Убийства в Чумном дворе - Джон Диксон Карр
Трубка Г. М. описала в воздухе странное движение, как будто он сонно вырисовывал чьи-то черты.
– Судя по ее фотографиям, выглядит довольно вызывающе. Очень худая. Где-то за тридцать. Возраст, когда появляются мелкие морщинки, но их немного. Маленького роста, но на высоких каблуках это незаметно. Вы, ребята, женаты? Вы когда-нибудь замечали, какими маленькими выглядели ваши жены, когда вы впервые увидели их без каблуков? Хм. Забавно также, как копна черных волос меняет выражение лица, да и косметика. Сначала я подумал: «Гореть мне в огне, я бы посоветовал этой дамочке быть чертовски осторожной». Почему? Потому что наш улыбчивый Дарворт уже избавился от одной жены, отравив ее, перерезав горло или что-то в этом роде, и если его сердце снова настроено расцвести в апельсиновом саду… Что ж, на месте его жены я бы время от времени заглядывал под кровати и держался подальше от глухих переулков после наступления темноты. – Г. М. протяжно шмыгнул носом. Затем его взгляд остановился на нас. – Или, сказал я себе, мне нужно опередить его!
Он ткнул в нашу сторону своей трубкой.
– Вам кто-нибудь рассказывал, как Гленда Уотсон начала свою карьеру в возрасте пятнадцати лет? В передвижном цирке и интермедии? Ах, вы слышали об этом, не так ли? Я был бы очень удивлен, узнав, что ей стоило большого труда преодолеть стену и дерево или использовать огнестрельное оружие среднего калибра… Универсальная девица, и какая женщина! Талантлива, и все при ней, иначе бы за нее так не держались, когда деньги Дарворта помогли ей получить главную роль в актерской труппе в Ницце. Ей пришлось скрывать свою женственность, когда она играла роль Джозефа, но она играла ее недолго….Жаль, что ее волосы были коротко подстрижены и выкрашены; но у нее взамен был роскошный черный парик, в котором она выходила подышать воздухом. Помните таинственную женщину, которую видели возле «Коттеджа Магнолия»? Ей, понимаете ли, предстояло одержать еще одну победу в образе Гленды Дарворт, и это…
– Все это прекрасно! – взорвался майор Физертон. – Но мы так и не продвинулись дальше. Черт возьми, повторяю, есть одна проблема, которую ты не можешь преодолеть. У нее было алиби; она находилась под непосредственным наблюдением надежного человека все то время, когда якобы убивала Дарворта в каменном доме. Ты не можешь обойти этот неопровержимый факт. Более того, мы все были рядом в комнате, в абсолютной тишине – она и сержант сидели напротив нас, – и мы ничего не слышали.
– Я это знаю, – спокойно произнес Г. М. – В том-то и дело. Ты не слышал ни звука из той комнаты. И это-то и вызвало у меня подозрения. А теперь я хочу, чтобы ваши проницательные умы, как следует размягченные и подготовленные, рассмотрели множество забавных совпадений… Во-первых, сразу после убийства газетному фотографу разрешили взобраться на крышу каменного дома – а это надо было пресечь, поскольку таким образом мы лишались следов ног убийцы. Во-вторых, кто-то прошелся у стены, проверяя это гнилое дерево, и оставил еще больше следов. В-третьих, несмотря на усилия Мастерса, история об убийстве, необъяснимая и сверхъестественная, которую мог совершить только призрак, выплеснулась в газеты.
Холлидей медленно поднялся со стула…
– В-четвертых, одному умнику было поручено следить за передвижениями Дарворта, и у него было бы больше шансов, чем у нас, обнаружить, что «Джозеф», живущий в доме в Брикстоне, на самом деле был очаровательной миссис Дарворт, задолго до того, как мы об этом догадались. В-пятых, – продолжал Г. М., и голос его стал менее сонным, – в-пятых, мои тупицы, вы, случаем, не забыли тот сеанс автоматического письма у Билла Физертона? Не забыли тот спиритический сеанс, на котором «Джозеф» даже не присутствовал? Вы не забыли, что там среди других бумаг Дарворта был подсунут листок с надписью «Я знаю, где похоронена Элси Фенвик», и это до смерти напугало его, потому что он понял, что кто-то, кроме его жены… кто-то там – какой-то невидимый, смертельно опасный человек, по представлениям Дарворта, – знал секрет? Разве он так испугаться бы, зная, что тут замешан «Джозеф»? «Джозеф» и без того все знал, не так ли? – Внезапно Г. М. перегнулся через стол. – И кто, по общему признанию, был единственным человеком, который мог подсунуть Дарворту листок бумаги, будучи, по его собственному признанию, экспертом в салонной магии?
В оглушительной тишине Холлидей постучал себя кулаком по лбу.
– Боже мой, вы хотите сказать, что этот парень Макдоннелл… – сказал он.
И Г. М. сонно продолжал:
– Берт Макдоннелл, конечно, не совершал убийства. Он был соучастником, но не самым важным. Он вообще не был бы нужен Гленде Дарворт, если бы – неожиданно – Мастерс не появился в Чумном дворе. Это все нарушило. Макдоннелл наблюдал за двором, чтобы убедиться, что все в порядке. Когда он увидел Мастерса, ему пришлось действовать – увести «Джозефа» куда-нибудь подальше от глаз Мастерса, и он так явно нервничал, что чуть все не испортил. Кто предложил Мастерсу подняться на второй этаж дома, пока он сам будет допрашивать «Джозефа»? Кто намеренно вел вас в неверном направлении каждый раз, когда вы проявляли проблеск интеллекта? Кто клялся, что дерево во дворе не выдержит никакого веса? Кто, хотя его и не спрашивали, заявил, что под этим деревом похоронен Льюис Плейдж?
Увидев выражения наших лиц, Г. М. нахмурился:
– Он неплохой парень. Эта женщина просто завела его туда, куда хотела, вот и все. Он не знал, что она собиралась убить Теда Латимера, одеть Теда в эту кричащую одежду и засунуть его в печь…
– Что? – воскликнул Холлидей.
– Хм. Разве я этого не говорил? – вежливо осведомился Г. М. – Да. Видишь ли, «Джозефу» предстояло исчезнуть. Гленда Дарворт больше не хотела убийств; она просто собиралась исчезнуть, позволить полиции думать все, что угодно, и снова появиться как Гленда Дарворт, чтобы потребовать свои двести пятьдесят тысяч фунтов. Но, выскользнув из дома той ночью, Тед Латимер заметил «Джозефа». И получилось так, что Тед должен был умереть.
Глава двадцать первая
Холлидей встал и бесцельно прошелся по комнате. Повернувшись к нам спиной, он уставился в огонь.
– Это, – произнес он, – это разобьет сердце Мэрион…
– Прости, сынок, – хрипло сказал
