Елена Гордеева - Не все мы умрем
— Она мне чужая, чужая! Она больше любила Самсонова, чем меня. А брату своему из нашей пенсии деньги на водку давала.
— Какому брату? — нахмурился Смолянинов.
— Тихо! — зашипел Цецулин. — Огаркову. А почему она Самсонова так любила? Потому что тот устроил того на радиозавод. Понимаете?
— Значит, Огарков — брат Марьи Дмитриевны Волковой? Родной?
— Еще какой родной! Роднее меня.
— Так. Это выяснили. Теперь Самсонов. Кто, кого, куда и зачем устроил?
— Тихо! Этот гад хотел отбить у меня жену, и поэтому он устроил того гада к себе на радиозавод. Этот гад был там главным инженером.
— Подождите, подождите. Ему же восемьдесят пять лет!
— Правильно. А до этого был главным инженером. И когда Огаркова выгнали за пьянство с лампового завода, Маша ходила в комнату этого гада и плакала там два с половиной часа. Я специально засек время — вот по этим часам, — показал Цецулин на стенные часы-ходики с гирями.
Смолянинов пригляделся: часы в виде кошачьей морды, и глаза ходят в такт маятнику: туда-сюда, туда-сюда. И глаза Михаила Анатольевича от всей этой белиберды забегали туда-сюда, туда-сюда.
— Но почему вы все-таки считаете, что это одна шайка?
— А что же еще? Вначале из комнаты этого гада идет дым. Ну такой, как в церкви. И пахнет он… в общем, приятно.
— Канифолью? — Михаил Анатольевич вспомнил, как Самсонов паял.
— Да-да-да-да-да. Канифолью. Именно. Потом музыка играет. — И Цецулин попытался изобразить мелодию, но ничего не вышло. — А потом пришел Мокрухтин. И оба они слушали музыку. Мокрухтин ушел, пришел Огарков. Они опять слушали музыку. А после Огаркова туда моя Маша бегала. Вот я вам и говорю: одна шайка. Маша умерла, Мокрухтина убили, Огаркова убили, и этого гада скоро убьют.
В это время в прихожей стал открываться замок.
В коридоре появился Самсонов, нагруженный гнилыми апельсинами в авоське.
Увидев следователя, смутился.
— Сергей Васильевич, — сказал Смолянинов. — Зачем к вам приходил Мокрухтин и для чего вы с ним слушали музыку?
— Я пытался ему доказать, что музыка — это набор частот.
— Хорошо. Тогда какая связь между запахом канифоли, музыкой и визитом Мокрухтина?
— Он попросил меня отремонтировать плеер. Были посторонние шумы.
— А Огарков зачем после этого приходил?
— Денег просил на выпивку. Узнал от Марьи Дмитриевны, что я получил за ремонт деньги, и пришел.
Смолянинов вздохнул. Теперь старику он не верил.
— Сергей Васильевич, вы в прошлый раз говорили, что боитесь. Ведь убили Марью Дмитриевну, Огаркова и самого Мокрухтина. Не лучше ли будет, если вы мне все расскажете?
Самсонов вздрогнул, лицо и лысина его пошли розовыми пятнами; было видно, старик разволновался. Действительно, мысли его стали путаться, но он сделал над собой усилие и опять собрал их в стройный ряд:
— Молодой человек, если я вам даже и расскажу, вы мне все равно не поверите.
— Почему не поверю? — возразил Смолянинов. — Я даже это запротоколирую. — Он достал из папки бланк и приготовился писать.
— Мокрухтин пришел ко мне и попросил сделать устройство, которое распознавало бы определенную мелодию.
— А Мокрухтин как-нибудь объяснил, зачем ему нужно такое устройство?
— Объяснил.
Михаил Анатольевич аж замер, боясь старика спугнуть.
— Не так давно он купил на Северном флоте списанную подводную лодку. Сейчас он держит ее под водой, чтобы не украли. Но как только он подойдет к набережной и включит плеер, подводная лодка должна всплыть. Для этого ему и нужно такое устройство.
Смолянинов отложил ручку:
— Сергей Васильевич, но это же полный бред!
— Технически это вполне осуществимо. Я ему сделал такое устройство. А Огарков его установил.
— На подводную лодку? — Смолянинов еще раз переспросил, но Самсонов был тверд:
— На подводную лодку.
— И после этого его убили, — подсказал Михаил Анатольевич, пытаясь сбить старика с бреда. — Вы не улавливаете связи?
— Улавливаю. Лодка-то атомная! Он от радиации погиб.
«Тяжелый случай, — подумал Смолянинов. — Как же его вразумить?»
— А где стояла эта лодка?
— В Нагатинском затоне. Утром Огарков уехал, а вечером вернулся. Я его спросил: работает? Он мне ответил: работает!
Старик умолк и опустил голову.
Глаза Михаила Анатольевича забегали, как у кота на ходиках. За что тут зацепиться? Как найти в этой куче навоза жемчужное зерно? И он, как вполне здоровый человек, зацепился за вполне осязаемую вещь: плеер. И глаза остановились.
Из квартиры Мокрухтина он принес старику карманный плеер «Sanyo».
— Его вы чинили?
— Его. Я там заменил конденсатор. — И Сергей Васильевич написал на бумажке его емкость.
Уже легче. Если отправить плеер на техническую экспертизу, там сразу определят: был ремонт или нет. Если был, то выстраивается вполне логическая цепочка, которую Сергей Васильевич изложил с самого начала, пока еще не тронулся: приходил по-соседски Мокрухтин, попросил починить магнитофон, послушали музыку, то есть проверили, как работает, — все понятно.
— Сергей Васильевич, подпишите, пожалуйста, протокол.
«Но при чем здесь подводная лодка? Да ни при чем! Стоило мне упомянуть об убийствах, как старик понес ахинею. Но зато теперь у меня есть веские основания навестить Зинаиду Ивановну и отработать версию до конца, чтобы потом аргументированно эту ахинею отбросить». — И, довольный своим здравым смыслом, Михаил Анатольевич покинул квартиру стариков с твердым намерением больше туда не возвращаться.
Михаил Анатольевич ехал в Чертаново к Зинаиде Ивановне и по дороге мучился угрызениями совести. Уж так устроен интеллигентный человек! Смолянинов не хотел признавать очевидное и искал оправдание своему поступку. Михаил Анатольевич убеждал себя, что к Зинаиде Ивановне мчится на «шестерке» не Михаил Анатольевич, а старший следователь межрайонной прокуратуры Смолянинов, и поэтому впереди его ожидает не свидание, а допрос. Когда он добрался до метро «Южная», то почти убедил себя в этом.
Зинаида Ивановна жила у подруги, а подруга — у мужа. Свою квартиру подруга не сдавала, потому что боялась, что покинула ее ненадолго, так как муж был третьим и она могла не сойтись с ним характером в любой момент. Зинуля могла жить в ней сколь угодно долго, но до этого самого момента. Только цветы пусть не забывает поливать. Зинаида Ивановна не забывала. Лишь горшочки с цветочками переставила, как ей нравится.
Переступив порог квартиры, Михаил Анатольевич попал в настоящий зимний сад. По всем углам в огромных керамических горшках стояли диковинные растения. Некоторые походили на деревья с толстыми сочными маленькими листочками, другие скорее напоминали кактусы, но без иголок, а настоящие кактусы цвели розовыми и белыми граммофончиками. В клетках пели канарейки.
Зинаида Ивановна пригласила следователя присесть в кресло рядом с чем-то типа осоки, с длинными и острыми, как сабли, листьями. Смолянинов оглядывался, не узнавая квартиру, в которую отвозил Зинаиду Ивановну. Все было то же, и все изменилось; все изменила красивая женщина, стоящая перед следователем с подносом в руках.
На журнальном столике появился кофейник, две чашечки, сливки, сахар и его любимое — уже любимое! — печенье.
— Вы хорошо устроились, Зина.
Женщина мимолетно улыбнулась, разливая черную пахучую жидкость.
— Спасибо. Чем я могу вам помочь? — спросила Зинаида Ивановна, опускаясь в кресло напротив.
— Даже не знаю, как сказать. Был у стариков на этаже Мокрухтина и наслушался такого, что голова пухнет.
Зинаида Ивановна вскинула на него глаза. Она испугалась: если мужчина не знает, как сказать, то это что-то неприличное; если не знает, как сказать ей, то ее и касается. У женщины мелко затряслись руки, и она поставила чашку на столик, чтобы не разлить.
— Извините, если я спрошу у вас глупость. — Михаил Анатольевич очень осторожно подбирался к интересующей его теме, боясь, что женщина примет его за ненормального.
Зинаида Ивановна заранее начала краснеть.
Михаил Анатольевич поставил чашку на блюдце.
Зинаида Ивановна вцепилась в подлокотники кресла.
Михаил Анатольевич подыскивал нужные слова и не находил.
Зинаида Ивановна судорожно вздохнула.
Михаил Анатольевич прокашлялся и, не отрывая взгляда от чашки, спросил:
— Вы ничего не слышали про атомную подводную лодку, которую купил Мокрухтин? — сказал он и поднял глаза на женщину.
Кровь отлила от лица Зинаиды Ивановны, она страшно побледнела, а глаза округлились до такой степени, что в ее расширившихся зрачках Смолянинов разглядел себя в кресле, осоку рядом и гобелен за спиной. Потом изображение заколебалось, начало расплываться, и из прекрасных глаз Зинаиды Ивановны, Зиночки, полились слезы.
