Марио Пьюзо - Крестный отец
— Давай останемся, Джонни, — сказал Валенти. — Я позвоню на студию. Скажу только, что мы задерживаемся. Потом вернусь сюда и буду с тобой.
Рентгеновский снимок и картина мазка под микроскопом убедили Джула в правильности диагноза. Когда Джонни смазывали горло йодом, он вырвал на марлевый тампон и хотел уйти. Нино Валенти схватил его за плечо и усадил в кресло. Когда все кончилось, Джул улыбнулся и сказал:
— Бородавка.
Фонтена не понял. Джул повторил.
— Всего несколько бородавок. Соскоблим их, как снимают кожуру с колбасы. Через несколько месяцев все будет в порядке.
Валенти вскрикнул, но Фонтена все еще сердился.
— А как это отразится на моем голосе, я смогу петь?
Джул пожал плечами.
— Гарантировать нельзя. Но какое это имеет значение, ты ведь все равно не можешь теперь петь?
Фонтена с отвращением посмотрел на него.
— Мальчик, ты не знаешь, что говоришь. Тебе кажется, что ты сообщаешь мне хорошую новость, а на самом деле ты говоришь, что я, возможно, никогда больше не смогу петь. Это правда, я никогда больше не буду петь?
Все это, в конце концов, Джулу надоело. Он действовал, как настоящий врач, и это доставляло ему удовольствие. Он сделал этому мерзавцу одолжение, а тот ведет себя, будто его смертельно оскорбили.
— Слушай, мистер Фонтена, — холодно сказал Джул. — Я врач, и ты можешь звать меня «доктор». Не «мальчик». И сообщил я тебе хорошую новость. Придя сюда с тобой, я был уверен, что в твоей глотке сидит злокачественная опухоль и ты скоро умрешь. Мне бы очень не хотелось сообщать, что дело безнадежно, и я обрадовался возможности сказать «бородавка». Твое пение всегда доставляло мне удовольствие, а по твоим фильмам я учился соблазнять девушек. Ты настоящий актер. Но ты и очень избалованный парень. Тебе кажется, что раз ты Джонни Фонтена, у тебя не может быть рак? Или что в твоем мозгу не может вырасти неоперабельная опухоль? Или что у тебя не может быть порок сердца? Может быть, ты думаешь, что никогда не умрешь? Все это не так приятно, и я советую тебе пройтись по больнице и спеть панегирик бородавкам. Брось глупости, и делай то, что ты должен делать. Твой идол может подыскать тебе подходящего хирурга, но если в операционную войдет он сам, то советую арестовать его и обвинить в попытке убийства.
Джул уже выходил из комнаты, когда его остановил Валенти и сказал:
— А ты свойский парень, док, сказал ему все, как надо.
Джул повернулся и сказал:
— Ты всегда нагружаешься до обеда?
— Конечно, — сказал Валенти и улыбнулся.
— Если будешь продолжать в том же духе, через пять лет умрешь, — сказал Джул.
Валенти танцующей походкой приблизился к нему. Он обнял Джула, задышал ему прямо в лицо и тяжело засмеялся.
— Пять лет? — переспросил он. — Так много?
Через месяц после операции Люси Манчини сидела возле бассейна гостиницы, держа в одной руке стакан, а второй поглаживая Джула, который лежал, положив голову на ее живот.
— Ты не должна пить для храбрости, — сказал Джул. — Я приготовил шампанское.
— Ты уверен, что прошло достаточно времени? — спросила Люси.
— Я врач, — ответил Джул. — Сегодняшняя ночь — великая ночь. Пойми, я первый в истории хирург, испытывающий результаты сделанной им операции. Понимаешь, я испытываю тебя «перед» и «после». Я с удовольствием напишу отчет об этом исследовании в научный журнал. Слушай: «Если до операции удовольствие достигалось только благодаря психологическим причинам и нежности хирурга, то после операции к быстрому оргазму приводила конгруэнтность половых органов исследователя и пациентки».
Люси с силой дернула его за волосы, и он вынужден был остановиться. Она улыбнулась.
— Если этой ночью ты не будешь доволен, я смогу со спокойной совестью утверждать, что это твоя вина, — сказала она.
— Я за свою работу ручаюсь. Я все запланировал сам, а черную работу предоставил делать Келнеру, — сказал Джул. — Теперь пойдем отдохнем, нам предстоит трудная ночь исследований.
Когда они поднялись в его квартиру — они жили теперь вместе — Люси ждал сюрприз: великолепный ужин и рядом с бокалом шампанского — коробочка с обручальным кольцом, на котором блестел огромный алмаз.
— Это еще одно доказательство моей уверенности в результатах своей работы, — сказал Джул. — Теперь пойдем посмотрим, достойна ли ты этого.
Он был с ней очень нежен. Вначале она боялась, но успокоившись, ее тело наполнилось такой сладкой истомой, какой она никогда не знала.
— Я проделал хорошую работу, — сказал он.
— О, да, — прошептала она.
Они рассмеялись и теперь уже без слов бросились в пучину любви.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
23
Пять месяцев пребывания в Сицилии понадобилось Майклу Корлеоне, чтобы понять людей, подобных Луке Брази, жестокому капорегиме Клеменца, понять беспрекословное подчинение матери отцу. В Сицилии он увидел, что стало бы с ними, откажись они от борьбы. Он понял слова дона «у человека одна судьба». Ему стало понятно их презрительное отношение к властям и ненависть к людям, нарушившим закон молчания — омерту.
Майкла, одетого в старую потрепанную одежду, переправили с корабля, который бросил якорь в Палермо, в глубь острова Сицилия, в самое сердце района, подвластного мафии. Местный дон был должником его отца. В этом районе находился и городок Корлеоне, чьим именем воспользовался, эмигрировав в Америку, отец Майкла. Никого из родных и близких не осталось здесь. Женщины умерли от старости. Мужчины либо погибли, либо эмигрировали — кто в Америку, кто в Бразилию. А кто и просто в другие районы Италии. Число убийств в этом городке было самым большим в мире.
Майкла поселили в доме дяди главаря мафии. Дядя, семидесятилетний холостяк, был единственным в районе врачом. Сам глава мафии (капо-мафиозо) дон Томасино, был мужчиной лет шестидесяти и работал управляющим усадьбой (габелотто) одной из наиболее аристократических семей Сицилии. Кроме основных обязанностей, управляющий нес ответственность за то, чтобы бедняки не требовали необрабатываемой земли, не переходили границу усадьбы, — во время охоты или в попытке незаметно обработать бесхозную землю. Короче, дон Томасино за определенную мзду защищал богачей от посягательств — как законных, так и незаконных. Когда один из бедняков пытался воспользоваться законом, дающим ему право купить необрабатываемую землю, габелотто заставлял его под угрозой смерти отказаться от подобной мысли. Все было очень просто.
Дон Томасино владел также правами на воду и не допускал строительства новых плотин. Подобные плотины могли также уничтожить доходное дело по продаже воды из артезианских колодцев, делали воду слишком дешевой и вообще разрушали с трудом построенное водное хозяйство. Дон Томасино был капо-мафиозо старой закалки и не хотел и слышать о наркотиках или проституции. На этой почве у него возникали частые споры с новым поколением руководителей мафии, которое находилось под сильным влиянием реэмигрантов из Америки, и было избавлено от свойственных старому поколению комплексов.
Капо- мафиозо был «человеком с брюхом», то есть он был в состоянии наводить страх на людей. Находясь под его покровительством, Майклу нечего было опасаться, но вместе с тем его личность решено было держать в тайне. Майклу запретили выходить за пределы усадьбы доктора Таца, дяди дона Томасино.
Доктор Таца, очень высокий для сицилийца (почти метр восемьдесят), был румяным стариком с белыми, как снег волосами. Несмотря на свои семьдесят лет, он раз в неделю навещал молодых проституток Палермо. Другой страстью доктора Таца было чтение. Он читал все подряд, а потом разглагольствовал о прочитанном в кругу своих больных, которые были в основном безграмотными крестьянами и считали его слегка помешанным. Вечерами доктор Таца, дон Томасино и Майкл сидели в саду, окруженные мраморными статуями, которые, казалось, росли в садах этого острова. Доктор Таца любил рассказывать об истории мафии, и в Майкле он нашел внимательного слушателя. Иногда дон Томасино, опьяненный покоем, чистым воздухом сада и крепким вином, рассказывал истории из своей собственной жизни.
В этом старинном саду Майкл ощутил корни, из которых вырос его отец. Ему рассказали, что слово «мафия» означало вначале «убежище», а потом превратилось в название подпольной организации, целью которой была борьба с властями, угнетавшими население страны. Сицилию эксплуатировали особенно жестоко. Инквизиторы пытали и бедного, и богатого, а богатые помещики и руководители католической церкви всячески навязывали стране свою власть. Полиция была полностью на их стороне и настолько солидаризовалась с властями, что кличка «полицейский» превратилась в самое тяжелое оскорбление для сицилийца.
