Кейт Аткинсон - Поворот к лучшему
— В Прада — истина, — добавила она, выдыхая дым в потолок. — Я знаю много истин, Глория.
— В самом деле? Тогда тебе надо быть осторожной.
Когда вчера вечером Татьяна зашла в подвал, у Глории чуть не остановилось сердце.
— Я думала, ты умерла, — сказала она ей, на что та рассмеялась:
— Это еще почему? Кстати, парадная дверь не заперта. Кто-нибудь может убить тебя в твоей постели, Глория.
— Я — не в постели.
Глория вместе с ней поднялась по лестнице и зашла в кухню, где принялась рыться в ящиках в поисках свечей и спичек. Но не успела она ничего найти, как дали свет.
— В газетах писали, что полиция ищет якобы утонувшую девушку с сережками в виде распятия.
— А, это, — откликнулась Татьяна. — Это не я.
— А кто?
— Глория, ты мне не позвонила. — Татьяна проигнорировала вопрос, и ее рот скривился в разочарованной гримаске.
— Я не знала, что должна была тебе позвонить.
— Я дала тебе номер.
В свое время Глория многим давала свой номер и даже не думала, что кто-нибудь из них ей перезвонит. Татьяна принялась рыскать по кухонным шкафам в поисках съестного, и Глория усадила ее за стол и поджарила им обеим по сэндвичу. Покончив с сэндвичем, Татьяна закурила сигарету и очистила себе мандарин. Глория никогда не видела, чтобы кто-нибудь ел фрукты и курил одновременно. Татьяна затягивалась с таким удовольствием, что Глория попыталась вспомнить, зачем она бросила это дело. Вроде из-за беременности, но, если честно, разве это такая серьезная причина?
— У Грэма есть любовница, — сказала Глория.
— А, да, Мэгги. Она — сука. Он собирается тебя бросить.
«Дело сделано? Ты избавился от Глории? Старая кошелка свалила?» Он не собирался ее убивать, просто бросить, какое облегчение.
— Ему жизни на это не хватит.
Татьяна потеряла интерес к разговору, потянулась, зевнула и заявила:
— Мне пора спать.
И Глория устроила ее в бывшей комнате Эмили, где та храпела всю ночь, словно сержант, чтобы потом проснуться и потребовать сэндвичей с беконом «и солеными огурцами. У тебя есть соленые огурцы?».
— Только «Бренстон», — ответила Глория.
Не каждый день к тебе в дом из ниоткуда вваливается странная русская доминаторша. Глория пошла за Татьяной в гостиную, где ту явно заинтересовали предметы декора, — муркрофт удостоился одобрения, а страффордширские статуэтки — нет, особенно пара молочников тысяча восемьсот пятидесятого года в форме коровы, которые она обозвала «мерзостью». Она рассматривала ткань, из которой были сшиты шторы, нюхала цветы, проверяла, насколько удобны кресла. Глории было интересно, воет ли она на луну в полнолуние.
Потом Татьяна заигралась с пультом дистанционного управления системы «Банг-энд-Олуфсен», особенно ей нравилась кнопка, включавшая и выключавшая свет, и вдруг замерла перед зеркалом, рассматривая собственное отражение. Потом она взяла яблоко из вазы с фруктами и, поедая его (очень громко), перебрала все радиостанции, остановившись только, чтобы прибавить звук на песне Селин Дион «Мое сердце будет биться».[106] «Отличная песня», — сказала она.
Глория следила за ней как завороженная. Она словно попала в клетку к неугомонному и своевольному зверю. Татьяна была чужеродным элементом во всех смыслах. Если разрезать ее ножом (хотя, вероятнее, все произошло бы с точностью наоборот), внутри наверняка оказались бы строганина, дымный черный чай и ржавый привкус крови. Чужой.
В конце концов Татьяна одним махом встала с дивана и выдохнула во все легкие, словно собиралась умереть со скуки. Один за другим она изучила свои ногти, прежде чем перевести взгляд на Глорию и сказать:
— О’кей, Глория. Заключим сделку?
Глория никогда в жизни не заключала сделок. Она стояла у застекленной двери и наблюдала за огромным лесным голубем, похожим на грузовой самолет, вразвалку шествовавшим по газону. Она обернулась и посмотрела на Татьяну, еще один образчик дикой природы, как та лежит на диване и переключает каналы в телевизоре.
— Сделку? Какую сделку?
40
«Писатели-детективщики на обед» — словно аудитория собирается их съесть. Весь «обед» — кофе и сэндвичи, которые подавались бесплатно в баре за большим шатром. Писатели были развлечением. Танцующими медведями. Когда-то медведей учили танцевать так: ставили медвежат на горячие угли. Вот она, человечность. В Петербурге Мартин видел медведя — простого, не танцующего. Он был при хозяине и гулял на поводке — бурый мишка величиной с большую собаку, на маленьком пятачке-газоне рядом с Невой. Некоторые фотографировали его и потом давали хозяину деньги. Мартин решил, что тот именно для этого и завел медведя — чтобы делать деньги, в Петербурге все пытались делать деньги, учителя без пенсий торговали книгами, скрюченные бабули — вязаньем, девушки — своим телом.
Чтения проходили под председательством сухопарой дамы, чьи полномочия на эту роль были не совсем понятны, но которая, представляясь публике, заявила, что она «огромная поклонница жанровой прозы» и «какая замечательная привилегия — провести время обеда с такими непохожими друг на друга писателями». Хлоп, хлоп, хлоп — она повернулась к ним, воздела руки, а потом сделала короткий поклон-реверанс а-ля гейша.
Кроме Мартина, на сцене было еще два писателя. Американка по имени Э. М. Уотсон была в книжном турне, «пытаясь выйти на британский рынок», и писала энергичные, резкие книги про серийных убийц. Мартин представлял ее педантичной и суровой, в черном с головы до ног, похожей на выпускницу Гарварда, а она оказалась слегка неряшливой блондинкой из Алабамы, с желтыми зубами и довольно сентиментальным выражением лица. Во время разговора она прикрывала рот рукой, и Мартин подумал, что это из-за желтых зубов, но она повернулась к нему и сказала: «Я не хочу открывать рот, им не понравится мой акцент», что прозвучало скорее как: «Янехчуоткрватьрот, имнепнравится мойакцнт». «Ничего подобного», — разуверил ее Мартин. Но ее акцент никому не понравился.
Их маленькое трио завершал Дугал Тарвит, северянин, можно сказать, сосед Нины Райли, который писал «психологические триллеры», основанные на преступлениях, совершенных в реальной жизни. Мартин как-то попытался прочесть пару его книг, но его оттолкнуло то, что в них практически не было действия.
Шатер был набит битком. Мартин считал, что зрителями двигал корыстный расчет — бесплатная еда и три писателя по цене одного, но перед самым началом до него вдруг стало доходить, что предметом их интереса был он сам. Люди говорили о нем, иногда довольно громко, словно его там и не было. Он отчетливо расслышал, как резкий, брюзгливый голос с эдинбургским выговором заявил: «Но я думала, что он мертв», словно его обладательница была жестоко обманута в своих ожиданиях.
Э. М. Уотсон наклонилась к нему и спросила:
— Алекс, милый, с вами все в порядке?
Мартин уверил ее, что с ним все в порядке.
— На самом деле меня зовут Мартин, — добавил он.
Интересно, как называет себя Э. М. Уотсон? Ведь не «Эм» же?
— Нет, — рассмеялась она. — Я — Элизабет Мэри, «две королевы по цене одной», как говорила моя мама, но все называют меня Бетти-Мэй.
— Боже, — пробормотал Дугал Тарвит, — я как будто попал в долбаные «Стальные магнолии».[107]
Тарвит, развалившийся в кресле, будто апатичность и плохая осанка были признаками мужественности, явно презирал своих коллег — Э. М. Уотсон за то, что она женщина, а Мартина за то, что тот пишет «старомодное дерьмо», слова, которые за следующие шестьдесят угнетающе агрессивных минут он успел выдать ему в лицо. («Ого, похоже, мы обнажили скальпели», — изрекла сухопарая дама, нервно стреляя глазами по сторонам, словно в поисках пути отступления из шатра.)
— Я думала, будут обычные чтения, — прошептала Э. М. Уотсон Мартину. — Я не ожидала, что мы будем что-то обсуждать.
— Мы и не должны были, — прошептал он в ответ.
Дугал Тарвит бросил на них свирепый взгляд. Мартин пожалел, что отказался от предложения Мелани подняться на сцену вместе с ним. В перепалках ей цены не было. Пустозвон Дугал не смог бы с ней тягаться. Язык у нее был острый как бритва, а окажись этого недостаточно, она голыми руками забила бы его насмерть.
— Он просто завидует, — прошептала Мартину Бетти-Мэй. — Ведь вы оказались замешаны в настоящем убийстве.
— А теперь я хотела бы, чтобы каждый из вас почитал нам минут десять, — обратилась к ним сухопарая дама, давая сигнал к началу, — а потом у ваших читателей будет время задать вам вопросы.
В основном в зале сидели женщины средних лет, как обычно и бывает на подобных мероприятиях, хотя язвительное присутствие Дугала Тарвита привлекло более молодых зрителей мужского пола. Читательская аудитория Мартина почти сплошь состояла из женщин старше его самого. Он поискал взглядом Джексона — тот стоял рядом с баром, держа спину прямо, а руки спереди, словно собирался отразить пенальти. Для полного сходства с агентом президентской секретной службы ему не хватало только черного костюма и телефона в ухе. Джексон стоял практически неподвижно, улавливая все детали происходящего, как умная овчарка, но взгляд его беспокойно бродил по комнате. У него был обнадеживающий вид человека, который знает, что делает. Мартин ощутил абсурдный прилив гордости за профессионализм Джексона. Он был то, что надо.
