Фридрих Незнанский - След "черной вдовы"

—  На время следствия у вас отберут подписку о не­выезде. Знаете, что это такое?

—  Да, нельзя из дома выходить.

—  Нет, это как раз можно. Уезжать никуда нельзя. А если нарушите, то вас отыщут даже на дне Финского залива и уж тогда точно посадят.

—  Я не самоубийца.

—   Надеюсь. И еще одну подписку дадите. Лично мне. Где напишете о том, о чем сами только что сказа­ли: о добровольном сотрудничестве с правоохранитель­ными органами в моем лице. И знать о ней будем толь­ко мы двое.

—  Ну да, конечно, раз не в ЗАГС, будем так-с...

—  Почему же «так-с»? Все имеет свою цену.

—  Даже предательство?

—   Если вы свое добровольное решение называете предательством по отношению к кому-то, я не настаи­ваю. Ваше право.

—  Как по мне, — ухмыльнулась вдруг она, — луч­ше длинная дорога. В смысле, долгая.

—   А уж это будет зависеть исключительно от вас самой. И заметьте, за все время я ни разу даже не на­мекнул вам о наручниках, в которых увезли Максима Масленникова по кличке Вампир.

—  Мне ли не понять, — вздохнула она.

—  Вот и отлично. Так я включаю диктофон?

—  Я готова, спрашивайте... 

5

Проницательный Константин Дмитриевич Мерку­лов, прослушав магнитофонную запись допроса Тороп- киной и некоторые необходимые комментарии к нему самого Виктора Петровича, заметил с несколько скеп­тическим выражением лица:

—  Ты выводишь ее из дела? Имеешь к тому серьез­ные основания?

—  Ну почему? Свидетельница. А вообще — имею.

Костя поиграл бровями.

—  Я готов поверить тебе. Версия почти безукориз­ненная. Кое-что уточнить, подработать...

Версия так называемого теракта на Петергофском шоссе после подробного рассказа Торопкиной выгля­дела следующим образом.

Максима она знала, в общем-то, уже достаточно давно, несколько лет. Знала и о его психической неус­тойчивости, иногда помогала советами, лекарствами. Трудно установить подлинную причину, по которой со временем все больше и больше портился его характер. Возможно, приступы болезни вызывали подозритель­ность, диктовавшую порой поистине жестокие выход­ки. Или, наоборот, врожденная его жестокость, остро проявившаяся еще в детстве, в конечном счете стиму­лировала, подталкивала учащавшиеся приступы болез­ни. Но самое печальное заключалось в том, что у него, как у всякого параноика, не желавшего всерьез лечить­ся, заметно прогрессировало извращенное представле­ние о женщинах вообще и о некоторых из них — в час­тности.

Доктор Торопкина не могла с уверенностью сказать, когда у него возникла мысль сделать из той твари под­заборной, которую привезли к Максиму его подручные, «жертву чеченской войны». Эту даже и не женщину, а черт знает что доставили в «наркологию» прямо от Масленникова, а потом он сам позвонил и буквально приказал поставить ее на ноги. Она — законченная ал­коголичка? Пусть станет такой же законченной нарко­манкой, но она должна одновременно стать и его по­слушной куклой, которая ему нужна. Нужна!

Что такое «нужна», Мария уже знала. Даже отчасти и на собственной участи.

Началось с пустяка — она однажды пожалела боль­ного мальчика, а мальчик потянулся к ней. Собствен­но, какой уже мальчик? За тридцать. Да и ей — чуть больше. Но он был для нее больной, а она его жалела. Он же успешно занимался спортом. Он даже был депу­татом Государственной думы! Ну какой там депутат — никого не волновало, зато выглядел как! Он тогда слу­шался, лечился, и приступы случались крайне редко. А потом словно сорвалось. Покатилось по наклонной — ссоры в семье, потом хуже и, наконец, смерть Вадима, любимого брата, и — период совершенно полного оз­верения. Вот это время Мария больше всего и прочув­ствовала на собственной, что называется, шкуре.

—  Япрекрасно сознаю, — говорила она, — что под его воздействием стала законченной мазохисткой. Он меня бьет, издевается, а я его еще больше люблю и же­лаю. Это как находиться в одной клетке с голодным тигром. Он хочет тебя разорвать и сожрать, а ты ме­чешься в замкнутом пространстве, всякий раз все с большим трудом уворачиваясь от его клыков и когтей, пока наконец не попадаешься в его лапы, и он начинает тебя терзать, наслаждаясь твоими криками и твоим ужасом. И тут вдруг появляется совершенно какое-то запредель­ное ощущение. Терзает? Ну и пусть жрет, насыщается твоим телом, твоим мясом. И ты сама, оказывается, получаешь от невыразимой боли и страданий поистине безумное наслаждение. И так до самой смерти. Ко­торая скоро и наступает. А после ты будто возрожда­ешься, чтобы снова желать и ждать ее, эту мучитель­ную свою кончину. Конечно, патология. Но ни с чем не сравнимая...

Вот такое признание. А что касается той «алкашки», то Максим поставил перед Марией очень жесткие сроки. И она решила, что это его новое «увлечение», которое должно пройти те же муки и страдания, что и она. Могла не согласиться и отказаться? Могла, конеч­но, но вряд ли он бы ее тогда простил. И ярость его, когда он видит непослушание, невероятна, поэтому луч­ше не рисковать. А потом, никто ж не знает, чем вся эта история закончится, может, и вполне благополучно.

Одним словом, на ноги ее удалось поставить. От­мыть, отчистить, привести в божеский вид. И оказалось, что она, эта недавняя помоечница, вполне во вкусе гос­подина Масленникова — он обожает мучить и насило­вать женщин как раз такого плана, безвольных и без­ропотных, передавая их время от времени своим под­ручным, а потом возвращая к себе обратно. «Я — не исключение, я тоже прошла через все это, — сказала Мария. — Думала — сдохну. А потом махнула на все рукой и стала жить дальше. Но больше, правда, со мной он этого не делал».

Однажды он сказал ей: «Поедем посмотрим на Нюр­ку в деле». Мария решительно отказалась, но он сил­ком затащил ее в машину и пригрозил повторить то, чего она боялась больше всего. Поехала. Это было в то проклятое воскресенье. Он велел ей выйти из машины и пойти в сторону шоссе, посмотреть. Она спросила, что должна там увидеть, он ответил — сама узнаешь, а потом подробно расскажешь мне. И она пошла, а он остался сидеть в машине. Как раз возле того кафе «Бод­рость», откуда и привезли к Марии в «наркологию» эту Нюрку.

Мария узнала ее, когда та поднималась к дамбе. Удивилась, увидев ее почему-то в милицейской форме. И пока стояла, как ворона, открыв рот, у шоссе так рвануло, что у нее даже в ушах стало больно, показа­лось, будто лопнули барабанные перепонки.

Вот тут оно и пришло — озарение. Мария в ужасе бросилась бежать. Но ее перехватил водитель Макси­ма и тоже волоком притащил к машине и сунул на зад­нее сиденье.

«Ну что, — радостно сверкая глазами, сказал Мак­сим, — видала, какой я им шухер устроил? Какой фей­ерверк?! А Нюрка твоя уже Богу от нас с тобой привет передает. Поехали. Сейчас мы с тобой ее хорошенько помянем...»

Когда она наконец пришла в себя после тех трех­дневных «поминок», испугалась, увидев свое тело в зер­кале. Оно все — от шеи до колен — было исцарапано, изодрано, искусано, словно над ней резвилась стая го­лодных псов.

Она уже без всякого стыда обнажила спину, и Гого­лев увидел рубцы, синяки и зажившие укусы, окружен­ные желтыми потеками гематом. И это перетерпела? Простила, что ли? Черт его знает. А что было делать- то? И когда он давеча позвонил и велел срочно при­ехать и привезти ему необходимые лекарства, она не могла отказаться. И затем снова и снова выполняла все, что он от нее требовал, все ему позволяла, поскольку скоро потеряла вообще всякую способность к сопро­тивлению. Бессмысленно было и умолять отпустить ее. От таких просьб он только зверел и становился еще изощреннее и изобретательнее в своих садистских фан­тазиях. Чем кончилось, уже известно. Он насиловал ее до тех пор, пока она окончательно не лишилась чувств. Видимо, утомившись, сделал себе еще укол и тоже от­ключился, выставив ее напоказ своим бандитам, кото­рые должны были скоро явиться. Это ей было извест­но, потому что сама же по его приказу и звонила Дарье и, в общем, догадывалась, что там произойдет. Но сей­час осознала, что было бы потом уже и с ней самой, ког­да они вернулись бы, выполнив поручение Вампира.

А пришла милиция...

Ну что говорить, конечно, жертва. Однако есть и некоторые нюансы, которые не всякий суд учтет при разбирательстве. Вот эти нюансы и надо подработать, спасая все-таки человека.

—   Она мне уже назвала парочку дилеров и одного барыгу-чеченца, который кормит «псковских».

—  Чеченец — это любопытно, Виктор, обрати вни­мание, что чекисты наверняка не зря разыгрывают эту карту. А если у них там и свой интерес?

—  А вот возьмем и сразу почувствуем, откуда ветер дует.

—   Смотри не засвети, они ж ее, эту докторшу, на­верняка знают.

—  Сделаем так, что ее в данный момент и в данном месте не окажется. И алиби организуем железное. А кстати насчет ветра, вот послушай, что еще расскажу...