Счастливая земля - Лукаш Орбитовский
С пола я слышал, как Сташек спрашивает, что происходит. Кароль и Бартек вскочили, но ни один не сделал даже шага.
– А теперь мы поговорим о том, что нужно мне, – сказал Кроньчак.
5
Ребята помогли мне подняться и усадили на край стула. Царил полумрак. Кроньчак приказал всем сесть. Он похлопывал дубинкой по бедру и смотрел на меня.
– Вообще говоря, я думал, что ты приведешь другого дружка. Скажи мне, что у дорогого Вильчура, а я тебе скажу, как себя чувствует милая Владислава. Я тебе не говорил, что заглянул к ней и мы немного пообщались?
– Тебе не повезло. Мне на нее плевать.
Кроньчак на миг сбился. Прогуливался от стены до стены, трепался и размахивал дубинкой. Рассказывал о том, какие все идиоты, а те, кто возвращается в Рыкусмыку, по идиотизму просто чемпионы. Клялся, что сделал для этого города все, что мог. Каждый раз, когда кто-либо из нас шевелился, полицейский каменел и махал дубинкой, прищуривая один глаз.
Я попросил, чтобы он перешел к делу.
– Чего я хочу? Это хороший вопрос. – Он уселся на барную стойку. – Я хотел бы снова быть двадцатилетним и хотел бы родиться где-то в другом месте. Я бы тогда думал, что Рыкусмыку всего лишь очередная точка с идиотским названием на карте. Ноги моей никогда бы не было в этой жопе мира. Никогда бы не видел твоей рожи. Этого я тоже мог бы пожелать. Много всего, правда? Но не все сразу. Начнем с чего-нибудь малого.
– Я болен, – сказал Сташек.
– Мне исключительно грустно по этому поводу, но дай покумекать, авось что-нибудь придумаем. Ну, так что нам с этим фантом сделать? Может быть, вы с меня снимете кое-что, а я вас отблагодарю. Я уже не молодой человек. Это ведь, наверное, не стыдно, просить помощи в таком важном деле. – У него задергалось веко. Он обратился ко мне: – Даю тебе слово, что у милой Владиславы не упадет ни один седой волос с ее прекрасной головы и вообще все мы весело разбежимся. Но это не обязательно должен быть ты. Подойдет кто угодно из вас. Очень просто. Сделайте кое-что для меня, а я оставлю вас в покое. Ну как?
Кароль сказал, что ничего из этого не понял. Кроньчак не посмел взглянуть ему в глаза, лишь дальше ходил по заведению. Я сказал:
– Да скинь ты уже этот камень с души. Давай, вываливай прямо.
– Не указывай мне, что делать.
– Так если я и сам не понимаю, что я должен сделать.
Кроньчак стал заикаться и дрожать. Наконец он крикнул, что да, речь не о чем ином, как о коротком визите в подземелья и танце для него. Я хотел кое-что спросить, но Сташек вскочил и сказал:
– Хорошо. Я пойду.
За ним поднялся Кароль, потом, не без колебаний, и Бартек. Я пойду, я пойду, повторяли они, перекрикивая друг друга. Казались готовыми выбежать сию секунду. На сероватом лице Кроньчака росло изумление, он даже приложил к щеке черный шар, венчающий дубинку.
Я пойду, я пойду. К трем голосам присоединился четвертый.
6
– Я пойду. – Герман поднимался от стола. Не обращал внимания на дубинку, да и самого Кроньчака тоже словно еле видел. – Только скажи мне, что тебе нужно. Скажи, и я для тебя это вытанцую.
Кроньчак уселся. Тяжелую тишину прервал только Сташек.
– Скажи ему, баран, – рявкнул он. Кроньчак ударил его локтем в лицо, свалил на пол и вбил колено в горло.
Сказал, что шутить с ним не надо и что он очень нервничает. Прицелился дубинкой по очереди в каждого из нас, рыча, что самое время отнестись к нему серьезно, потому что когда-то он был кое-кем и лучше бы об этом помнить. Кароль поднял ладонь. Спокойно, спокойно.
Мы отступили обратно под стену, Кроньчак снова прохаживался, и только Сташек сидел по-турецки, ощупывая шатающиеся зубы.
Герман нырнул за бар и присосался к бутылке.
– Водка, – сказал он, – это действительно великое утешение.
– Я хочу своих детей, – сказал Кроньчак. – Всех, до единого. Хочу отозвать предыдущее желание.
– Ради такого стоит танцевать, – согласился Герман и добавил, что мало кто хочет чего-то для других.
Я сказал Кроньчаку, что чего-то он слишком наворачивает. Мог бы ведь и подумать немного, прежде чем душить своих младенцев. Я хотел вывести его из равновесия и на какой-то момент был уверен, что он на меня бросится. Но он рухнул на стул.
– Это Вильчур тебе так сказал? Ну, ясно, что Вильчур. Я тебе немного расскажу об этом красавчике. У вас ведь нет детей, верно?
– У меня есть сын, – сказал Кароль.
– Так почему ты не рядом с ним, говно ты такое?
Герман отставил бутылку.
– Ну, так я пойду. Ты оставишь Шимека в покое. А я пойду. Водка и вправду помогает. Мне надо идти. Да.
Нахлобучил шапку. Кроньчак схватил его за рукав.
– Я хотел иметь много женщин. Я был молод и думал, что это самое важное на свете. И у меня их было много. Но дети, все мои дети, рождались мертвыми.
7
Жалюзи отъехали вверх, образовав щель, через которую прополз старый Герман, после чего тут же опустились вновь. Кроньчак наблюдал за нами, повесив голову, словно старая грустная крыса. Дубинку повесил между колен. Сташек сказал, что он мог бы и выпустить хотя бы часть из нас.
– Ну и на кой это тебе? – отозвался Кроньчак. – Слетишь дурной башкой со ступенек, только и всего. Как ты думаешь, что ты будешь видеть теми глазами, что получишь внизу? Что он тебе покажет?
– Вот именно, – пробурчал Бартек.
– Люди не умеют довольствоваться малым, да и я не хотел жить как все, – продолжал Кроньчак. – Замок как наркотик. Войдешь раз – захочешь снова. Чего бы я мог себе пожелать? Еще больше женщин? Я и так едва тяну, господа, честно, в определенном возрасте человек узнает, что он может, а чего нет. Рассказать вам забавную байку?
Сташек сказал, что это блестящая мысль и что мы все наверняка посмеемся, а Бартек глухо захохотал, театрально хватаясь руками за живот.
– Я, когда был молодым, знал такого Казика, который приехал сюда из Зеленой Гуры. Ну, будем считать, что так. Так вот этот Казик был баран бараном, обе руки у него были левые и рост метр шестьдесят, словом, ни на что не годился, однако бабы от него с ума сходили. Я рядом с ним был как бедный родственник. Я все спрашивал себя: «Что с тобой не так, парень?», спрашивал, пока не отправился за ответом в подвалы. И тут мне поперло, но и Казику не перестало, только он что-то там накосячил и в конце свалил из Рыкусмыку, – голос Кроньчака был глухим, монотонным. – Иду я год назад по Вроцлаву, потому как воскресенье, а тут Казик из-за угла, седой, измученный и с сигаретой в зубах. Пойдем по водочке, говорит, ну идем. Я его тяну за язык, чтоб понять, как мужик до такого дошел. Но вроде как все в порядке. Работает в полиграфии, говорит, иногда чем-то торгануть удается, квартира двухкомнатная, коммунальная, выкупленная. Так что же такое с тобой, Казик? И вот после пары крепкого он и говорит, что настрогал пятерых детей четырем разным выдрам и что ни заработает, сразу и уходит, еще и приставы за ним таскаются. «Траву жрать буду», говорил и плакал. Ну что мне было ему ответить? Поставил я ему водку, вложил пол-литра в руку, а сотку в карман, да и попрощался на этом. И что? Ну смешно же, нет? Желаем таких вещей, которые обычны для остальных и для нас тоже могли бы быть. Могли бы – но нет.
Теперь он еще
