Зов пустоты - Максим Шаттам
– Через человека из списка радикалов, салафита-квиетиста. Это довольно мирная версия, но есть подозрение, что он превратился в салафита-активиста, который призывает использовать оружие. Этого человека видели в нескольких мечетях, в том числе и в мечети Фиссума, и в той, куда ходил Бриссон. Возможно, он их и познакомил. Мы изучаем звонки Бриссона, смотрим, где он бывал, идем от более поздних звонков к более ранним. Хотим проверить, нет ли совпадений с геолокацией Фиссума.
Людивина надела мохеровый свитер, который ей привез Марк.
– И что вырисовывается в целом? – спросила она. – Фиссум в центре, у него знания, харизма, он зачаровывает, вербует, обрабатывает неокрепшие умы. Он знакомится с серийным убийцей Антони Бриссоном, который явно нездоров. Как думаешь, Бриссон пришел рассказать о своих демонах? Попросить о Божественной помощи? Или Фиссум сам догадался, что тот скрывает больные фантазии? В любом случае Фиссум разглядел его истинную сущность. И направил его умения в нужное русло, сделав радикалом. Затем Фиссум встретился с Лораном Браком, когда в исламистской вселенной резко увеличился объем коммуникации. После этого они расстались навсегда, никто не знает почему. Затем Бриссон убил Брака и Фиссума. Получается, что серийный убийца слетел с катушек и ополчился против своей новой семьи?
Марк мрачно взглянул на нее и покачал головой:
– Нет. Смерть Брака была инсценировкой, чтобы мы отвлеклись на наркодилеров и не занимались собственно жертвой. Серийный убийца не меняет своих методов за один день, он убивает как умеет. Фиссум через свои связи снабдил Антони Бриссона наркотиками и запутал нас. Брак сыграл в чем-то важную роль – они не хотят, чтобы мы об этом знали.
Людивина кивнула, помня, какие выводы сделали они с коллегами. Марк продолжал:
– Фиссум добровольно пошел за убийцей, он не сопротивлялся, а Бриссон позволил ему помолиться перед смертью. Он его уважал. Фиссум пожертвовал собой, чтобы не раскрыть тайну. Уверяю тебя, Фиссум и есть тот самый «он», о котором говорил Бриссон. Это Фиссум велел ему вершить догму. Стать смертником, чтобы не оставить следов. Понимаешь, к чему я веду?
– Они кого-то защищают.
– Да, того, кто, по их словам, готовится свершить великое дело. Общение джихадистов не случайно активизировалось, когда Брак и Фиссум познакомились. Имам дал Браку задание, а когда оно было выполнено, велел убить его, затем себя, и наконец палач должен был пожертвовать собой. Какова была роль каждого?
– Фиссум – вербовщик, Бриссон – убийца, а Брак… – Людивина показала жестом, что у нее нет вариантов.
– Посредник! – подсказал Марк. – У Фиссума были свои люди, но из-за паранойи и осторожности или потому, что заметил слежку, он не мог лично общаться с ними, иначе мы бы их засекли. Поэтому он нашел посредника, и тот их предупредил. Этим посредником был Лоран Брак.
– Ах ты ж блин… – выдохнула девушка, поняв, что может случиться худшее.
– Это террористическая ячейка, Людивина. Они создали ячейку и сожгли все мосты, чтобы мы их не выследили. Понимаешь, что это значит?
– Они перешли к финальному этапу своего плана.
Марк с тоской кивнул:
– Скоро они начнут действовать.
44
Абдалла Авад аль-Казим.
Само имя звучало как стихи.
Если отец научил Джинна думать, а мать научила любить, Абдалла Авад аль-Казим научил его ненавидеть.
Они познакомились в медресе, исламской школе, в Египте, куда Джинн приехал на рабочую встречу. Аль-Казим сразу же заметил ум и потенциал этого необычного чужестранца с сомнительными знакомыми и пригласил его на чай со сластями в небольшой задней комнатке. Аль-Казим был улемом – богословом, получившим образование в престижном мусульманском университете Аль-Азхар в Каире. Он говорил неспешно, длинными, пьяняще-сложными предложениями, каллиграфическими письменами, которые постепенно сжимались вокруг собеседника кольцами удава, пока тот не оказывался в полной власти его слов. Его борода внушала уважение, его открытый, пронзительный взгляд сквозь маленькие круглые очки – покорность.
Он заворожил Джинна в первый же миг. И он сам, и его слова. Аль-Казим знал и мир, и Коран: никто лучше старого улема не умел объяснить мир через Коран. В те времена Джинн начал уставать от бесконечных разъездов, от однообразия, ему хотелось перемен. Его тело работало, разум следовал по накатанному пути, но сердце и душа томились без дела. В первую же встречу аль-Казим сумел их пробудить. Он говорил с душой Джинна. С тем, кем тот был глубоко внутри, за пределами человеческого, за пределами убеждений, – он обращался к тому, что определяло весь путь Джинна, всю его сущность: с арабо-мусульманскими корнями.
Аль-Казиму было совершенно ясно: хотя отец Джинна и сделал его шиитом, мать-суннитка гораздо больше влияла на его дух. Эта двойственность не должна сбивать Джинна с толку, напротив, ему нужно черпать из нее богатство, гордиться ею. Джинн цеплялся за веру в Бога, чтобы смириться с потерей своей ласковой матери и верной жены, но после встречи с аль-Казимом смыслом всей его жизни стал Бог. Старик с обезоруживающей легкостью разговорил его, а под конец привел примеры из Корана и хадисов, точно отвечавшие внутренним убеждениям.
Шли месяцы. Джинн находил все новые поводы для поездок в Египет: там он шел слушать старика, открывался ему, а тот всегда умел подобрать верный тон для ответа.
Со временем аль-Казим стал ему духовным отцом.
И Джинн, сам того не понимая, вступил на путь обращения. Он отвернулся от отцовской веры, веры холодного, твердого человека, и приблизился к вере матери, жаждая, чтобы его душа и сердце соединились в одно под влиянием улема.
Сам того не заметив, Джинн стал суннитом.
Идеологический разрыв с Партией Аллаха произошел так же постепенно: Джинн не выдал себя. Он продолжал работать на «Хезболлу», но уже без былого рвения. Он отдалился от борьбы, которую вела Партия, подобно тому как мужчина отдаляется от женщины, с которой уже давно не занимался любовью.
На каждой встрече Абдалла Авад аль-Казим сеял несколько зерен ненависти легким, почти незаметным движением – замечание вскользь о западном мире, о разложении, о ереси – и поливал их теплым дождичком религии или истории. Так он все крепче укоренял свою теорию, готовил почву для будущей зловещей жатвы.
Любимой мишенью старика оставалась глубинная сущность Джинна, его арабская, мусульманская природа, благороднейшая из благороднейших, его кровь, квинтэссенция его культуры. Он подолгу говорил о былом величии или об умме, мусульманской общине в целом, выходящей за рамки отдельных наций, излучающей сияние великой цивилизации. Аль-Казим любил повторять неизменный вывод: великая тысячелетняя мусульманская империя пришла в упадок в XIX веке, в период масштабной колонизации Востока, и это подчинение
