно, полвека назад. Во дворе росли липы и старые кусты сирени. Сирень отцвела, листья лип казались влажными, клейкими. Несколько удобных деревянных лавочек помещались в тени деревьев.
Астра присела рядом, достала из сумки фотоаппарат и принялась щелкать. Соседка встрепенулась, открыла глаза и с интересом покосилась на нее из-под полей линялой панамы.
– Ты кто будешь, дочка?
– Корреспондент газеты «Заповедные уголки Москвы», – без запинки выпалила Астра. – Готовлю фотовыставку. Ищу дома и дворы, связанные с историей нашего города.
Старушка с сожалением вздохнула:
– У нас нет ничего примечательного… Никто из знаменитых людей в нашем доме не жил. Никакой исторической ценности он не представляет. Типовая послевоенная застройка. А вот ремонт не мешало бы сделать. Гляди, стены облупились, и в подъездах безобразие. Ты все сфотографируй! Вдруг у наших начальников совесть проснется…
Астра послушно выполнила ее просьбу. В подъездах, которые показывала ей пожилая дама, на стенах местами обсыпалась штукатурка, плитка на площадках потрескалась, окна были грязными. Щелчки фотоаппарата отзывались гулким эхом в лестничных пролетах.
– Ты людей тоже снимаешь или только дома?
– Могу и людей, – кивнула Астра.
Старушка поправила выбившиеся седые волосы и приосанилась.
– А меня можешь снять для выставки? Я тут, почитай, лет сорок живу! Я ветеран войны, у меня и награды есть. Хочешь, покажу?
Она пригласила Астру в свою просторную квартиру на первом этаже, полную книг и воспоминаний. Повсюду – полки с тисненными корешками разноцветных томов, стопки толстых журналов, портреты в рамках. Молодой военный в летном шлеме стоит у крыла самолета, санитарка с огромной медицинской сумкой через плечо застенчиво улыбается в объектив…
– Библиотеку мой покойный муж собирал, – сообщила старушка. – Очень он книжки любил. Рука не поднимается продать. Вот когда умру, пусть дети решают, как с ними быть.
– Это вы? – Астра показала на черно-белое фото санитарки.
– Я… Летом сорок третьего года, Курская дуга. Девчонка еще совсем… Ты садись, дочка, за стол, чай пить будем.
К чаю Антонина Федоровна – так звали гостеприимную хозяйку – подала пышки и малиновое варенье.
– Прошлогоднее, – объяснила она. – Ягоды не покупные, с собственной дачи. Ты ешь, ешь, не брезгуй…
– Как же вы на даче управляетесь?
– С трудом. Слава богу, дети помогают…
Они разговорились, словно две давние подруги, – разница в возрасте стерлась. Старушка рассказывала о войне, Астра слушала, угощалась вареньем и гадала, как бы плавно перейти к вопросу об Ульяне Бояриновой.
– В вашем доме, кажется, живет одна журналистка. Я ее статью читала и снимки видела. Она любит фотографировать уголки старой Москвы.
– Кто ж такая-то?
Астра наморщила лоб, делая вид, что пытается припомнить.
– Бояринова… Ульяна… если не ошибаюсь…
– Ах, Улька! – просияла старушка. – Она разве журналистка? Тунеядка! На работу не ходит, болтается по улицам со своим фотоаппаратом… И на что только живет? Пока мать была, небось ее пенсию проедала. Та в гроб-то и легла с горя. Ульке все лучшее – и самый сладкий кусочек, и обновку, и то, и се… А доченька по кривой дорожке пошла! Не в мать уродилась, в отца. Тот ребеночка сделал Надежде и был таков. Не про него, вишь, семейную лямку тянуть. Всю жизнь Надя, бедолага, одна промучилась, дочку подняла, на ноги поставила, выучила. На копейки перебивалась, во всем себе отказывала, лишь бы Уленьке было хорошо. Она ведь ее поздно родила, уже в возрасте.
Антонина Федоровна насупилась, как будто непутевая Ульяна была ее дочерью, а не покойной соседки.
– Все потому, что больно баловала Надежда свою девку, – вынесла она суровый вердикт. – Потакала всем прихотям. У той еще молоко на губах не обсохло, а она уж с парнями обнимается – прямо во дворе! Усядутся на скамеечку и воркуют, что твои голубки… Срам! Я говорила Надежде: гляди, как бы она тебе в подоле не принесла. Хоть в этом повезло ей, горемычной. Улька в учебу ударилась, целыми днями то в университете пропадала, то к занятиям готовилась, а парня своего прогнала, одна осталась. Учебу-то закончила, диплом получила, а счастье свое проморгала. До сих пор безмужняя ходит. Надежда сильно переживала за нее – позовет, бывало, меня на чай и давай душу изливать. Несчастливые, говорит, мы, Бояриновы: что у меня судьба не сложилась, что у дочери. Ей уж скоро тридцать, а жениха все нет и нет. И с работой не клеится… Очень она у меня своенравная выросла, гордая. Таких не любят.
Астра сделала несколько фотографий словоохотливой старушки. Та достала из лаковой шкатулки ордена и медали, стала показывать, сопровождая каждую награду драматической историей.
– Кто еще давно проживает в вашем доме? – вскользь поинтересовалась гостья. – Я бы их тоже сфотографировала.
– Нету больше никого… Подруга моя, Зинаида, скончалась три года назад, другие тоже умерли, остальные разъехались кто куда. Из старых жильцов в нашем подъезде только я, Трошкины да Ульяна. Только какие Трошкины ветераны? Им еще до пенсии далеко. Они ничего не застали, ни войны, ни разрухи послевоенной.
– Я бы с ними все-таки побеседовала.
– Сейчас не получится, – ревниво поджала губы старушка. – На работе они, а сын в школе. Ты, дочка, зря время потеряешь. Чего Трошкины расскажут-то? Как соседей залили? Как ихняя собака Сеньку со второго этажа покусала?
Она ни словом не обмолвилась о странностях в поведении Ульяны. Выходит, та не вызывала у старожилки никаких подозрений.
– Жаль, что Надежда Бояринова умерла. Она, наверное, могла бы поделиться интересными воспоминаниями! – «огорчилась» Астра.
– Да, жалко Надю… Болела она в последнее время, почти не выходила из квартиры. Похороны были скромные, едва десяток людей набралось. Несколько соседей, остальные незнакомые – бывшие друзья Надежды, видать. Ульяна плакала, аж опухла вся. Дошло до нее, что такое без матери-то остаться! До сей поры не в себе будто…
– Что значит «не в себе»?
Антонина Федоровна долго думала, прихлебывая чай.
– Как в облаках витает, не видит никого. Если поздороваешься, ответит, а не поздороваешься… После похорон она даже внешне изменилась, – похудела, осунулась, волосы подстригла. У нее были длинные, а теперь до плеч и собранные в узел.
– У нее есть подруги?
– Улька всегда была замкнутая, себе на уме. Кажется, ей и не нужен никто. Я имею в виду, с девчонками она не водилась. Выйдет во двор гулять и бродит кругами, то в одну сторону, то в другую. Кошку подберет приблудную и шепчет ей что-то – разговаривает. В школе, правда, хорошо училась, в университет поступила. А подруг как не было, так и нет.
– А мужчины? Есть у нее кто-нибудь?
– Она рано начала с парнями любовь крутить, – неодобрительно покачала головой старушка. – Говорю же, сядут на лавочку и обнимаются, бесстыжие! Мало ли чем еще занимались? Может, и переспали. А потом разошлись, как в море корабли. Видно, Надежда крепко за дочку взялась, держала ее в ежовых рукавицах, чтобы больше ни с кем ни-ни! Или та сама одумалась. Я ведь подробностей не знаю… Вдруг Ульке пришлось аборт делать? В жизни всякое бывает. Только с того времени я ее ни с кем не видала. Надежда уж и не рада была. Не хочу, говорит, чтобы дочь по моим стопам пошла. А куда денешься-то?
– Значит, Ульяна совсем одна?
– Вроде бы так. Но вот что я заметила. У нее обновки стали появляться! Откуда, спрашивается? То пальтишко новое, то сумка, то платье. У меня глаз-алмаз. Я Улькин гардероб наперечет знаю. Вещи она покупает скромные, неказистые. А тут вдруг такой шик! Нигде постоянно не работает, денег нет, а за квартиру платит исправно, одевается хорошо, на продуктах не экономит – набирает все, что приглянется. Мы же в одном супермаркете отовариваемся, во-о-он, за углом, у остановки. Еще она дверь поменяла – старую деревянную на бронированную.
– Многие журналисты неплохо зарабатывают, – сказала Астра.
– Это Ульяна-то журналистка? Да она дома сидит целыми днями или по городу шатается… Я как в поликлинику еду на процедуры, так и вижу из троллейбуса – шагает по улице, витрины разглядывает! Журналистка…
– Статьи можно писать дома. А потом отсылать в разные издания.
– Нет, – строго произнесла Антонина Федоровна. – Если она раньше и писала, то после смерти матери совсем от рук отбилась. Я думаю, уж не на панели ли промышляет девка? Все на то указывает. И обновки, и… все!
Она наклонилась и понизила голос:
– Уже несколько раз в наш двор незнакомая машина приезжает и стоит подолгу… Не иначе, кавалер Ульку поджидает. Машина темно-зеленая, блестящая, новая… уйму деньжищ стоит! Я когда из окна выгляну, когда во дворе гуляю – и вижу: опять прикатил. Пару раз Улька к нему подсаживалась, и они уезжали. Ясно, куда! В гостиницу или к нему домой…
