Анне Хольт - Чему не бывать, тому не бывать
Она подняла бокал, повертела его в пальцах.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что она выиграла? — спросил Ингвар, появляясь в дверях.
— Она спит?
Он кивнул и остановился, заметив, какой бокал она выбрала. Он взял в кухне другой и налил себе вина.
— Что ты имеешь в виду? — повторил он. — Мы знаем, что это она. Мы знаем, где нам искать. Так или иначе...
— У тебя не получится, — сказала она, делая глоток.
— Что ты имеешь в виду?
Его бокал стоял на столе, он так к нему и не притронулся. Ингер Йоханне повернулась к окну. Сад со снежными кляксами, разбросанными по желтой прошлогодней траве, выглядел печально и неуютно. В фонари на улице Хёугес наконец-то вкрутили новые лампочки. Человек в желтом дождевике выгуливал собаку. Он спустил ее с поводка, и она металась из стороны в сторону, опуская морду к земле. Собака остановилась возле старого «гольфа» Ингер Йоханне и подняла заднюю лапу. Она стояла так долго и потом, лая, снова унеслась за своим хозяином.
— Она была во Франции, — напомнила она, — когда убили Вибекке Хайнербак. И когда в лесу убили Вегарда Крога. Кажется, ты совсем об этом забыл.
— Конечно нет, — сказал он с легким раздражением в голосе. — Но мы с тобой оба знаем, что она не могла там быть. Разве что у нее был помощник, который...
— У Венке Бенке не было никаких помощников. Она одиночка. Она убивает, чтобы почувствовать, что она жива, чтобы проверить свои силы. Чтобы... расти. Чтобы показать, насколько она умная, насколько... непревзойденная.
— Ты определись, — ворчливо произнес Ингвар. — Если она была во Франции, она не могла их убить. О чем ты, в конце концов, говоришь?
— Конечно, ее там не было. Она каким-то образом умудрялась приезжать и уезжать. Мы можем размышлять, как ей это удалось. Мы можем теоретизировать и реконструировать события. Единственное, что можно сказать с уверенностью — это что мы никогда ничего не узнаем наверняка.
— Я не понимаю, как ты можешь это утверждать, — сказал он, обнимая ее. — Почему ты так уверена в своей правоте?..
— Ингвар, — перебила она и посмотрела ему в лицо.
Глаза были такие ясные. Кожа на лице — чистая и гладкая. Широкий рот чуть приоткрыт. Она чувствовала запах его дыхания — красное вино и немного чеснока. Потрогала пальцем глубокую ямочку у него на подбородке.
— Я никогда не говорила тебе этого раньше, — вздохнула она. — И надеюсь, мне никогда больше не представится случай это сказать. Я профайлер. Уоррен любил говорить, что это у меня в генах. Что я никогда не смогу разучиться это делать. — Она тихо засмеялась и провела пальцем по его губам. — Все эти годы я пыталась об этом забыть. Ты помнишь, какой строптивой я была той весной четыре года назад? Когда похищали детей, и ты хотел...
Она больше не шептала. Он осторожно укусил ее за подушечку пальца.
— Я сосредоточиваюсь на своих исследованиях. Погружаюсь в них полностью. У меня было столько дел с Кристиане и... Потом появился ты. Началась наша жизнь здесь, с тобой и Рагнхилль. И мне не нужно ничего другого. Как ты думаешь, почему я все-таки просиживала здесь ночь за ночью и работала над делом об убийстве, к которому я, по большому счету, не имею ни малейшего отношения?
— Потому что не могла иначе, — сказал он, не отрывая взгляд от ее лица.
— Да, я не могу иначе, — кивнула она. — И я говорю тебе теперь, потому что вынуждена это сказать: Венке Бенке выиграла. За все эти недели вы не нашли ни одного, ни единого следа, который бы она оставила. Никакого. Она не хотела быть пойманной. Она хотела, чтобы ее заметили — но не поймали.
— И все-таки мне придется попробовать. — Слова Ингвара прозвучали как вопрос, будто ему нужно было ее разрешение.
— Да, ты должен будешь попробовать, ты тоже не можешь иначе. И твоя единственная надежда — доказать, что она была на месте преступления. Доказать, что ее не было во Франции.
У тебя никогда не получится, подумала она, но не стала повторять это вслух. Ингер Йоханне допила вино и сказала:
— Дети не могут здесь оставаться. У Венке Бенке по-прежнему остается еще одно дело. Мы должны перевезти детей.
И она пошла звонить матери, хотя была уже почти полночь.
— То есть ты считаешь, — сказал начальник Крипос, ковыряя в ухе мизинцем, — что Норвежская криминальная полиция должна перевернуть все расследование с ног на голову из-за исчезнувшей книги и пуговицы? Пуговицы?
— Значка, — поправил Ингвар.
Главный полицейский страдал ожирением. Живот нависал над брюками, как мешок муки. Рубашка на пупке разошлась. Во время отчетов Ларса Киркеланда и Ингвара Стюбё он молчал. Хотя все остальные участники этого маленького собрания обсуждали дело больше получаса, он не произнес ни слова. Его выдавало только то, что короткие толстые пальцы нетерпеливо стучали по столу каждый раз, когда кто-то говорил дольше двадцати секунд.
Теперь все его подбородки зашевелились под влиянием чувств. Он с трудом поднялся и подошел к доске, на которой на листе бумаги под чертой с тремя датами убийств красным было написано имя Венке Бенке. Он остановился и несколько раз шмыгнул носом. Ингвар не понял: то ли начальник выражал таким образом презрение, то ли у него действительно был заложен нос. Начальник пригладил правой рукой почти лысую голову, потом сорвал с доски лист, на котором писали докладывающие, и тщательно его скомкал.
— Я тебе вот что скажу, — сказал он, сверля Ингвара маленькими острыми глазками. — Ты мой самый ценный сотрудник. И поэтому я торчал здесь больше часа и слушал всю эту...
Он подергал себя за усы, которые обычно весело заворачивались над уголками рта и делали его похожим на толстого и веселого дядюшку семейства.
— ...чушь, — закончил он. — При всем моем уважении.
Все молчали. Ингвар обвел взглядом коллег. Шестеро самых опытных следователей Норвегии сидели вокруг стола, опустив глаза. Крутили в руках чашки. Возились с очками. Ларс Киркеланд рисовал в блокноте и казался крайне сосредоточенным. Только Зигмунд Берли не опускал взгляд. У него на щеках горели лихорадочные красные пятна, и он вертелся, будто собираясь вскочить. Вместо этого он поднял руку, как школьник, желающий ответить на вопрос:
— Разве этот вариант не стоит того, чтобы попробовать? Мы же все равно топчемся на месте! Если хотите знать мое мнение, это...
— Никто не хочет знать твоего мнения, — прервал его начальник. — Все, что должно было быть сказано в этом деле, уже сказано. Ларс очень подробно изложил результаты расследования, которые имеются на данный момент. Все здесь знают, что в работе полицейских не бывает никаких... фокусов-покусов. Работа полицейских — это основательность, друзья мои. Терпение. Никто не знает лучше, чем мы, что тяжелая работа и кропотливая систематизация всех находок — это единственный путь, которым можно добраться до преступника. Мы современная организация. Но не настолько современная, чтобы позволить себе выбросить на помойку недели тщательной интенсивной работы, потому что какая-то случайная баба что-то чувствует по этому поводу и ей кажется, что она что-то там знает.
— Мы говорим о моей жене, — подавляя гнев, спокойно сказал Ингвар. — Я не связываюсь со случайными бабами.
— Ингер Йоханне и есть случайная баба, — повторил начальник так же спокойно. — В этом расследовании — да. Извини, если мои слова прозвучали грубо. Я отношусь к твоей жене с огромным уважением. Прекрасно помню, как она помогла нам несколько лет назад в том деле о похищении детей. — Он снова пригладил редкие волосы на макушке — тонкие пряди казались нарисованными на черепе. — Только поэтому я так снисходительно относился к твоему несколько... небрежному обращению с документами. Но в этом расследовании ей делать нечего. Сейчас все обстоит по-другому!
— По-другому? — раздраженно переспросил Зигмунд. — Мы ничего не знаем! Ни черта! Ларс не нашел ничего, кроме незначительных улик, которые не указывают на убийцу, а у нас есть несколько робких версий, которые никуда нас не ведут. По большому счету у нас ничего нет! Мы по уши в дерьме, мы... — Тут он смутился и, сбавив тон, произнес: — Извините. Но версия Ингвара...
Начальник поднял руку.
— Нет! Последнее, что нам сейчас нужно, это еще одна порция помоев на нашу голову в прессе. Если мы набросимся на эту Венке Бенке... — Он посмотрел на корзину для бумаг, как будто писательница лежала там вместе со своим именем, написанным красным на бумаге. — Если мы хотя бы покосимся в ее сторону, начнется скандал мирового масштаба. Насколько я понял, она теперь звезда. Я вчера два раза видел ее по телевизору, и, если верить анонсам «НРК», она главный гость в сегодняшней программе «Первый и последний».
Он поцокал зубом. Звук действовал на нервы. Потом причмокнул и покрутил ус.
— И если вдруг, паче чаяния, в твоей теории что-то есть, — добавил он, глядя на Ингвара, — в этой абсурдной теории о старой лекции и скуке, то эта дама должна быть крепким орешком.
