Карло Фруттеро - Его осенило в воскресенье
— Но что случилось? — спросила Анна Карла, продолжая стоять. — Скажите, пожалуйста, что случилось? Мы знаем лишь… Это действительно был Ривьера?.. Он умер?.. Как это было?..
Де Пальма пожал плечами.
— Пока мы и сами ничего не знаем. Но что он умер, — он сокрушенно развел руками, — это, увы, точно.
— Он застрелился или же?.. Потому что вначале тут говорили о самоубийстве… Из револьвера… А потом кто-то сказал, что его убили…
— В этом сомневаться не приходится, — ответил Де Пальма, наклонив голову и приглаживая волосы на затылке.
— То есть? — с отчаяньем в голосе спросила Анна Карла.
Де Пальма поднял на нее глаза и после секундного колебания ответил:
— Речь идет не о самоубийстве, и никаких револьверов не было. Ривьера был убит точно таким же образом, как и тот архитектор.
Анна Карла нащупала спинку стула и тяжело на него опустилась.
— Как Гарроне? — сказала она.
Де Пальма кивнул.
— Фал…
— Нет, не совсем, но тоже тупым предметом и тоже из камня, — ответил Де Пальма, не спуская с нее взгляда. — Простите, но мне надо вернуться на склад. Надеюсь, вы будете столь любезны и подождете меня немного здесь…
Анна Карла посмотрела ему вслед. В тот же миг в памяти всплыла сцена, которая произошла всего час назад.
— Комиссар! — позвала она его.
Де Пальма остановился и нехотя повернулся к ней вполоборота.
— Да?
— Тот предмет, — неуверенно сказала Анна Карла, — случайно был не пестиком от ступки?
Теперь уже полицейский комиссар Де Пальма повернулся к ней лицом.
IX
Закон, подумал Сантамария…
(Суббота, после полудня)
1
Закон, подумал Сантамария, глядя на разложенные перед ним документы, когда он принят и одобрен, приобретает одинаковую силу для всех. Но к счастью, порой это происходит не сразу, а через определенное время.
— Как долго? — спросил Сантамария.
— До завтра продержимся, — помолчав, ответил Де Пальма. — Может, до понедельника.
«Продержаться» означало на языке полиции попытаться раскрыть преступление до того, как о нем пронюхают газеты. А в данном случае газеты наверняка накинутся на такую лакомую приманку, как «Балун», и в ошеломляюще-драматических красках опишут загадочное убийство. Все газеты запестреют заголовками: «Таинственная история в „Балуне“!», «Замешаны влиятельные лица!», «Туринский высший свет трепещет!», «Секс и миллиарды — вот что кроется за жестоким „пестиковым убийством“!» После всего этого вести расследование станет крайне трудно.
Сантамария живо представил себе, как все будет. Помощник прокурора, молодой человек из знатной семьи, почти открыто будет обвинен в попытке выгородить истинных виновников преступления, префекта назовут «марионеткой в руках „Фиата“», ну а его самого и Де Пальму обвинят в том, что они направляют следствие по ложному пути, стараются подтасовать факты. Скажешь репортерам два слова, чтобы их задобрить, а они потом все переврут, промолчишь, они потом раструбят, что ты из тех самых тупых болванов, которые на все отвечают «no comment».[20]
— Ты когда-нибудь говорил «no comment»?
— Что? — не понял Де Пальма.
— Когда беседовал с репортерами, ты хоть раз отвечал им «no comment»?
— Нет, — сказал Де Пальма. — Но я не употребляю и итальянского эквивалента.
— То есть?
— Идите в ж… — сказал Де Пальма.
Синьора Кампи это бы изрядно позабавило, желчно подумал Сантамария. И Анну Карлу тоже. Оба люди весьма остроумные, умеющие от души посмеяться и оценить шутку. Вот так, смеясь и мило шутя, они дошли до того, что…
— Хорошо, — тусклым голосом сказал он. — Хорошо.
Отныне главным действующим лицом становится он, Сантамария. «Параллельное расследование» о возможной, но маловероятной причастности двух остроумцев к убийству архитектора Гарроне внезапно выдвинулось на первый план. Ведь на них теперь падало наиболее серьезное подозрение. Де Пальма прав: не случайно Кампи и синьора Дозио, точно кот и лиса из цилиндра иллюзиониста, вновь выскочили на авансцену. А если это все же случайность, то надо доказать это к завтрашнему дню, самое позднее к понедельнику. И что хуже всего, доказательства должен найти он, Сантамария.
— С кого собираешься начать? — спросил Де Пальма, уже взявшись за ручку двери.
В приемной битых два часа торчали свидетели: складской сторож, те двое, что нашли труп Лелло, владелец лавки, у которого украли пестик от ступки, американист Бонетто, Шейла, синьор Массимо Кампи и синьора Дозио. Все они «по доброй воле» явились сюда на полицейской машине.
Бегло опросив их, Де Пальма уже собрал первые сведения о пропаже пестика, о котором вдруг вспомнила синьора Дозио, о желтом «фиате-500», который якобы стоял поблизости (потом полиция действительно обнаружила его неподалеку от Старого Арсенала), о квартире Ривьеры на виа Бертоле. После опроса свидетелей Де Пальма немедленно приступил к расследованию. Сантамария со свидетелями пока еще не беседовал. В ту минуту, когда Де Пальма позвонил ему домой, он мучительно размышлял (это показалось ему сейчас особенно нелепым), следует ли купить цветы (розы, анемоны?) и поставить их в вазу (в передней, в спальне?) на тот случай, если Анна Карла после встречи в кафе согласится…
Сантамария провел рукой по лицу, словно смахивая с него паутину, и опять угрюмо уставился на документы с фотографиями, придающими любому человеку полную безликость. На крохотной фотокарточке для документов даже римский император Кай Юлий Цезарь показался бы ничтожеством.
— Дозио, пришли ее, — сказал он Де Пальме.
Лучше начать с самого трудного и неприятного разговора.
— Мне остаться или ты один проведешь допрос? — спросил Де Пальма. Он ничего не знал о встрече в кафе на проспекте Бельджо и думал лишь о том, как с наибольшей пользой допросить «подозреваемую» на этой еще не вполне официальной стадии расследования.
— Один, — ответил Сантамария. — Но минут через пятнадцать зайди и вызови меня.
— Отлично, — сказал Де Пальма.
Внезапно прервать допрос, оставить ее одну, заставить нервничать. Потом возобновить его, притвориться, будто не веришь ни единому слову, час подряд сбивать с толку — вот к чему теперь свелись его отношения с «приятной синьорой», с горечью думал Сантамария. Он вдруг почувствовал себя старым, прожившим долгую жизнь, в которой при всем желании ничего изменить нельзя.
Все-таки он заставил себя подняться, не сидеть же нагло за столом, когда Анна Карла войдет! И когда агент Скалья открыл дверь и она появилась на пороге, он посмотрел на нее, как на чужого, незнакомого человека. Но это длилось всего миг. Помимо его воли она снова превратилась для него в прежнюю Анну Карлу.
2
Ванная была любимым местом Дзаваттаро. Пол — из белого мрамора, стены — из серого с розовыми прожилками. Погрузившись по подбородок в воду и подложив под голову, словно подушку, лохматую губку, Дзаваттаро, как и всегда в субботнее утро, лениво плескался в слишком узкой и длинной для него ванне.
Он встал с постели всего минут двадцать назад, и сейчас ему захотелось еще немного подремать в теплой воде. Но тут в ванную, резко распахнув дверь, вошла жена.
— Вальтер, — позвала она.
— Подожди, еще рано, — пробормотал Дзаваттаро, не открывая глаз.
Они должны были вместе выйти, чтобы купить надувной круг для сына, который уезжал в Лаигуэлья к бабушке с дедушкой.
— Вальтер, — плачущим голосом повторила жена. — Те двое снова пришли за тобой.
Дзаваттаро открыл глаза.
— Кто? — спросил он.
— Двое из префектуры. Те самые, что тебя вчера туда возили.
Дзаваттаро сел в ванне.
— Черт побери! — воскликнул он, схватившись за голову.
Жена смотрела на него расширенными от ужаса глазами.
— Что случилось? Что им от тебя нужно? Ты что-нибудь такое натворил?
Ничего не ответив, Дзаваттаро вылез из ванны и знаком велел жене подать ему махровый халат.
3
Они молча пожали друг другу руки, и Анна Карла улыбнулась ему, но улыбка получилась вымученной.
Сантамария предпочел бы, чтобы она посмотрела на него надменно, со страхом, даже враждебно, но не с этой щемящей улыбкой.
— Ну, раз уж так вышло, лучше нам поговорить сидя, — пробормотал Сантамария.
Анна Карла покорно села, он пододвинул к себе стул, сел напротив и стал рыться в кармане.
— По правилам вежливости в таких случаях полагается угостить даму сигаретой, — произнес он.
Она отрицательно покачала головой, отказываясь поддержать это фальшиво-игривое начало. Я, безусловно, взял неверный тон, подумал он, а вслух сказал:
