Эффект Сюзан - Хёг Питер

Я пробираюсь к приборной панели. Острова Кронхольм наискосок под нами. К северу — парк ветрогенераторов. В кабину проникает низкий шепот вращающихся лопастей.

Я вспоминаю молчание Ясона в телефоне. И звук на заднем плане. Это был именно звук ветрогенераторов. Он и близнецы, должно быть, где-то под нами.

Я нахожу глазами рычаг высоты и толкаю его вперед. Слышится приглушенное шипение, шар начинает снижаться, сначала медленно, затем быстрее, впереди под нами взлетно-посадочная полоса.

Отец поднимается на ноги.

— Папа, — говорю я. — А как же с Харальдом и со мной? Зачем нас надо было убивать?

Мы пролетаем над оградой вокруг посадочной полосы. Я направляю шар к квадратному трехэтажному зданию рядом с ангаром.

— Мы не поняли, что это вы, дорогая. А Ясон…

Я тяну рычаг высоты на себя. Надо мной слышится свист воздуха. Я забираюсь на приборную панель. Высовываю ноги из лобового окна. Осторожно спускаюсь чуть ниже. Нащупываю ногами планширь, который проходит по всему периметру кабины.

Мужчины следят за мной из окна. Только сейчас они начинают понимать, что происходит.

— Дело в ней, — говорит отец. — Это эффект.

Я поднимаю руку, показывая им на потолок кабины. На небольшой прямоугольный кусок пластика.

— На самом деле все очень просто, — говорю я. — Это маленькая камера, микрофон, две литиевых батарейки и антенна. Радиус действия несколько километров. Люди Хайна установили ее в нашем доме на Ивихисвай. Я ее немного перенастроила. На свой смартфон. Который сейчас в руках у Лабана. Все, что происходило здесь с тех пор, как мы поднялись в воздух, транслировалось всей сотне журналистов на крыше. И выкладывалось в интернет. У Лабана есть еще и список. С четырьмя тысячами имен. Вы стали телезвездами. За каких-нибудь двадцать минут.

Выход из-под воздействия эффекта всегда происходит в замедленном темпе. Полное осознание ситуации наступает через минуты, а иногда и часы.

В данном случае быстрее всего приходит в себя мой отец. Он подходит ко мне и наклоняется над приборной панелью. Я слежу за его руками.

— Сюзан. Когда я уезжал. Когда мне пришлось уехать. Тогда я дал тебе совет. Что ты должна кусаться…

— …так же сильно, как и лаять.

— Ты чертовски преуспела, Сюзан. Мне будет непросто со всем этим разобраться!

Я смотрю вниз. До крыши два метра. Я толкаю рычаг высоты обратно. Внезапно, неожиданно. Никакого шипения. Но шар над нашими головами начинает расширяться. Кабина поднимается. Я прыгаю, падаю на крышу с небольшим уклоном, перекатываюсь на бок, цепляюсь за какую-то перекладину и останавливаюсь. Надо мной поднимается шар. Я лежу, ветер наполняет парус, и кажется, что шар дрейфует на норд-норд-вест без всякого управления.

Я встаю на ноги. На минуту задерживаюсь, глядя на Копенгаген.

Нахожу люк. И спускаюсь в темноту.

11

Лестница упирается в металлическую дверь, из-за которой доносится музыка. Звучит голос Эдит Пиаф. Включают то одну, то другую песню, потом слушатель останавливается на «Je ne regrette rien»[28]. Я открываю дверь.

В помещении, где я оказываюсь, можно было бы с легкостью разместить гандбольную площадку, хотя оно и квадратное. Свет проникает через мансардные окна в крыше. В окнах промелькнул удаляющийся шар.

Вокруг меня тысячи коробок, штабеля брезента, маленькие экскаваторы — новые, некоторые еще не расчехленные. Поддоны с садовыми тракторами. Насосы. В дальнем конце зала до потолка громоздятся доски и строительные материалы.

Посреди помещения в плетеном кресле сидит Ясон Альтер. Слева от него — низкий стеклянный столик с включенным телевизором. Рядом с ним лежит плоская винтовка с рожковым магазином.

Я подхожу к нему, он поворачивает ко мне экран телевизора. На экране — крыша Дома радио, какой-то мужчина в костюме дает интервью. В правом верхнем углу врезной кадр, в котором над Эресунном плывет воздушный шар.

— Где дети, Ясон?

Он выключает телевизор.

— Ты слышала о таком животном — «бакал», Сюзан? Это такой хищник из семейства кошачьих в Южной Африке. Почти неизвестный в Европе. Так называли твоего отца. И знаешь почему? Потому что никто никогда не видел это животное. Все знают, что оно существует. Оно обитает в красных скалах в саванне. Может прыгнуть на три с половиной метра в высоту и поймать пролетающего мимо голубя. Можно найти растерзанных птиц, кости, какие-то следы. Но вы никогда не увидите само животное. А теперь ты заставила его перед всеми во всем признаться!

Он качает головой.

— Он приговорил меня к смерти, Сюзан. И это показали по телевидению.

— На земле его встретит сотня полицейских.

Он скрипит зубами.

— Ты не понимаешь. Организация не пострадает. Он будет руководить всем из тюрьмы. Он может управлять страной из тюрьмы. Империей. А у меня нет будущего. Но сейчас есть только ты и я. Я хочу, чтобы ты разделась передо мной.

Он совершенно искренен.

— Ты как бы купила себе билет в жизнь. Из тюрьмы. Теперь ты можешь купить себе жизнь, если будешь добра ко мне. Свою жизнь и жизнь твоих детей.

Он пристально смотрит на меня. Ищет признаки страха.

— Дети, Ясон.

Он встает и идет к большому контейнеру, открывает двери, за ними нечто среднее между пристройкой к дачному домику и коптильней. Он открывает дверь коптильни. Автоматически включается свет. Пол выложен гладкими, желтыми камнями. Посреди стоит большой стальной прямоугольный противень. На нем сидит Харальд. Его глаза потускнели от страха.

— Это печь. Для кремации тел. Совершенно новая. На тот остров планируют отправить две такие печи. Даже там люди не будут жить вечно.

Стены имеют перфорацию, через которую должен нагнетаться горячий воздух от газовых горелок.

Он переходит к следующему контейнеру. Открывает двойные двери. Тит сидит, прислонившись к стене. По крайней мере, они оба живы.

— С первого раза, когда я увидел тебя, Сюзан, я хотел увидеть тебя голой.

— Закрой двери к детям, — говорю я.

Он взвешивает все «за» и «против». Затем закрывает контейнеры.

— Меня привлекают только независимые, зрелые женщины. Я даже подобрал музыку. Эдит Пиаф. С ней я чувствую себя как с Дженис Джоплин. И с Билли Холидей. Жаль, что я не знал их. Знакомство со мной изменило бы их жизнь.

— Это бы сократило их жизнь.

Он смеется.

— Наверное, ты права. Жизнь их была бы короче. Но ярче.

Он расстегивает брюки. Я вижу, как он возбужден.

— Начинай. Я не могу ждать.

Несколько раз в жизни случалось, когда я понимала, что стою перед человеком, которого эффект не может открыть. Потому что человек этот очень далеко.

Я расстегиваю кардиган. Делаю шаг, переступая через сброшенную на пол юбку. И стремлюсь к тому месту внутри себя, где я полностью сосредоточена на том, как выжить.

Он вновь включает Эдит Пиаф. Я начинаю двигаться. Неловко. Думая только об одном: как подойти ближе к нему?

Мое оружие — это мое тело. Даже осознавая, что он — серийный убийца, я вдруг чувствую, как соблазнительно женское тело. Сколько притяжения в женском лоне.

Он близок к оргазму. Я снимаю лифчик.

— Иди сюда, — говорит он, — иди и сядь на меня.

Я смотрю ему в глаза. И несмотря ни на что, несмотря на детей, на все соображения, на близость смерти, я чувствую искушение. Большую часть того, что мы делаем, мы делаем наполовину. Вяло. С прохладцей. Приглушенно. Как будто убавляя звук. Но между ним и мной в этот момент всё в полную силу.

Я снимаю трусы. У меня осталась только сумка.

— Ты все равно нас убьешь.

Я слышу это как будто со стороны. Когда он отвечает, он тоже слышит себя как будто со стороны. Это не мы с ним говорим, это откуда-то извне. Эффект все-таки действует.

— Больно не будет, Сюзан. Всего лишь один маленький укол. Как у врача…

Он трясет головой.

— Зачем я это говорю?

Потом наклоняется и смотрит на собственное отражение в экране телевизора, пытаясь прийти в себя. Выпрямляется. Смотрит на меня. Эрекция прошла.