Анне Хольт - Чему не бывать, тому не бывать
— Я знаю. — Ингвар вздрогнул от голоса Ингер Йоханне, он не заметил, как она вернулась. — Ты вынес больше, чем я. Твой ребенок умер. Я должна быть благодарна судьбе. И я благодарна.
У нее задрожали губы, заставив ее замолчать. Она закрыла глаза рукой.
— С Рагнхилль все в порядке? — спросил Ингвар.
Она кивнула.
— Я так боюсь, — прошептала она. — Когда она спит, я боюсь, что она умерла. Когда она просыпается, я боюсь, что она умрет. Или еще что-нибудь случится.
— Ингер Йоханне, — вздохнув, сказал он и похлопал по сиденью стула рядом с собой, — иди сюда.
Она медленно опустилась на стул. Он гладил ее рукой по спине, может быть, излишне быстро.
— Все хорошо, — убежденно произнес он.
— Ты раздражен, — почувствовала она.
— Нет.
— Да.
Рука остановилась, он легко сжал ее шею.
— Я говорю — нет. А теперь...
— Можно я просто здесь посижу?..
— Знаешь что? — перебил он делано веселым голосом. — Мы оба согласны, что с детьми все в порядке. Мы оба не можем заснуть. Так давай посвятим часик вот этому... — Он ткнул в фотографию Фионы Хелле. — А потом посмотрим, удастся ли нам хоть немного поспать. Хорошо?
— Ты такой милый, — пробормотала она, вытирая нос ладонью. — Это дело еще сложнее, чем вам кажется. Чем вы боитесь.
— Ага.
Он осушил чашку, отодвинул ее и разложил бумаги из папки на большом столе. Фотография лежала среди них. Его указательный палец скользнул по носу Фионы Хелле, обежал вокруг ее рта, потом Ингвар мгновение помедлил, поднял фотографию и посмотрел на нее внимательно:
— Что ты знаешь о том, чего мы боимся?
— Никаких следов what so ever, [2] — не задумываясь, ответила она. — Я просмотрела все.
Она перелистывала бумаги, не находя нужного документа.
— Во-первых, — начала она, хлюпая носом, — следы на снегу вам ничем не помогут. Вы нашли три отпечатка перед домом, и они вероятнее всего принадлежат преступнику, но температурные условия, ветер и то, что снег шел весь вторник, существенно снизили их ценность. Единственное, что можно сказать с уверенностью, это что убийца надевал носки поверх ботинок.
— После проклятого дела Ордеруд этот трюк использует каждый гребаный велосипедный воришка, — пробормотал он.
— Следи за языком, пожалуйста.
— Дети же спят.
— Размер обуви между сорок первым и сорок пятым. Это, можно сказать, девяносто процентов всего мужского населения.
— И небольшая часть женского, — улыбнулся Ингвар.
Ингер Йоханне вытянула ноги под столом:
— Кроме того, трюк с ботинками большего размера давно уже всем известен. Ничего определенного нельзя сказать и про вес преступника — ему очень повезло с погодой.
— Или ей.
— Может, ей. Но, если честно, чтобы одолеть Фиону Хелле, нужно было быть сильным человеком. Молодая, здоровая женщина, в прекрасной форме.
Они снова посмотрели на фотографию. Хелле выглядела на свои годы, ее сорок два ясно прорисовывались морщинками вокруг глаз. Над верхней губой тоже были заметные морщинки. И все-таки в лице была свежесть — в прямом взгляде, в упругой коже на горле и щеках.
— Язык отрезали, когда она еще была жива, — сказал Ингвар. — Вот как мы сейчас себе все это представляем: она потеряла сознание, оттого что ее душили, и потом ей вырезали язык. Крови вытекло очень много, так что она наверняка была еще жива. Может, убийца именно так все и задумал, а может...
— Такие вещи невозможно просчитать, — перебила Ингер Йоханне и нахмурилась. — Я имею в виду, душить до потери сознания, а не до смерти. Он, скорее всего, считал, что она умерла.
— Смерть все же наступила от удушья. Он должен был закончить руками, после того как вырезал язык. — Ингвар поежился и добавил: — Ты это видела?
Он взял в руки коричневый конверт, посмотрел на него несколько мгновений и отложил в сторону, так и не раскрыв.
— Только одним глазком, — ответила Ингер Йоханне. — Обычно я спокойно реагирую на фотографии с места преступления. Но теперь, после Рагнхилль, я... — Она закатила глаза и спрятала лицо в ладонях. — Я плачу из-за любой ерунды! — почти прокричала она, потом одумалась и прошептала: — Такие фотографии меня особо не трогают. Обычно... — Она решительно вытерла глаза и попыталась улыбнуться. — У мужа Фионы железное алиби.
— Алиби не бывают железными, — возразил Ингвар.
Он снова положил руку ей на спину, ощущая тепло ее тела через тонкий шелк.
— Но в данном случае, — продолжила Ингер Йоханне, — если не железное, то уж по меньшей мере близкое к тому. Он был у своей матери вместе с Фиореллой. Спал с ней в одной комнате, потому что в гостях были еще и его сестра с мужем. У сестры было расстройство желудка, и она почти не спала всю ночь. Плюс...
Она опять потянулась к глазам. Ингвар усмехнулся, вытер ей слезы большим пальцем, потом провел им по бедру.
— ...нет никаких сведений о ссорах, только банальные семейные конфликты, — закончила она. — Как в любви, так и в денежном отношении. Здесь они вполне равны. Он зарабатывает больше, чем она, ей принадлежит большая часть дома. Его фирма выглядит довольно солидной.
Она крепко сжала его свободную руку. Кожа была шершавой, ногти коротко пострижены.
— Прошло уже восемь дней, — посетовала она, — а вы не сделали ничего, лишь отмели несколько очевидных заблуждений.
— Это только начало, — уныло сказал он и отнял у нее руку.
— Плохое начало.
— А ты что думаешь?
— Много чего.
— Например?
— Язык... — начала она и поднялась, чтобы налить себе еще кофе.
Машина медленно ехала по направлению к улице Хёугес. От ее слабого гудения задребезжали стаканы в стенном шкафу. Свет фар скользнул по потолку, ярко осветив на мгновение большую полутемную кухню.
— Язык, — подавленно повторил он, как будто она напомнила ему о каком-то ужасном факте, который он стремился забыть.
— Да. Язык. Способ. Ненависть. Преднамеренность. Упаковка. Это было сделано заранее. В доме не было красной бумаги. Такая фигурка складывается за восемь минут, я прочитала в твоих документах. И человек должен очень хорошо уметь это делать.
Она впервые за долгое время выглядела оживленной. Открыла шкаф, взяла из серебряной сахарницы два кусочка, положила в кофе и начала размешивать, постукивая ложкой о стенки чашки.
— Кофе, когда мы не можем заснуть. Умно, — пробормотала она себе под нос и посмотрела на Ингвара. — Отрезать язык у человека — это символ, такой жестокий, зверский, что его едва ли можно объяснить чем-нибудь, кроме ненависти. Очень сильной ненависти.
— А Фиону Хелле любили, — сухо сказал Ингвар. — Ты давно уже размешала весь сахар, подруга.
Она облизала ложку и уселась за стол.
— Проблема в том, Ингвар, что мы не можем знать, кто ее ненавидел. Так как семья, знакомые, коллеги... все окружение ее любило, ты, очевидно, должен искать убийцу за пределами круга ее постоянного общения. — Она направила указательный палец в окно. У соседей был включен свет в ванной. — Я не их конкретно, конечно, имею в виду, — улыбнулась она. — Общество, так сказать.
— О господи! — вздохнул Ингвар.
— Фиона Хелле была одной из самых популярных телеведущих в стране. Едва ли найдется хоть один норвежец, который не знает ничего о том, чем она занималась. И у которого не было бы своего — верного ли, неверного — представления о том, что она за человек.
— Больше четырех миллионов подозреваемых, да?
— Ну... — Она сделала небольшой глоток и отставила чашку. — Вычесть всех, кто младше пятнадцати, всех, кто старше семидесяти, и тот миллион человек, которым она действительно искренне нравилась.
— И сколько останется, по-твоему?
— Понятия не имею. Пара миллионов, может?
— Два миллиона подозреваемых.
— Которые, возможно, никогда и словом с ней не обмолвились, — добавила она. — Тот, кто ее убил, не обязательно встречал Фиону Хелле раньше.
— Или та, кто ее убила.
— Или та, — кивнула она. — Кроме того, что касается природы языка... Шшш!
Из недавно отремонтированной детской доносился плач младенца. Ингвар поднялся прежде, чем Ингер Йоханне успела как-то отреагировать.
— Она просто хочет есть, — успокоил он, мягко отстраняя ее. — Я тебе ее сейчас принесу. Садись на диван.
Она попыталась взять себя в руки. Страх чувствовался почти физически: сердце колотилось, щеки горели. Она поднесла ладонь к глазам: в каплях пота на линии жизни отражался свет лампы. Она вытерла руки о халат и уселась поудобнее.
— Мышка проголодалась, — приговаривал Ингвар над детской головкой. — Сейчас мама тебя покормит. Сейчас, сейчас...
Облегчение при виде моргающих глазок и причмокивающего рта заставило Ингер Йоханне расплакаться.
— Я схожу с ума, — прошептала она, укладывая девочку поудобнее.
— Нет, ты не сходишь с ума. Ты просто немного встревожена и напугана.
