Нина Васина - Падчерица Синей Бороды
– Другими словами, – подошел ко мне Коржак, – то, что тебе представляется в данный момент абсурдным, ужасным, не поддающимся здоровой логике, на самом деле может быть изложено другим интерпретатором с полнейшим притязанием на истину. Что это значит? Что рассмотрение ситуации только с точки зрения собственного смыслового горизонта должно быть наказуемо, если влечет за собой массовые негативные последствия.
– Давайте музыку слушать! – не выдержала госпожа Лаптева.
Гости поделились на группы.
От отчаяния и ощущения полного бессилия у меня заболела голова.
Коржак позвал меня из угла гостиной.
– Харизма хочет заглотить собственную выдумку, – сказал он, улыбаясь. – «Совершенство принципа», так, кажется?
– Так! – кивнула Харизма. – Нужен горячий шоколад.
Иду на кухню.
– Нужна чашка горячего шоколада.
Плавными жестами фокусника толстый вьетнамец за полминуты намешивает в ковшике над огнем густую горячую бурду.
– Володя, я тебя умоляю, упроси Лену показать ногу! – беспокоится Коржак. – Она ведь только так говорит, что царапина небольшая, судя по количеству окровавленных бинтов, я боюсь, что она проткнула ногу ржавой проволокой.
– И что? Не жалуется? – удивляется хирург из Воронежа.
– Еще неделю назад я везде натыкался на окровавленные бинты, а теперь говорит – все в порядке. Да по количеству крови такое впечатление было, что она пальцы себе оттяпала! Посмотри, я тебя прошу!
– На Лену это не похоже, – замечает Харизма, осторожно принимая из моих рук чашку с шоколадом, который я, как могла, перемешала с рюмкой коньяка. – Она же трезвая падает в обморок от укуса комара! Что, и врачу не показывалась?
– Говорит – показывалась, – пожимает плечами Коржак.
Я перестаю что-либо понимать. И голова раскалывается.
– Если будете осматривать хозяйку, – замечаю я, – посмотрите лучше ее спину. Такое я видела только в кино. «Спартак» называется. Там рабов избивали плетками. А нога у нее в полном порядке, ни царапинки, уж поверьте!
Все замерли. Дядя Вова из Воронежа достает платок и начинает сосредоточенно протирать очки. Харизма задумалась и вдруг расхохоталась.
– Иди на кухню, вымой что-нибудь, – бесцветным голосом приказывает Коржак.
– Если это вы избиваете свою жену плеткой, – я не могу остановиться, хотя Коржак встал, взял меня за руку и начинает тащить из гостиной, – то вас нужно судить! А если она делает это сама в припадке садомазохизма, то ее надо лечить! А нога у нее совершенно здорова, женщина может фиктивными болячками привлекать к себе внимание, если у нее муж полный дуболом! Бросьте руку сейчас же, а то я разозлюсь!
Поздно ночью я пробралась по лестнице вниз и услышала, что в гостиной идет совещание. Ничего не разобрать.
Может быть, сбежать прямо сейчас? Или быстренько обыскать кабинет Коржака, пока они тут заседают?
Не дыша, заглядываю в спальню Лены. Спит, бедняжка, не позвали дурочку на совещание – перепила, как всегда…
Иду в кабинет. Дверь не заперта, пахнет сигаретным дымом и духами, на письменном столе три бокала с остатками «Демократии стрекозы» – судя по плавающим ягодам из варенья. Включаю компьютер, набираю электронный адрес Пенелопы, гоню все подряд, не сводя глаз с двери кабинета. Быстренько осматриваю ящики стола. Проспекты, вырезки из каких-то иностранных журналов, все – о лекарствах. Потрошу мусорную корзину. Ничего интересного. Наугад вынимаю несколько книг с полок, трясу их. Ничего не выпадает, в книгах не оказывается вырезанной ниши для пистолета, за книгами не прячется дверца потайного сейфа, да я просто нюхом чую, что в этом кабинете нет ничего интересного! Выключаю компьютер, закидываю обратно в корзину скомканные бумажки. Осматриваю шкаф у двери. Восемь костюмов, четыре коробки с новой обувью, рубашки, нижнее белье.
А если он прячет секретную документацию в своей спальне или в спальне жены?
Так, стоп, в его спальне даже шкафа нет, мы там убирали вчера с Аделаидой. На открытой железке передвижной стойки висят несколько халатов и пижам. Аделаида говорила, что хозяин большую часть времени проводит у себя в кабинете, там и переодевается.
Была не была!
Иду в спальню Лены.
На осмотр ее огромного гардероба мне хватило получаса. В слабом свете ночника у кровати видно было плохо, я в основном занималась ощупыванием, но ничего интересного не обнаружила. В единственном небольшом чемоданчике оказался набор для выездного парикмахера.
– Он все забрал с собой.
Тихий голос с кровати, от которого я дергаюсь, роняю чемоданчик, на пол вываливаются ножницы, расчески, машинка для стрижки…
– Что забрал?
– Дискеты. Шесть штук. Все забрал с собой. Сказал, что нас ограбили. Обещал найти деньги. Только я ему не верю. Он не оставил адреса, понимаешь. Это как мужчина на ночь – прощается, обещает позвонить, а телефон не спрашивает и своего не называет. Налей на три пальца.
– Кто меня нанял? – я не отдаю бокал, пока Лена не ответит.
– Я.
– Зачем?
– Я хотела тебя увидеть, понять… Что в тебе есть такого, чего нет во мне.
– Увидела?
– Да. Ничего особенного. Года три, пока не заматереешь, он тебя будет обучать наслаждению жизнью, а потом скажет, что жизнь закончена.
– Эти гости там, внизу…
– Это все – знакомые мужа. У них, кажется, неприятности.
– А у тебя?
– А мне по фигу! Он не вернется, – она протягивает пустой бокал, я беру его и верчу в руке.
– Ты прятала раненого корейца в этом доме? – решаюсь я.
– В подвале. Пригласила врача. Бешеные деньги. Сказал – повезло. Пуля прошла навылет.
– А Коржак… Евгений Кириллович знал?
– Нет. Если он узнает – убьет. Я еще полгода назад обещала ему порвать с корейцем. Жизнью клялась.
– Твой муж не знал, что в подвале лежит раненый?
– Нет. Аделаида догадывалась, но она не скажет.
– Коржак видел окровавленные бинты!
– Ну и что? Пару раз наткнулся в мусоре, я сказала, что поранила ногу. Что это за допрос? – прищуривается Лена.
– Просто я еще не все поняла. Это муж тебя бьет плеткой?
– Не-е-ет, это я сама. Истязание плоти, так сказать. А твоя мать была брюнетка или крашеная блондинка? – вдруг спрашивает Лена.
– Брюнетка с вьющимися волосами, – удивляюсь я вопросу.
– А с прямыми темными волосами тогда кто?
– Наверное, это была тетушка Леонидия. Только у нее не совсем темные волосы были, это так на фотографиях получается, а вообще она – шатенка. Была… А если твой муж узнает, что у тебя не было раны на ноге? – осторожно интересуюсь я.
– Как он узнает?
– Ну… Посмотрит.
– Тогда он меня убьет. Он все поймет, и сразу – паф! – Лена подносит указательный палец к виску, изображает выстрел и валится навзничь, закрыв глаза. – Ты мне поможешь?
– Как?
– В тумбочке лежит пакет с прокладками, достань. В одной спрятан ключик. Нашла?
– Сейчас, подожди. Да, что-то есть.
– Это от сейфа мужа. Я тайком сделала дубликат. Сейф в подвале, в бильярдной. Он спрятал в него мой пистолет. Принеси, но чтобы тебя не заметили.
Что, так просто? Мне не по себе от такого предложения. Я иду в ванную и мою стакан.
– Ну что копаешься? – слабым голосом спрашивает Лена.
– Есть кое-что, чего я совершенно не понимаю. Зачем я должна гулять с собакой по три раза в день?
– Милорда? – удивляется Лена. – Три раза? – Она хитро щурится. – Не знаю, может, у него расстройство желудка?
Спускаюсь в подвал, пробираюсь в бильярдную, долго ищу выключатели. Когда свет зажегся, я сразу увидела сейф в углу комнаты и удивилась разочарованию внутри себя. Опять подумала – так просто?
От нетерпения рука дрожит, кое-как справляюсь с замком, открываю дверцу…
Не может быть! Никаких бумаг, ничего, только два пистолета – по одному на верхней и нижней полках!
Спокойно. Нужно успокоиться и быстренько сообразить, какой мне нужен. Черт, они совершенно одинаковые. Почти… Ладно, надо подумать. Что я должна сделать? Отнести пистолет женщине, которая редко бывает трезвой. Нет, так не пойдет. Пусть сама его забирает.
Я закрываю сейф.
Стараясь ступать бесшумно, осторожно выбираюсь из подвала.
А из гостиной как раз расходятся гости.
Пережидаю, присев на подвальных ступеньках. Холодно и хочется есть. Иду в кухню.
На полу, на какой-то подстилке, расстеленной под столом, спит толстый вьетнамец. Повар. Устал, бедняжка, ждать, когда прикажут подать горячее…
Нахожу в сковороде куриную ногу и объедаю ее. Прислушиваюсь. Вроде все затихло. Нужно как-то передать ключ Лене, а вдруг она сейчас с мужем? Приступила, так сказать, к выполнению супружеского долга? Или занялась самоистязанием?
Пробираюсь наверх, прислушиваюсь у дверей ее спальни. Тихо. Что же делать?
Ладно, похоже, все уснули, кроме меня, голодной.
Приоткрываю дверь. Ночник у кровати горит, Лена лежит, похоже, спит. Положить ее ключ обратно, чтобы он не висел на мне тяжелым грузом?
