Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

— У тетки.

— Где? — Трусс не поверил услышанному.

— Под оттоманкой, — по-своему понял вопрос Антон.

— У тет-ки, — с расстановкой равнодушно повторил Анатолий Борисович. Ему пришлось проявить всю свою недюжинную изворотливость, чтобы скрыть изумление. — У тетки под оттоманкой, это мы знаем. Но как она могла согласиться на такую авантюру — вот что непонятно. Ведь это статья: «Укрывательство краденого», до пяти лет.

— Он для этого и прихватил статуэтки японские.

— Кто «он»?

— Федор.

— Зачем?

— Чтобы потом «найти» и за услугу вернуть владелице.

— Не сла-а-а-бо, — с уважением глядя на Антона, протянул следователь, — а Надежда Антоновна за них на все готова, что ли?

— Думаю, да.

— Понятно. Ну вот и главарь «великолепной четверки» нарисовался. Двоих соучастников он убрал, третий на очереди, а Антонина… — Трусс замолчал.

Антон не отрывал взгляда от его лица. Наконец прошептал:

— Что Антонина?

— А Антонина… Выходит, она видела, кто в ту ночь выносил «завернутый в черную тряпку предмет» из комнаты ее матери. И если твоя версия с перстнем верна…

Он нажал кнопку вызова охранника, сказал вошедшему милиционеру:

— Уведите арестованного.

Заботкина-старшего арестовали в тот же день: знакомый Труссу официант Анатолий не преминул воспользоваться обещанием высокопоставленного тезки вознести его по служебной лестнице — вовремя сообщил о вылете рейса Париж — Москва.

В международном аэропорту Шереметьево прямо у выхода из зала получения багажа Аркадия Семеновича встретил человек средних лет, предъявил удостоверение работника МУРа и предложил помочь с транспортом для проследования на улицу Петровка, дом 38.

— Как это любезно с вашей стороны. А что это за дом такой? — игриво улыбнулся пассажир, слегка возбужденный подаваемыми в салоне первого класса даровыми алкогольными напитками.

— Это дом, который находится как раз напротив сада Эрмитаж, — не ударил в грязь лицом человек средних лет, — да вы и сами увидите. Там сейчас театр с тем же названием.

— Напротив, вы говорите? Чуть наискосок, что ли? По диагонали? — не унимался пассажир, продвигаясь вслед за Труссом к выходу. — Уж не московский ли это, не приведи, господи, уголовный розыск, не к ночи будет помянут?

— Трудно сказать. До революции на этом месте находилось здание Почтамта, после войны городские власти его сломали, перестроили и приспособили под свои нужды. Нужд после войны у городских властей было множество, поэтому, должно быть, здание и получилось таким безразмерным. И поскольку до настоящего времени у городских властей этих самых «нужд», увы, не убавилось, то и красуется оно в таком виде по сей день, пугает обывателя масштабами. Да у нас, Аркадий Семенович, с вами, думаю, еще будет время побеседовать на тему послевоенного градостроительства.

— Ах вот даже как? — Заботкин-старший остановился, вынуждая следователя МУРа сделать то же самое. — Вы и имя мое знаете?

Трусс развел руки в стороны и укоризненно на него глянул.

— Ну а как же иначе, Аркадий Семенович, чай, не голыми руками мышей ловим. Мы о вас много еще чего знаем интересного. А чего не знаем — вы нам теперь и расскажете. Пойдемте, пойдемте, не задерживайтесь, утомились небось в дороге-то? Вот наша машина, садитесь, отдыхайте.

Он указал на черную «Волгу», припаркованную под знаком «Остановка запрещена».

…Допрос поначалу проходил дружески, его, собственно, и допросом-то назвать было трудно — так, неспешная беседа двух давно и хорошо знакомых мужчин, озабоченных общими проблемами.

Тональность разговора задал Трусс. Он поинтересовался парижской погодой, настроением футбольных фанатов в связи с последним скандальным поражением национальной сборной, немножко похвалил президента Николя Саркази за ясность позиции по вопросу нефтяной перебранки Украины с Россией и немножко поругал его за легкомысленное отношение к супружеской верности.

— Меня это, знаете, прямо как-то резануло: что это за манера — не позволить жене хоть недолго побыть в роли первой леди. Не по-французски как-то. Не находите?

Заботкин пожал плечами:

— Я с ним не обсуждал эту тему.

— И напрасно. — В голосе Трусса прозвучал откровенный упрек. — Я бы на вашем месте не преминул воспользоваться неэтичной ситуацией в общих интересах стран нашего Содружества.

Они снисходительно улыбнулись друг другу: Заботкин таким образом прощал следователю его натужную шутку, Трусс же, в свою очередь, сожалел о неумении собеседника радоваться очевидным успехам товарищей.

— Ладно, оставим семейные отношения президентов президентам. Скажите, Аркадий Семенович, а что там с этой пресловутой забастовкой авиаторов, чем дело кончилось? — На этот раз интонация у следователя получилась соболезнующей.

— И не говорите, — легко откликнулся Заботкин, — совсем зашлись в своей демократии. Теперь хоть и не летай к ним.

— Кстати, я слышал, вы довольно часто навещаете этот сказочный город. И что, неужели всякий раз приходится изнурять себя визовыми сложностями?

— Вы знаете, нет: у меня там брат живет, так что, действительно, летать приходится часто, но я кое-как приспособился.

— Эх, знать бы это волшебное «кое-как», — мечтательно закатил глаза Трусс. — Это ведь как в моем любимом преферансе: «Знать прикуп — можно не работать».

Заботкин рассмеялся:

— Дорогой Анатолий Борисович… Я не слишком фамильярен?

Майор разрешающе воздел перед собой обе руки, и он продолжил:

— Дорогой Анатолий Борисович, я давно живу на этом свете и любые намеки научился понимать с полуслова. Ценю вашу осведомленность, признаюсь, даже приятно удивлен столь подробным вниманием к моей скромной персоне, но должен заметить, что моя карточная эпоха благополучно завершилась и за истечением срока давности все связанные с нею нарушения законодательств Союза ССР и Российской Федерации, каковые, не скрою, случались, в настоящее время не имеют под собой юридической силы. Ну это так, о-про-по, это все вы лучше моего знаете. А что касается пресловутых виз, тут вы совершенно правы: нелегко, а иногда и просто-таки унизительно. В этом вопросе я прибегнул к такому выходу: звоню по телефону доброжелательному представителю французского посольства, тот приезжает ко мне домой и ровно через сутки привозит в запечатанном конверте все необходимые документы, включая авиационные билеты. Мы обмениваемся конвертами и расстаемся до следующей надобности друг в друге.

— Изумительно! — Трусс постарался как можно искренне обрадоваться услышанному. — А если не в каждом посольстве работают такие «доброжелатели»?

Аркадий Семенович лукаво на него посмотрел. По всей видимости, он и в самом деле не первый год жил на свете, успел повидать многое, и труссовские актерские потуги его не убедили. Он сказал достаточно убедительно:

— В каждом. Разница исключительно в толщине конверта.

— Да-а-а, век живи… — по инерции продолжил наивничать Трусс, — а дураком помрешь. Как чувствует себя Николай Семенович?

Подобный «логический скачок» не застал Заботкина врасплох, реакция его была подобна спринтерской на выстрел стартового пистолета.

— А что ему сделается? Жив курилка, хотя, кажется, он и не курил-то никогда.

— Сегодня виделись?

— Сегодня нет. Рейс шибко ранний, а он поспать любит. Сова.

— А вчера?

— Вчера — да. Пообщались.

— У него останавливались?

Трусс задал вопрос без какого-либо расчета на успех — так, на всякий случай, а вдруг да оплошает дядечка — но подробный, старательно откровенный и безбоязненно наглый ответ Заботкина поначалу майора несколько смутил: «Не прост, ох не прост этот бывший карточный шулер, любитель резьбы по драгоценным камням». Но по размышлении зрелом он успокоился: «Ничего, и мы не лыком шиты. Тем интересней».

— Никогда у него не останавливался! Нет, нет и еще раз нет! — отчаянно замахал руками Аркадий Семенович. — Чего не было — того не было. Ни разу, никогда, ни боже мой. Зачем?! Только в гостинице, причем в одной и той же — «Кастильон». Мне даже неизвестен его адрес тамошний, он ведь давно уехал, успел офранцузиться, а у них, знаете ли, вообще не принято к себе в дом приглашать, это мы — чуть что — бутыль за пазуху и в гости на разносолы всякие домашние, а они в кафешке каком-нибудь дохлиньком наперсток коньячку сухариком зажуют, глоточком кофейку горло промочут — вот и повидались. И потом — он ведь там не на очень-то хорошем счету у ихних властей, как и здесь, бывало. Не от хорошей жизни уехал он в глухомань-то эдакую, здесь наследил по глупости-молодости и там вроде во вкус вошел нетрудового времяпрепровождения…

— На этот раз он вас вызвал или…

— Ни, ни, ни, никаких вызовов, что вы, я сам, исключительно моя инициатива, купил билет, сел, прилетел…