Пер Валё - Современный шведский детектив

— Что ж, я вам верю, — неожиданно для себя сказал Улофссон.

— Спасибо.

И этот ответ тоже был для него неожиданным. Она улыбнулась прежней блеклой улыбкой.

— Значит, вы говорите, семнадцать сотрудников, — вмешался Хольмберг.

— Да.

— Можно узнать их фамилии? Она назвала.

Кроме нее, в фирме работали три ассистента, телефонистка, конторщик, шесть художников, четыре текстовика, фотограф и мальчишка-курьер, которого все звали «вахтером».

— А еще был план нанять «политика».

— Это еще что за птица?

— Человек, который сам не рисует и текстов не сочиняет. Он ведет переговоры с заказчиками, является косвенным поставщиком идей и осуществляет связь между заказчиками и непосредственными исполнителями, ну, когда тот или иной проект взят в работу. Кроме того, он должен довести требования клиента до сведения тех, кто будет разрабатывать заказ. Сам он тоже придумывает разные варианты и имеет наиболее полное представление обо всем, что находится на стадии замысла. А что касается названия должности, то оно и правда дурацкое.

— Вы давали об этом объявление?

— А как же. Только теперь вряд ли что выйдет. — Да, наверное. Все зависит от наследников… от жены и сына. Много было ответов?

— Довольно-таки. Оставалось сделать выбор.

— И тут случилась эта история, — подытожил Хольмберг.

— Да…

Турен появился в рекламной конторе в разгар опроса сотрудников.

Он решил пройтись по комнатам, покопаться в бумагах, набросках, проектах текстов, плакатах, полистать папки, книги, украдкой почитать письма — словом, прикинуть что к чему.

Казалось, он решил подышать здешним воздухом, чтобы разобраться в обстановке или на худой конец выудить хоть что-нибудь полезное.

Улофссон и Хольмберг узнали очень немного в дополнение к тому портрету Фрома, который нарисовала Инга Йонссон.

Действительно, характер у него был вспыльчивый. Но никто как будто не принимал этого по-настоящему всерьез. Все считали его поведение тем, чем оно и было на самом деле, — позой. Возможно, оборонительным средством. Или защитной реакцией. Или ребячеством.

Или порождением суетного ума.

Во всяком случае, сделать однозначный вывод было трудно.

Подтвердилось и его упрямство, и чопорность. Скорее всего, это тоже была своего рода маска. Или следствие воспитания и той среды, в которой он вырос.

Консерватизм его взглядов никто сомнению не подвергал.

Правый консерватор старой закваски, как иронически выразился художник Ларе Эрик Линдер, полноватый жизнерадостный мужчина в очках и жилете.

Его поддержал Бертиль Линдау, высокий, с изрытым морщинами лицом, холеной бородой и весьма острый на язык.

— Он вечно ругал нынешнюю молодежь, — сказал Линдер.

— «Левацкие подонки» — так он их называл, — уточнил Линдау, работавший в фирме фотографом.

— В первую очередь он поливал студентов, — продолжал Линдер.

— «Левацких гнид», по его словам, — подчеркнул Линдау.

— Вечно твердил, что раньше, мол, было совсем иначе, — сказал Линдер. — Студенты сидели тише воды ниже травы. Учились и занимались тем, чем положено. А теперь, мол, житья от них не стало. Потом он еще ворчал, что студенты подрывают репутацию города. И себе тоже вредят. Но не думайте, будто он стриг всех под одну гребенку. Есть, мол, и хорошая, правильная молодежь. И ей приходится страдать из-за того, что вытворяет меньшинство. То бишь, радикальные элементы.

— Помню, — заговорил Линдау, — однажды… кажется на празднике фирмы, сидели мы с ним в уголке и болтали. Вдруг он, как всегда, ни с того ни с сего завелся и пошел разглагольствовать, любимого конька оседлал. Я дословно не помню, но смысл был примерно такой: до тошноты опротивели ему все эти радикалы, плетущиеся в хвосте у идеологических лидеров Опротивела эта толпа: на каждом углу проповедуют затверженные по книжкам утопии, а после имеют наглость принимать аплодисменты, хотя таланту-то ни на грош, все чужое! Сыплют обвинениями и огульно именуют реакционным все, что их раздражает, будь то мозоль или теплое пиво… И заложено это самое… как же он сказал, дай бог памяти… а-а, в спинном мозгу «Кларте», «Тидсигналь»[21] и прочих библий для дураков… Ничего себе, верно?

— Да уж, — сказала женщина лет сорока пяти, Барбру Густафссон. Голос у нее был визгливый, с кальмарским акцентом. — Эрик, я бы сказала, придерживался весьма трезвых взглядов, и хихикать тут не над чем. Ясно? Постыдились бы его памяти…

Хольмберг взглянул на нее: длинная серая юбка старомодного фасона, остроносое лицо.

— А, брось ты! — отмахнулся Линдер и тихо пробормотал: — Ведьма косная.

— И, по-моему, он был религиозен, — добавила Барбру Густафссон.

Все расхохотались — до такой степени это заявление противоречило тому, что рассказал Линдау.

Хольмбергу фромовская речуга показалась отнюдь не смешной. Хотя Линдау, повидимому, очень точно воспроизвел и его голос, и возмущенные жесты. Судя по реакции фрекен Густафссон.

— Ладно, — сказал Линдер. — Попробуем все же остаться беспристрастными. Он был не так глуп. Хотя и несколько старомоден.

— Несколько… — едва слышно шепнул Линдау, подумав: какая тонкость нюансировки!

— Старомоден, я повторяю, — продолжал Линдер, свирепо глядя на Линдау. — Он не раз говаривал, что вообще-то среди левых масса умных людей. Только вот если б они мылись, и стриглись почаще, и научились самостоятельно думать, и попытались адаптироваться, тогда бы от них наверняка была польза обществу. Ведь на поверку большинство оказались этакими салонными революционерами и приспособились, да, между прочим, у них и не было другого выхода, иначе не получишь работы и жить будет не на что. Хотя сомневаюсь, взял бы он на работу человека левых взглядов… очень сомневаюсь.

Вот, пожалуй, и все, что удалось выяснить о покойном Эрике Фроме.

В половине четвертого Турен, Улофссон и Хольмберг вернулись в управление, по дороге перекусив в кафе.

Турен быстро провел пресс-конференцию и, насколько возможно, обрисовал журналистам положение вещей, не преминув обругать редактора местной хроники из газеты «Квельпостен».

В четверть пятого они наконец остались одни в кабинете Турена.

— Н-да… — вздохнул комиссар. Вид у него был усталый. — Честно говоря, не густо.

В дверь постучали, и секретарь вручил Турену протокол вскрытия.

— Спасибо. Только сейчас получили?

— Да нет. Минут пятнадцать назад.

Турен быстро просмотрел бумаги.

— Гм… да… гм… Практически ничего нового… Ах ты, черт!

Хольмберг с Улофссоном так и подпрыгнули.

— Что там такое? — в один голос спросили оба.

— Вот это да! Только послушайте: «Пуля, извлеченная из тела убитого, имеет калибр девять миллиметров и изготовлена из пластмассы», — прочитал он. — Из пластмассы!

— Из пластмассы?!

— Из пластмассы!

— Господи боже, — изумился Хольмберг, — но ведь это же холостой патрон…

— Верно, — кивнул Улофссон.

— Верно, — повторил Турен. Он был растерян. — Холостой патрон. Но ты бы удивился, если б знал, что могут натворить такие вот пластмассовые пули. Убойная сила у них не меньше, чем у настоящих. Хотя с большого расстояния стрелять ими, конечно, нельзя. Вся разница в том, что они не взрываются. Входят, как пробка, и намертво застревают.

— Да знаю я, — буркнул Хольмберг. — Но что мне абсолютно непонятно, так это почему убийца воспользовался холостым патроном.

— Вот именно, — поддакнул Улофссон.

— Да… — протянул комиссар. — Бесспорно, это загадка. Но у нее непременно должно быть объяснение, пусть даже неожиданное. Гм… пластмасса… — Он медленно покачал головой. — Ну, а как там? Собирались они нанимать нового сотрудника?

— Собирались, — ответил Улофссон.

— И как успехи?

— Да, в общем, не знаю.

— Понятно. Но объявление насчет вакансии давали?

— Давали.

— Попроси у этой Инги Йонссон список соискателей. — Задребезжал телефон. Комиссар снял трубку: — Турен.

Звонил Линдваль.

— Да?.. Да. Я только что получил протокол вскрытия. Он тут, у меня перед глазами. Да. Разве не странно? Пластмассовая пуля… В самом деле непонятно… Что ты сказал? Вы ее забрали?.. Отлично. Да. Да. Хорошо. Смотри по обстановке, ладно? О'кей… Хорошо… Пока. — Он повесил трубку. — Любопытно, даст нам эта пуля хоть что-нибудь или нет. Пока это единственное связующее звено с убийцей. Представляете, очевидно, в четверг, в пятницу, в субботу, в воскресенье этот тип, судя по всему, отсиживается в машине, а вечером в понедельник идет к двери, звонит, зная, что откроет Фром, и — ба-бах! Выстрел прямо в сердце. С расстояния в метр, причем пластмассовой пулей. Странно…