Анне Хольт - Чему не бывать, тому не бывать

Анне Хольт

Чему не бывать, тому не бывать

Для людей, по крайней мере современных, может быть только одна радикальная новость — притом всегда одна и та же: смерть.

Она уже и сама не помнила, скольких она убила. Да это и не имело никакого значения. В большинстве профессий качество важнее количества, и ее профессия — не исключение. Жаль только, что удовольствие от удачно выполненной работы с годами утратило часть своей остроты. Она не раз задумывалась, не заняться ли ей чем-нибудь другим; время от времени ей казалось, что для такой, как она, жизнь полна возможностей. Вранье!.. Она слишком стара, чувствует себя уставшей, и то, что она делает, — единственное, что она умеет делать по-настоящему хорошо. И занятие прибыльное. Часовая оплата просто головокружительно высокая, хотя было бы странно, если б она такой не была. На то, чтобы после прийти в себя, всегда требуется немалое время.

А вот что ей действительно по душе — так это ничегонеделание. Там, где она находится, делать совершенно нечего, вот только почему-то сейчас это не приносит удовлетворения.

Но все-таки хорошо, что остальные не поехали с ней. Впрочем, в этом она не до конца уверена.

А у вина незаслуженно высокая цена — дорогое, а кислое.

1

Недалеко от Осло, на востоке, где горные хребты выравниваются вдоль городка на реке Нительва, за ночь замерзли машины. Их обладатели, натягивая шапки на уши и потуже завязывая шарфы, шагали по направлению к автобусной остановке на шоссе, в километре зверского холода от стоянки. Дома в небольшом тупичке закрывались от мороза сугробами, перегородившими подъезды к ним, и плотно задернутыми шторами. На старом доме у самого леса, с карниза над входом, несостоявшейся катастрофой свисала метровая сосулька.

Дом был как белый сугроб.

За дверью — замерзшее окошко в свинцовом переплете, литая латунная ручка, — в конце удивительно длинного коридора, в кабинете, в котором сразу бросался в глаза смелый союз минималистского искусства и роскошной мебели, за огромным письменным столом, между коробками с нераспечатанными письмами, сидела мертвая женщина. Голова была запрокинута, руки безвольно лежали на подлокотниках кресла. Широкая полоса запекшейся крови тянулась от нижней губы вниз, по обнаженному горлу, разделялась у груди надвое и вновь сходилась в одну на плоском животе. Нос тоже был окровавлен. В свете люстры он указывал, как стрелка, на темную дыру, которая когда-то была ртом. От языка остался только маленький кусочек, остальная его часть была вырезана искусной рукой, ровно и аккуратно.

В комнате было тепло, почти жарко.

Сотрудник уголовного розыска Зигмунд Берли наконец-то выключил мобильный телефон и посмотрел, прищурившись, на термометр за панорамным окном, выходившим на юго-восток. Температура упала уже до минус двадцати двух градусов.

— Очень странно, что стекло не лопается, — сказал он и осторожно постучал пальцами по стеклу. — Разница температур в помещении и на улице — сорок семь градусов. Интересно.

Кажется, его никто не слушал.

На мертвой женщине был только шелковый халат с золотыми отворотами. Пояс лежал на полу. Молодой полицейский из участка в Румерике, заметив его, невольно сделал шаг назад.

— Черт побери! — сказал он, сглатывая и смущенно ероша волосы на голове. — Я подумал, что это змея.

Недостающая часть языка, искусно упакованная в бумагу, как экзотический мясистый цветок лежала перед женщиной на письменном столе. Кончик высовывался из кроваво-красного обрамления — бледное мясо с еще более бледными сосочками, следы красного вина в складках и морщинках.

Полупустой бокал стоял на стопке бумаг на краю стола. Бутылки нигде не было видно.

— Можно мы хотя бы грудь ей прикроем? — хрипло спросил полицейский постарше. — Неудобно как-то...

— Подождем пока, — сказал Зигмунд Берли и положил мобильный телефон в нагрудный карман.

Он присел на корточки и пристально посмотрел на мертвую женщину.

— Это заинтересует Ингвара, — пробормотал он. — И его жену. Наверняка.

— Что?

— Ничего. Известно время смерти?

Берли, сдерживаясь, тихонько чихнул. От тишины, повисшей в комнате, у него шумело в ушах. Он неуклюже поднялся, ненужным движением стряхивая пыль с брюк. У входной двери стоял мужчина в форме. Он держал руки за спиной, переминался с ноги на ногу и, отвернувшись от трупа, смотрел в окно на елку, все еще наряженную к Рождеству. На ветках, припорошенных снегом, кое-где еще сохранились огарки разноцветных свечей.

— Здесь, что ли, вообще никто ничего не знает? — раздраженно спросил Берли. — У вас нет даже предварительного заключения о времени смерти?

— Смерть наступила вчера вечером, — ответил наконец другой полицейский. — Но еще слишком рано...

— ...утверждать, — закончил за него Берли. — Вчера вечером! То есть никакой определенности. А где?..

— Они уезжают каждый вторник. Семья, я имею в виду. Муж и шестилетняя дочка. Если вы об этом хотели спросить...

— Да, — сказал Берли и обогнул письменный стол. — Язык... — начал он, разглядывая сверток на столе. — Она была еще жива, когда его отрезали?

— Не знаю, — ответил полицейский. — У меня тут для вас есть разные бумаги, и, поскольку осмотр мы уже закончили и все вернулись в участок, вы, может быть...

— Да, — буркнул Берли, предоставив полицейскому самому догадываться, к чему именно относилось его согласие. — Кто ее нашел, коль скоро семья в отъезде?

— Слуга. Филиппинец, который приходит по средам, в шесть утра. Он говорит, что начинает убирать внизу, а потом поднимается наверх, чтобы не разбудить никого в такую рань. Спальни наверху, на втором этаже.

— Да, — повторил Берли без интереса. — Уезжают каждый вторник?

— Она же сама рассказывала в интервью, — подтвердил полицейский, — что она куда-то отправляет мужа с ребенком каждый вторник. Что она сама просматривает свою почту. Что это для нее дело чести...

— Похоже, что так, — задумчиво произнес Берли себе под нос и приподнял верхние письма в одной из коробок. — Хотя в одиночку со всем этим просто невозможно справиться. — Он еще раз оглядел труп женщины. — Sic transit gloria mundi, — сказал он, внимательно рассматривая провал ее рта. — Теперь-то ей нет особой пользы от ее известности.

— Мы тут подготовили кучу вырезок, они лежат... — начал полицейский.

— Хорошо, хорошо, — отмахнулся от него Берли.

Тишина будто сгустилась: не слышно было шагов на дороге, часы не тикали, компьютер был выключен, радио безмолвно смотрело на Берли с серванта у двери единственным красным глазом. На широкой каминной полке, раскинув крылья, стояло чучело канадского гуся — ноги выцвели, хвост лишился почти всех перьев. Ледяной день нарисовал чуть заметный прямоугольник на ковре у окна, выходившего на юго-восток. Кровь стучала в барабанных перепонках Зигмунда Берли. Стараясь избавиться от неприятного ощущения, — как будто он находится в мавзолее! — он потер указательным пальцем переносицу. Берли не мог определить, раздражен он или смущен. Женщина сидела в своем кресле, широко расставив ноги, с голой грудью и зияющей безъязыкостью. Казалось, что рана не просто лишила ее необходимого органа, но отняла все человеческое.

— Вы злитесь, если вас зовут слишком поздно, — произнес наконец полицейский, — поэтому мы оставили все, как было, хотя, как я уже сказал, мы почти закончили...

— Осмотр места происшествия так скоро не закончишь, — ответил на это Берли, — но все равно — спасибо. Это было умно с вашей стороны. Особенно в случае с этой женщиной. Газеты уже пронюхали?..

— Пока нет. Мы задержали филиппинца, он дает показания, и мы постараемся продержать его в участке как можно дольше. Там, снаружи, мы старались быть как можно более аккуратными. Очень важно найти следы, особенно когда такой снег. Соседи, наверное, немного удивлены нашей суетой. Но не думаю, что кто-нибудь из них успел что-то сообщить газетчикам. Их наверняка больше интересует сейчас новорожденная принцесса. — Мимолетная улыбка опять сменилась серьезным выражением на лице полицейского. — Это понятно... Но убита сама «Фиона на ходу». В собственном доме, да еще и таким образом...

— Задушена то есть? — кивнул на труп Берли.

— Так считает врач. Никаких колотых или огнестрельных ран. Посмотрите на шею, сами увидите.

— Ммм. Взгляните-ка сюда! — Берли изучал язык на письменном столе. Бумага была сложена очень искусно — в виде вазочки с отверстием для кончика языка и элегантными, симметричными крылышками.

— Похоже на цветок, — поморщился полицейский, — с чем-то гадким внутри. Сразу...

— Да, бросается в глаза, — перебил Берли. — Убийца должен был подготовить это заранее. Не представляю человека, который совершил бы такое преступление и после этого занялся оригами.