Елена Арсеньева - Рецепт Екатерины Медичи
— Вы… Извините, вы лично видели шрамы Пауля? — упрямо спрашивает Марика, словно не услышав «основного правила коварства». — Теперь-то, наверное, когда прошло столько лет, они зарубцевались. Но что-то должно остаться от девяноста ударов!
— Уверяю вас, — сухо говорит Хорстер, — что они хоть и зарубцевались, но не сгладились. Я не могу себе позволить не только расстегнуть рубашку на людях, но даже появиться в одежде с короткими рукавами. То же самое — Пауль. Я никогда не проверял, есть ли у него шрамы. Какой смысл, если я доподлинно знаю, что они есть? Словом, я воспринимаю ваши слова как полную нелепость. То же — и о связи Пауля с Торнбергом. Но… Да, Пауль прекрасно знал, насколько встревожила нас осведомленность Торнберга о… контейнере. И так просто было эту тревогу развеять, сообщив, что профессор случайно встретил вашего брата, ну и так далее. Почему Пауль промолчал? Забыть он не мог, это исключено…
— Да очень просто! — перебивает размышления Хорстера вслух Марика. — Он не хотел рассказывать о встречах с Торнбергом, потому что у него рыльце в пушку. Он боялся даже упоминания этого имени! Вот скажите, вам известно, что в Париже Пауль попал в больницу?
— Конечно, — кивает Хорстер. — С острым колитом. Там не было никаких лекарств, кроме камфоры, а кормили чем-то совершенно неподходящим, уж не помню, чем именно…
— Вареным горохом и помидорами, — подсказывает Марика. — А Пауль не сообщил, откуда взялась эта камфора?
— Как откуда? — пожимает плечами Хорстер. — Было бы странно, если бы в больнице ее не было.
— Ну так в больнице ее не было! — с торжеством выкрикивает Марика. — Камфору и другие лекарства достал специально для Пауля профессор Торнберг, приведя в действие какие-то свои связи, которые у него, по выражению моего брата, есть везде, как у члена масонской ложи. Среди его знакомых — директор Национальной библиотеки Бернар Фэй, назначенный на пост гитлеровцами за особые заслуги перед ними, а еще, к примеру, военный комендант Парижа. Понятно?
— Ну и что? — в очередной раз пожимает плечами Хорстер. — Если вспомнить о моих связях, то ни один порядочный человек мне руки подавать не станет. Однако опять же странно, что Пауль не упомянул об этом. Нет, конечно, я не хочу верить вашим постыдным намекам! Но… не могли бы мне сказать, откуда у вас такая информация?
К этому вопросу Марика готова. Она достает из сумки письмо дяди и подает Хорстеру.
Тот читает, а она следит на выражением его лица. И видит, как тревожно сошлись брови, когда он прочел последнюю фразу: «Ich denke, da s auch in Berlin geht er hinter seinem Besch ? tzer wie ein Schatten».
Тогда она раскрывает намек дяди на пуделька, которого звали Полли, напоминает, что Пауль и впрямь похож на итальянца…
— А флаг? — говорит Марика, указывая на красно-белый квадрат. — Как вы думаете, что это? На языке международных морских сигналов это буква U, Uniform, а смысл он имеет знаете какой? «Вы идете навстречу опасности!», вот! Мой дядя не зря его нарисовал, он был просто вне себя от тревоги!
— Да я и не сомневаюсь, что он искренне взволнован, — хмуро говорит Хорстер. — Но все это — никакие не доказательства, а лишь подозрения вашего дядюшки, безусловно, честного и порядочного человека. А может быть, и чья-то тонкая игра. У нас нет ни единого повода в чем-то подозревать Пауля!
— Кроме его непонятного молчания о парижских встречах, — вкрадчиво добавляет Марика.
— Кроме молчания, — неохотно соглашается Хорстер. — Конечно, его можно объяснить невниманием, забывчивостью, обыкновенной расхлябанностью, но…
— Но вы сами этому не верите, — усмехается Марика. — Знаете, что вам нужно сделать? Нужно проверить, есть ли на теле вашего Пауля шрамы! И если их нет…
— Ну и как я проверю, по-вашему? — сердито спрашивает Хорстер. — Подошлю к нему красотку вроде вас и потребую заманить его в постель?
И осекается, уставившись на Марику. И она смотрит на него неподвижными, испуганными глазами.
— Успокойтесь, — наконец бормочет он, — у меня и в мыслях нет подсылать вас в постель к Паулю… хоть он и вправду хорош собой.
— Я, знаете ли, не Мата Хари, — бормочет и Марика. — К тому же, если Паулю нравятся не девушки, а мужчины, у меня все равно ничего не получится.
Она молотит, что в голову взбредает, а саму не оставляет мысль, что Хорстер свою фразу: «У меня и в мыслях нет подсылать вас в постель к Паулю…» недоговорил, вернее, недобормотал. Марика голову на отсечение готова дать, что он собирался продолжить так: «Я бы с удовольствием сам с вами улегся в постель!»
Она почти слышала эти слова, что Хорстер, кажется, понимает. Потому что краснеет, отдергивает руку, которой поддерживал ее, и переводит разговор на другое с такой натугой, что Марике словно бы слышен скрип разговорных стрелок , с помощью которых разговоры обычно переводятся.
— А позвольте спросить, — неожиданно спрашивает Хорстер, — откуда вам известен смысл красно-белого сигнала U? Вы что, интересуетесь семиотикой, так же как ваш дядюшка и кузен?
— Очень интересуюсь! Совсем недавно я… — оживленно начинает было Марика и тут же осекается, сообразив, что чуть не проболталась о шифровке. Ну уж нет! И, чуть запинаясь, Марика пытается объяснить: — Понимаете, я вчера была в лавке у букиниста, к которому, как я думала, переехала моя знакомая, Сильвия Герсдорф, после того как ее дом разбомбили. Но потом выяснилось, что она уже перебралась в отель. Я ждала, пока букинист найдет мне адрес, и открыла одну книгу… энциклопедию с объяснениями различных знаков и символов. Она называется «Свастика и саувастика», и там я увидела совершенно такой рисунок и нечаянно запомнила его. А когда пришла домой, меня уже ожидало письмо дяди с этим рисунком…
— Потрясающее совпадение, — усмехается Хорстер. — Ну, просто как в романе! Тем более потрясающее, что, во-первых, в книге «Свастика и саувастика» нет цветных иллюстраций, а во-вторых, там можно найти какие угодно знаки и символы, только не коды Международной сигнальной системы.
— Это еще почему? — задиристо спрашивает Марика.
— Да потому, что коды в таком виде, в каком они действуют сейчас, были приняты в общее обращение только в 1887 году. До того гласных букв в Международной сигнальной системе не существовало. А книга «Свастика и саувастика» издана в 1810 году, то есть за семь лет до введения первых «Кодовых сигналов для торгового флота», положенных в основу современной Международной сигнальной системы. Ничего подобного современным семиологическим пособиям вы в лавке Бенеке найти никак не могли.
Марика спотыкается, но Хорстер успевает поймать ее под локоть и поддержать. Она поворачивается к нему и видит, что глаза его смеются.
Откуда он знает?
Глупый вопрос, конечно.
Совершенно ясно, откуда. И вообще, теперь так многое становится ясно…
— Значит, ты и есть — Меркурий? — спрашивает Марика.
Мгновение молчания и тишины. Такой тишины, которую Марика ощущает всем существом своим. Мороз пробирает по коже от этой напряженной тишины! Улыбка исчезает из глаз Хорстера, а вот губы… губы как раз начинают улыбаться. До того фальшиво, неестественно, резиново, что Марике становится страшно.
— С чего ты взяла? — холодно изрекает он.
«Господи, да мы перешли на «ты»!» — проносится в голове у Марики, но мысль эта немедленно исчезает как совершенно несущественная.
Хорстер уже собрался, оправился от шока, в который его поверг ее вопрос. Сейчас он будет отнекиваться, делать вид, что не понимает, о чем речь…
— Я слышала, как Бенеке разговаривал по телефону с каким-то Меркурием, для которого он наконец-то нашел нужную ему книгу.
— Ну и что? — пожимает плечами Хорстер. — При чем тут я?
— Видишь ли, если ты сразу угадал, где я видела книгу «Свастика и саувастика», значит, тебе о моем приходе рассказал сам Бенеке. Значит, ты появился там вслед за мной. А ведь его лавка — отнюдь не продуктовый магазин! Два посетителя в день, думаю, там целое событие! Он рассказал обо мне, показал книгу, которую я смотрела. Может быть, описал меня. А еще очень может быть, ты видел меня, когда я убегала по Зоммерштрассе, спешила изо всех сил, чтобы не столкнуться с Торнбергом…
— А Торнберг-то здесь при чем? — досадливо морщится Хорстер.
— Профессор говорил, будто Меркурий — его небесный покровитель, потому что он родился в сентябре, и в его честь он так подписывает некоторые свои письма. Ну, псевдоним у него такой! Поэтому, услышав слово «Меркурий», я решила, что речь идет о Торнберге.
— Чепуха какая, — хмыкает Хорстер, — это я родился в сентябре. Это мой покровитель — Меркурий, в честь которого я и взял себе псевдоним. А Торнберг родился в первых числах августа. Во всяком случае, я отлично помню, как он живописал созвездие Льва, под знаком которого появился на свет. Разговор этот состоялся, когда мы с ним вместе были в гостях у одного моего знакомого, давным-давно, когда я был сущим мальчишкой, никак не мог выбрать факультет, на котором буду учиться. То история меня влекла, то медицина…
