Королевы бандитов - Шрофф Парини
– Гита? Я знал, что это ты. Как в той песне, которая тебе нравилась: «Даже если закрою глаза, узна́ю тебя по шагам».
Он переврал слова, но Гита была слишком потрясена и не верила собственным широко открытым глазам, чтобы его поправить.
– Ты не можешь здесь быть.
– Нет, это я. Во плоти. – Он раскинул руки, словно преподносил ей самого себя, как сомнительный приз. В правой руке у него была белая трость.
Осторожно приблизившись к крыльцу, Гита поняла, что он слеп.
– Я сказала, что ты не можешь здесь быть.
Если Фарах услышит о том, что Рамеш жив, что она не сняла кольцо из носа, ее, Гиты, линия защиты рухнет. И одновременно рассеялись большие надежды на Бандита как на сторожевого пса. «Где шляется этот кобель?» – мысленно возмутилась Гита.
– Давно ты здесь? Тебя кто-нибудь видел? – спросила она.
Рамеш поднял трость с горестной улыбкой:
– Откуда мне знать?
Но Гиту заботила вовсе не его слепота.
– Идем в дом! – прошипела она.
Рамеш не двинулся с места.
– Поможешь мне? – спросил он так тихо и жалобно, что ей захотелось его ударить. Тем не менее она грубо схватила его под локоть и открыла перед ним дверь.
– Зачем ты пришел?
– Можно мне стакан воды? – все тем же жалобным тоном попросил он. – Очень жарко сегодня.
Гита с неохотой выполнила просьбу. Рамеш провел рукой мимо жестяной кружки, и жена нетерпеливо вложила кружку ему в ладонь.
Гита представляла себе эту встречу множество раз, особенно в первый год отсутствия Рамеша. В каждой такой фантазии он неизменно входил в дом с повинной головой, бормоча объяснения и умоляя простить его, преисполненного сожалений. Варьировалась только ее реакция с течением лет. В первое время было так: они падали друг другу в объятия, и оба рыдали, он бросал пить, и вскоре она узнавала, что беременна. Затем так: поначалу она отказывалась его простить, заставляла страдать, и он завоевывал ее прощение, как киногерой. А потом уже так: она произносила пространную, эмоционально заряженную речь (Гита обычно репетировала это выступление, когда мыла голову) о том, как трудно ей пришлось одной, но она все вынесла и теперь в нем не нуждается, поэтому он может убираться на все четыре стороны.
Допив воду, Рамеш вытер губы, и Гита повторила вопрос:
– Зачем ты пришел?
– Ты моя жена.
Она расхохоталась гиеной, не сдержавшись.
– Что? Ведь это правда. – На этот раз в его голосе прорвалось раздражение.
– Да уж, та самая жена, которую ты бросил пять лет назад. Так зачем ты сюда явился?
Возможно, подумала Гита, он почуял, что у нее появился другой мужчина, и тотчас примчался, чтобы заявить свои права. Не из любви и страсти, а как хозяин, защищающий свою собственность от посягательств. Но она тут же прогнала эту параноидальную мысль – Рамеш никоим образом не мог узнать о Кареме. Просто-напросто судьба в очередной раз над ней посмеялась, подкинув это совпадение.
– Я по тебе скучал.
Гита молча смотрела на него – глаза Рамеша были открыты, но взгляд расфокусирован; он поводил тростью вокруг себя, пытаясь определить расположение предметов мебели. Слова, которые он только что произнес, часто звучали в ее фантазиях. Ей хотелось спросить, почему он ослеп, но тогда бы Рамеш подумал, что ее это беспокоит. Сейчас он был так беспомощен из-за слепоты, что от этого почему-то поблекли даже воспоминания о страхе, который он внушал ей раньше. А может, дело было в том, что он постарел. Или она постарела и за это время столкнулась с проблемами пострашнее, чем муж-абьюзер. Или была слишком ошарашена этой встречей, чтобы бояться. Независимо от причины результат оказался таков: сейчас она была скорее раздосадована, чем напугана.
– Значит, тебе нужны деньги.
– Нет! Послушай, знаю, я наделал дел, но хочу все исправить. Хочу загладить свою вину перед тобой. Пожалуйста, дай мне шанс.
– Это невозможно.
– Позволь хотя бы попробовать!
– Ты должен уйти. Но не сейчас, а ночью, чтобы тебя никто не увидел.
Он шагнул к ней, но забыл воспользоваться тростью и, наткнувшись на пластиковый стул, потерял равновесие – Гита машинально бросилась к нему, чтобы поддержать, и лишь потом подумала, что ей должно быть все равно, даже если он грохнется и расшибет себе башку.
– Гита, прошу тебя. Мне больше некуда идти. Посмотри на меня. Я несколько недель искал дорогу сюда.
– А я пять лет налаживала свою жизнь.
– Но я же слепой! – простонал он, и Гита подумала, что Фарах точно так же пыталась ее разжалобить.
– Легче быть слепым мужчиной, чем брошенной женщиной. Ты не можешь просто так ворваться в мою жизнь и разрушить все, что я построила.
– Я не хочу ничего разрушать.
– Но ты это сделаешь. Все как раньше.
– Между прочим, я твой муж, Гита.
На этот раз она хохотала еще дольше.
– Я думала, над одной шуткой два раза не смеются, – выдавила Гита под конец, – но нет!
– Я тебя понимаю, но поверь, это правда – я хочу загладить свою вину. Дай мне шанс, Гита. – После долгой паузы он спросил: – Ну, что ты думаешь?
– Я думаю, что мне больше нравится быть вдовой.
Но она не была вдовой. Она была убийцей и – если вспомнить о Кареме и проведенном с ним времени – прелюбодейкой в придачу.
С улицы донеслись голоса. За решеткой открытого окна Гита увидела толпу людей, в основном в белой одежде, направлявшуюся к дому Даршана, где на крыльце уже сидела профессиональная плакальщица, которая била себя в грудь и подбадривала Прити, призывая ее выкричать свое горе. И никто из них не ведал, что теперь девушки-далиты на южной окраине деревени могут чувствовать себя гораздо безопаснее, чем еще вчера. После того как священнослужитель прочитает молитвы, Кхуши и ее сыновья заберут тело и подготовят его к кремации, а потом сын Даршана подожжет погребальный костер.
– Что там случилось? – спросил Рамеш, по-петушиному дергая головой.
– Народ готовится к похоронам.
– Кого хоронят?
– Гита! – донесся с крыльца женский голос.
– Тс-с! – прошипела она Рамешу, хотя тот уже умолк. Гита узнала голос Фарах. – Прячься!
– Чего?..
– Я сказала: тс-с! Тебе надо спрятаться. Она не должна знать, что ты жив.
– Почему? – Рамеш тоже перешел на шепот.
– Потому что моя жизнь зависит от ее уверенности в том, что я тебя убила и ты уже пять лет как мертв.
– Не понял…
– Иди на задний двор. Нет, стой, кто-нибудь тебя там увидит. Прячься в шкаф!
– Гита! – снова крикнула Фарах. – Я знаю, что ты дома! Замка́ на двери нет!
– Минутку! Уже иду! – громко отозвалась Гита. – В шкаф, быстро.
– Но…
Гита изобразила свирепую гримасу, но ее усилия пропали втуне.
– Ты сказал, что хочешь искупить вину? Полезай в шкаф!
Рамеш наконец послушался и дал Гите втолкнуть себя в шкаф, где сразу запутался в висевших сари. Она сунула ему в руки трость, угодив с размаху в живот, и захлопнула обе дверцы шкафа под донесшееся оттуда приглушенное «Ух-х!». Глубоко вдохнув и выдохнув в зеркало на створке, Гита бросилась к входной двери, распахнула ее и рявкнула прямо в лицо Фарах:
– Чего тебе?!
Фарах стояла перед ней в светлой одежде.
– Какая радость. А почему ты не в тюрьме? Ладно, не важно. Пойдешь к Даршану? Даже не знаю, что будет для него оскорбительнее – если ты явишься или если ты не явишься. Интересно, есть какие-то специальные правила этикета для уби…
– Что тебе нужно? – перебила ее Гита, потому что Рамеш даже из-под груды хлопковых сари должен был слышать каждое слово.
– Мне нужно, чтобы ты забрала своего пса. Он там прыгает как угорелый на всех, а некоторые, знаешь ли, пытаются скорбеть. Не ты, разумеется, потому что…
– Бандит, ко мне! – крикнула Гита.
Пес тут же примчался с улицы, проскакав по ступенькам, и принялся лизать протянутую ею руку. Вдруг он замер, мгновенно потеряв к ней интерес, и, подскочив к шкафу, разразился лаем.
– Что это с ним? – спросила Фарах.
