Константин Кульчицкий - Заказ
– Так остальные конюха, кто ему лошадей выводил, сейчас все по ипподромам… Сезон-то скаковой в разгаре, они при конях. А тот, что непосредственно Заказа выводил, вообще в больнице лежит – копытом досталось…
– Значит, этот питерский одного коня фотографировал?
– Не-е, многих. Почти всех продажных… ну, кого продавать собираются. На карточки снимал и на видео. Теперь почти все так, кто лошадей покупает… В «Свободе» привыкли уже, никто и внимания не обратил…
– А на чём приезжал? Тоже не обратили?
– На легковой.
– А модель машины? Цвет? Номер?
– Народ говорит, какая-то серенькая иномарка. Но какая – а Бог её… Только то, что сам за руль не садился. Может, потому, что машина не его была, а может, после пива… Это Шелепин точно помнит. Мужики за пивом к багажнику подходили – за рулём другой сидел.
– Ладно… – Панама сунул в пепельницу окурок и вынул новую сигарету. – А ты чем порадуешь?
– Ну, я-то… Я поехал на ипподром. Встретился с Гавриловым Петром Ивановичем, тренером совхозным. Первым делом расспросил его, кто коня забирал… опять же, ясное дело, словесный портрет…
– Ну и?.. – У Панамы вспотела ладонь, державшая трубку.
– И ничего общего. Совершенно другой человек. Тот, что в «Свободе», – плотный такой, коренастый, русоголовый. А этот – чернявый и худее в два раза…
На самом деле Панама чего-то в этом духе и ожидал.
– Решил я, – продолжал рассказывать Олег, – выспросить у обслуживающего персонала, не знаком ли им человек с Колькиного портрета. Так, на всякий…
Антон снова напрягся, нутром чувствуя – сейчас парень ему преподнесёт кое-что интересненькое.
– Ну? – не вытерпел он. – Рожай поскорее!
– По ходу дела добрался до ихнего жокея, Анисимова… и вдруг вижу – менжуется[41] парень… Ага, думаю! Ну и взял его в оборот. Завёл в конюховку, достаю протокол допроса свидетеля, предупреждаю о даче ложных показаний… короче, поднажал. И вот что натряс: дескать, он вообще-то не очень уверен, этот или не этот, но в самом начале сезона приезжал мужик похожий на ипподром. Водкой его пытался поить, в ресторан приглашал… Анисимов отказался, и тогда тот достаёт две сотенные баксов и говорит: очень, мол, хочу Заказа купить, а Цыбуля, мать его разэтак, не продаёт. Прошлый сезон конь неважно скакал, так, значит, как бы устроить, чтобы и в этом году он не лучше?.. Тогда-то Цыбуля уж точно его на продажу… И если Анисимов, стало быть, окажет содействие, то ещё триста баксов получит. В качестве комиссионных с покупки… Долго Анисимова уламывал. И уломал. Жокей двести взял и… Антон Григорьевич, – тут голос опера стал доверчиво-просительным, – я ему обещал, что не буду карать, если он сам мне всё…
Антон Григорьевич сделал вид, что не слышал.
– Взял, значит, – и дальше что? В скачках коня тормозил? Это, чтобы ты знал, должностное преступление. На Анисимова твоего дело заводить надо.
– Ой, Антон Григорьевич, там очень всё сложно… Конники эти… Я как попробовал разобраться, так крыша чуть не поехала… – С этим Панама спорить не стал: успел на собственном опыте убедиться. – Если вкратце, то можно ничего криминального не делать, а конь не поскачет. И придерживать не понадобится…
Панама нахмурился:
– Например?
– Пожалуйста. Напоить или накормить перед скачкой – и куда ему с полным-то пузом? И других мулек немерено… Одно скажу я вам, Антон Григорьевич, – тёмное это дело, скачки…
– Ну так что? – добивался Панама. – Анисимов его поил перед заездами?
– Сам – нет. Там и других хватает…
– Но знал, что с конём делают?
– Может, и знал. Попробуй докажи…
– Но инициатива – его?
– Говорит – нет…
– Ну Господь с ним, с Анисимовым твоим, потом с ним разберёмся. Ещё что?
– Был я, Антон Григорьевич, на железнодорожной станции. Никакого коня там в те дни вагоном не отправляли. Всё очень просто. До гениальности… В одни ворота ввели, в другие вывели. Погрузили в коневоз – и адью! И никто эту машину, что характерно, не видел и не слышал. А скорее, просто внимания не обратили. Их там вокруг…
«…78 RUS», – снова вспомнил Панама. Но всё же спросил:
– А охрана? А пропуска?
– На погрузку въездной пропуск не нужен. А на выгрузке… там охрана привыкла, что коней на ипподром часто привозят. И своим ходом со станции, благо недалеко. Они с ипподромовских и не спрашивают…
– Я-а-асненько, – протянул Панаморев. – То есть история у нас, Олежек, наклёвывается прелюбопытнейшая. Всё понятно, что ничего не понятно. А деятель этот, ну, что жокею двести баксов всучил, больше на ипподроме не появлялся?
– Нет, Антон Григорьевич. Ни разу. Я всех опрашивал: и администрацию, и на других отделениях… Никто больше не видел…
Панама ненадолго задумался…
– Ладно… Олежек, а что у нас по убийству? По пенсионеру-тотошнику?
Молодой опер снова зашуршал бумагами, принялся говорить…
Дождь почти прекратился. Тяжёлые капли, нещадно лупившие по спине и бокам, рассеялись мелкой водяной пылью, плававшей в воздухе. Над травянистой низиной, где люди выстроили посёлок, повис туман. Ближе к лесу он становился плотнее, а непосредственно возле домов обретал прозрачность – тепло разгоняло его.
Пока длилась ночь, Паффи всё ближе и ближе подходил к человеческому жилью… Утро застало его возле небольшого, аккуратно сложенного стожка в двадцати шагах от одного из домов на окраине. Дождь промочил старого коня до костей, сделав его из гнедого караковым. Вода стекала по морде, капала с ресниц. Грива и хвост слиплись. Лишь кое-где в пахах и под мышками шерсть оставалась сухой…
Паффи продрог, как никогда в жизни.
Привыкший к тёплой конюшне, он тяжело перенёс сегодняшнюю ночь… По телу волнами пробегала дрожь, и сейчас он, наверное, не шарахнулся бы ни от каких выстрелов. Он стоял неподвижно, низко опустив голову, как это делают под дождём почти все деревенские лошади: если не шевелиться, под вымокшей шерстью сохранялись хоть какие-то остатки тепла…
Со стороны казалось – он спал. Но глаза его были открыты.
Подул утренний ветерок… лёгкий, еле заметный… Он показался Паффи зимним бураном. Холод жалил тысячами ледяных игл… и по-прежнему никто не спешил завести старого коня в уютный денник, накормить, закутать попоной…
Спасаясь от холодного воздуха, Паффи медленно обошёл стожок с другой стороны и плотно прижался к нему. Сено, тронутое дождём, сперва холодило, потом боку стало тепло. Конь опять опустил голову и застыл…
Дверь в доме скрипнула и открылась.
На веранде появился крупный мужчина лет сорока пяти. Он глянул на небо и рассердился:
– Гляди ты! Такой чудный вечер, а с утра… Вот уж запогодило, так запогодило… Хляби небесные… – И двинулся к сарайчику, в котором ночевала корова.
Оттуда с подойником в руках появилась жена:
– Коля, ты её поближе к кустам привяжи. Там не кошено, травка получше… И мне с подойником недалеко…
– Угу, – согласился мужчина. Топать Бог знает куда по мокрой траве ему и самому не хотелось. – Слышь, Галь? Как запогодило-то, а?.. Хорошо хоть, вчера с сеном управились… Ты как чуяла!
– Ну вот. А ты всё – в выходные да в выходные. Баб слушать надо! Сиди теперь в доме, чай пей да на стожок свой любуйся. И дело сделано, и сердцу спокойно…
И оба как по команде поглядели на творение рук своих – небольшой, аккуратно смётанный стожок, высившийся почти сразу за заборчиком огорода…
– А это ещё что за..? Вот чёрт! – ругнулся мужчина. – Галь, смотри, конь сено наше жрёт!.. А ну, пошёл!!!
И, как был, без сапог, просто в сандалиях на босу ногу, побежал, размахивая руками, по густой, пропитанной дождём траве к изгороди. Брюки тотчас же промокли до самых колен.
Конь приподнял голову и безнадёжно посмотрел на мужчину. Кажется, его опять прогоняли…
– Пошёл!!! Кому говорят!..
Мужчина запоздало остановился, посмотрел на липнущие к ногам брюки и сокрушённо хлопнул себя ладонями по коленям:
– Ну вот, только треники снял!.. Галя!.. Мне в контору сейчас, а я вона покуда промок…
Мужчина стоял посреди огорода: возвращаться домой – мокро; до нахальной чужой лошади у коровкиного стожка – не добежал… а сверху, как назло, опять начинал моросить дождик…
При том что конь, похоже, от стожка отходить и не собирался.
– Галь, ну что за напасть такая?
Лезть через изгородь в парадных, пускай даже вымокших брюках мужчине ужас как не хотелось, но и возвращаться ни с чем… раз уж побежал…
– А чего ты рванул, как тебе солью в зад стрельнули? – резонно поинтересовалась жена. – Чай, не мальчишка… а солидности… Иди в дом, горе луковое… тоже мне, директор. Другие штаны дам… Да сапоги надень наконец!
