Последняя шутка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев
– Договорились, – сказала Рита, – до вечера.
Отложив телефон, она поднялась, чтоб пройтись по комнате. В ней царили порядок и чистота. Пол был вымыт так, что блестел. От пива печень у Риты вроде и не болела, но ощущалась. За дверью слышались голоса обеих хозяек. Они опять были недовольны одна другой, но уже без мата и без ударов. Докурив, Рита вышла из комнаты и увидела их на кухне. Женька в бюстгальтере и штанах сидела на стуле, и, положив босую правую ногу на бедро Ирки, сидевшей на табуретке, пялилась в телефон. При этом она была занята ещё одним делом – по-свински лузгала семечки. Шелуха от них иногда летела даже за порог кухни. Ирка, не переодевшаяся после консерватории, маникюрными ножницами старательно стригла младшей сестре ногти на ноге, раздувая нос и шипя сквозь зубы:
– Свинья! Как ты задолбала! Мне на тебя противно смотреть! Ты что, сама себе ногти постричь не можешь?
– А на хер мне это надо? – фыркала Женька, сплёвывая на стол шелуху, – мне ведь запретили бурную половую жизнь! Если тебе, тварь, противно на них смотреть, ты их и стриги!
– Вот сука какая! Другую ногу давай.
Женька опустила правую ногу и дала левую. Тут сестрицы заметили квартирантку, которая наблюдала за ними из коридора. Они улыбнулись ей.
– Добрый день, – произнесла Рита, войдя, чтоб заварить чай, – как у вас тут мило! Женька, ты что, кретинка? Тебе не стыдно?
– Ни капельки, – был ответ вместе с шелухой, упавшей на газовую плиту, – в колледж я ходила и получила четвёрку по информатике. Знаешь, Ритка, что про тебя в интернете пишут? Нет, я тебе не буду это читать, а то разозлишься! И на двери – твоя фотка. Огромная, вот такая!
Женька развела руки, едва не выронив свой мобильник. Воспламенив под чайником газ, Рита опустилась на стул.
– На какой двери?
– На подъездной, – сказала Ирка, тщательно состригая Женьке излишек ногтя с большого пальца, – твоё лицо во всю дверь. Точнее, не только одно лицо. И надпись. Но я не буду её цитировать, она гадкая. Я пыталась это содрать. Два ногтя сломала. Нет, не сдирается.
– Я ключом соскоблить пыталась, потом – ножом, – прибавила Женька, – без толку! Что за твари всё это делают?
– Надеюсь, я получу удовольствие от знакомства с ними, – сказала Рита, чуть помолчав, – вот только не знаю, будет ли это моральный мазохизм гения, как выразилась одна моя подруженция, или солнце Аустерлица.
– Чего? – не поняла Женька, – какое солнце?
– Моё.
Чайник очень быстро вскипел. Закончив стрижку ногтей на правой ноге сестры и сердито шлёпнув её по пятке, Ирка пошла переодеваться. Но, лишь раздевшись, она уселась за фортепиано и стала играть Рахманинова, Прелюдию соль минор. Сестрица её свинячила и смеялась, не отрывая глаз от смартфона.
– Женька, прости меня, – вдруг сказала Рита, начав пить чай. Женька удивлённо скосила на неё взгляд.
– За что мне тебя простить?
– Хоть за что-нибудь! Знаешь, как обидно не зацепить никого ничем?
Женька покрутила у виска пальцем. Сделав пару глотков, Рита начала собираться. По-быстрому вымыв голову и ещё быстрее ополоснувшись под душем, она надела лучшее своё платье и пошла к Ирке, просить её сделать маникюр. Сама она не была мастерицей этого дела. Раздетая до трусов пианистка, бросив играть Бетховена, маникюром не ограничилась. Пока ногти у Риты сохли, Ирка, болтая с нею о новом фильме Бессона, сделала ей укладку и макияж, пожертвовав частью своей профессиональной косметики. На последнем этапе в комнату приплелась с гнусной рожей Женька.
– Фу, лесбиянки! – сделала она рожу ещё противнее, и, поскольку ей было скучно, взяла гитару. Улёгшись с ней на диван, она стала играть музыку, автор коей талантом несколько уступал Бетховену, исполнитель – Ирке.
– Женечка, у меня сегодня непростой вечер, – сказала Рита, которой Ирка в эту минуту пудрила щёки, – не надо мне натягивать нервы, тварь! Скоро я уйду, и тогда бесись.
– Опять я всем помешала, – хныкнула Женька, откладывая гитару. Затем она повернулась носом к стене и вскоре уснула, распустив слюни. Её сестра справилась со своей работой блестяще. Рита вышла во двор совсем не похожая на свою фотографию, приклеенную к двери подъезда.
Это была, как выяснилось, фотография топлес десятилетней давности, взятая из соцсети. Надпись под ней гласила: "американская соска!" Игравшие во дворе ребятишки, подойдя к Рите, также сказали ей, что пытались содрать наклейку, да без толку. Старушонки, занявшие место гопников, промолчали. Мамы с колясками улыбнулись Рите сочувственно.
Поблагодарив ребятишек, Рита зацокала каблучками к "своему «Форду». Она решила не ждать машину с радиостанции. Но, приблизившись, обнаружила, что стекло несчастного "Форда" также заклеено её фоткой с голыми сиськами и паскудным лицом. Из пары микроавтобусов, припаркованных рядом, вывалилась толпа журналистов с аппаратурой. Ответить на их вопрос, действительно ли она не пишет свои шедевры, а получает их прямиком из Госдепартамента США, Рита не успела, ибо к подъезду вдруг подкатил голубой "Ниссан" с логотипом "Лихо Москвы". Рита подбежала к нему. Сев рядом с водителем, попросила гнать во весь дух. Водитель не смог исполнить её желание, потому что город стоял в заторах. Погони, впрочем, и не было – вероятно, с "Лихом" связываться побаивались.
Всё время пути Рита занималась чтением СМС, которые вдруг посыпались. Было странно, что её номер узнали только сию минуту. Её торжественно обещали повесить, сжечь, изнасиловать, утопить. Шли также звонки, но Рита убрала звук и не отвечала. В соцсети она решила даже и не заглядывать.
К "Праге" подъехали с получасовым опозданием. Около ресторана стояло много машин. Кастрированный Собяниным центр Москвы, окутанный сумерками, сиял красиво и ненавистно. "Где ты, Арбат?" – мысленно воскликнула Рита, захлопнув дверцу машины и оглядевшись по сторонам, – "Вернёшься ли? Вряд ли!"
– Вы не переживайте, – сказал водитель, прощаясь с ней на ступеньках, – они ещё, наверное, и не начали. А вы что подарите Танечке?
– Золотое кольцо с шестью бриллиантами и сапфиром посередине, – соврала Рита, с ужасом вспомнив, что не купила подарок, – Спасибо вам! До свидания.
Два швейцара, стоявшие у дверей, так подобострастно ответили на её кивок, что ей сделалось неловко за свою холодность. Вестибюльный швейцар – статный, пожилой, с бакенбардами, сообщил ей, что её ждут, и ждут с нетерпением. Покрутившись перед громадным зеркалом, Рита звонко прошествовала под звуки венского вальса в банкетный зал, приятно знакомый ей. С того дня, как она и Света впервые его украсили юными, озорными своими рожами, пролетело почти одиннадцать лет.
Вальс в зале играл пока ещё не для танца, совсем негромко. К моменту прихода Риты банкет успел уже стать отчасти фуршетом, хоть продолжался всего лишь сорок минут. За столом сидели лишь самые
