Константин Кульчицкий - Заказ
Василий Никифорович, руководствуясь обычным своим принципом, гласившим, что сено к лошади не ходит, остался спокойно стоять. И вдруг глаза его широко раскрылись, засветившись нескрываемой радостью. Руки сами распахнулись, готовя дружеские объятия:
«Ба-а-а!!!»
Из автобуса тем временем появился невысокий и сухощавый, но весьма властного вида мужчина. В светлом летнем костюме, с непокрытой седой головой. Повернувшись к двери автобуса, он подал кому-то руку, и наружу выпорхнула девчушка лет семи. Розовый лёгкий спортивный костюмчик, голубая с непомерно длинным козырьком бейсболка на светлых, почти песочных, коротких волосиках… Дед и внучка, немного пугливо держащаяся за его крепкую руку!
«Йон!» – окликнул Цыбуля.
«Vasia!!!» – обернулся иностранный господин… и решительно шагнул в распахнутые объятия Василия Никифоровича. Белокурая девчушка, застывшая в двух шагах, недоумённо глядела, как её строгий и чопорный дедушка с хохотом тискает и гулко хлопает по спине коренастого, загорелого точно негр русского дядьку. Конечно, дедушка Йон ещё дома ей говорил, что в России они, наверное, встретят одного необыкновенного человека. Правда, маленькая Ингеборг по его рассказам представляла себе нечто совершенно иное. Вот он, значит, на самом деле какой?..
А Фасолька знай себе гуляла в леваде. Она вдосталь набегалась и теперь не спеша бродила вдоль ограды, выискивая и срывая губами одиноко растущие травинки. Вся зелёная поросль вокруг была давно подъедена кобылами, которых выпускали гулять.
Когда недалеко от выводного круга остановился большой яркий автобус, лошадка навострила уши и пристально посмотрела в сторону выходящих из него людей. Она бы и вплотную к ним подошла, чтобы познакомиться с каждым, да не пускала ограда. Нотка не боялась людей. Люди – это друзья…
Приехавшие двинулись в сторону выводного круга. Тут-то на конюшнях, особенно на жеребцовой, началась беготня! Люди мчались в амуничник за выводными уздечками, торопливо надевали их на вычищенных до блеска коней, влажными суконками смахивали невидимые пылинки, первый и последний раз в году приглаживали гребнями хвосты…[38] Готовились и совхозные спортсмены. Им сегодня выводить лошадей на выводку: тренера и жокеи на ипподромах с лучшими скакунами, дома остались жеребцы-производители да кобылы с жеребятами. Кобылы пасутся в табуне, поэтому показывать гостям будут в первую очередь жеребцов. А они ребята строгие, норовистые… На свечку взвиться, в галоп с места сорваться, волоча ведущего на чёмбуре, – раз плюнуть! Сил-то немерено!.. Так что выводить зверей будут по двое. На двух чёмбурах – справа и слева! И самим безопаснее, и смотрится торжественнее. На ребятах красные рединготы и ослепительно белые бриджи. На каждом жокейка. Всё по форме, всё чин-чинарём… всё как у людей…
Фасолинка издали смотрела на них. Про неё просто забыли.
…Гости старались расположиться поближе к хозяину. Плотно окружили его и внимательно слушали. Василий Никифорович о каждом своём питомце рассказывал, как стихи читал. И когда на площадке появлялся очередной жеребец, гости встречали его аплодисментами. Вполне заслуженными.
Йон фон Шёльдебранд стоял рядом с Василием Никифоровичем и довольно щурился при виде каждого нового животного. Если честно, подобного он не ожидал. Швед был весьма искушён в конном деле и лошадях, но Цыбулины воспитанники поразили даже его!
– …А плохих в производители не берут, – отшучивался Цыбуля. – Их на колбасу сдают. Правда, колбасы той мы не едали давненько, потому как не бывает у нас плохих лошадей. Только класс! Вот без колбасы и сидим…
Гости смеялись. Они уже побывали в столовой.
Выводка подходила к концу, когда Цыбуля услышал вскрик Йона:
– Ingeborg!.. Has anybody seen my granddaughter?..[39]
Девочки в розовом спортивном костюмчике в самом деле нигде не было видно. В радиусе нескольких вёрст ребёнку не могла угрожать никакая мыслимая опасность, но Йон почему-то страшно разволновался:
– Василий, она панически боится лошадей!.. Когда-то неподалёку от нас проходили соревнования по троеборью… Мой сын с женой и дочерью поехали посмотреть… И прямо у них на глазах на препятствии насмерть разбился всадник… юная девушка… А лошадь вскочила после падения, бросилась прочь и сшибла Ингеборг с ног… Ты понимаешь, маленький ребёнок… и огромная рыжая лошадь с пустым седлом… Чуть не затоптала её… Мы даже боялись, что… Ингеборг! Ингеборг!..
Йон нервно озирался – не появится ли внучка. Внучка не появлялась.
– Может, спряталась где-нибудь?.. – в отчаянии спрашивал дед.
Василий Никифорович пробовал успокоить его:
– Да куда ж она тут денется, Йон? Играет себе небось… Найдем сейчас. Пошли…
Другие гости приняли случившееся близко к сердцу: такого да не понять! Праздничного настроения как не бывало, все поспешили к автобусу, где, как предполагал Цыбуля, девочка могла укрыться от зрелища «страшных» коней… Случайный взгляд, брошенный в сторону маточной конюшни, стоящей поодаль, положил конец поискам:
– Йон! Смотри!
И швед снова понял русского без перевода.
У левады, где гуляла Фасолинка, стояла маленькая девочка в розовом костюмчике и голубой бейсболке с непомерно длинным козырьком… Из-за ограды, просунув голову между жердей, к ней тянулась рыженькая лошадка. Девочка бережно гладила мягкие, ласковые, бархатные ноздри. В первый раз ей было не страшно…
Мужчины подошли осторожно, чтобы не испугать. Фасолина, радуясь ласке, забавно дёргала верхней губой и тем смешила новую подружку ещё больше. И тут Ингеборг заметила деда. Беззаботно показала пальчиком на лошадку и быстро залопотала по-шведски. Генерал для начала опустился на корточки и крепко обнял внучку: он вправду переволновался изрядно. А потом сам протянул к Фасольке руку и погладил её по морде, по шелковистой коже между ноздрей. Кобылка ещё сильней задрала верхнюю губу: как говорят конники, засмеялась. Ингеборг захлопала в ладоши.
Йон поднял глаза на Василия и тихо проговорил:
– Я ведь думал, никогда уже к лошади не подойдёт… Слава Богу, я ошибался…
Цыбуля всегда принимал решения быстро. Он положил руку девочке на плечо и спросил:
– Нравится? Лошадка нравится, говорю?
Переводчик перевёл с русского на английский, дедушка Йон – с английского на шведский. Девчушка захлопала глазами и очень серьёзно проговорила:
– Да…
– И ты будешь её любить?
– Да…
– Ну тогда она твоя. Забирай.
Девочка сперва ничего не ответила. Обхватила деда за шею и спросила на ухо:
– Можно?..
Йон вскинул голову. Цыбуля медленно, торжественно кивнул…
…А вечером они сидели за столом, накрытым хлебосольной Марьяной Валерьевной, и снова пили «Горилку з перцем»…
Когда питерские синоптики обещают дождь, прогноз всего чаще сбывается.
Аня с Сергеем привезли Антона Григорьевича в гостиницу «Россия» в половине второго ночи, и в тот момент уже вполне конкретно накрапывало. Утром, когда он вылез из-под одеяла (зевая так, что челюсть впору было вправлять) и стал бриться, резкий ветер хлестал по стеклу полновесными струями. Панама посмотрел со своего этажа на мокрые, безостановочно работающие дворниками автомобили, на парк за проспектом – нахохлившийся, сразу ставший почти осенним, – и содрогнулся. Как всё-таки жесток и несправедлив мир! То ли дело было вчера!..
Ко всему прочему, зонта у него не имелось. Два дня назад Панама сдал его в ремонт (что-то произошло с механизмом: откроешь, потом не закрыть) и, соответственно, с собой в поездку не взял.
Похоже, предстояло героически намокать…
К счастью, кое-какие остатки совести у злой судьбы всё же сохранились. Пока Антон Григорьевич одевался и с помощью кипятильника варил себе кофе, за окном по крайней мере перестало хлестать. Так что следователь-важняк вышел на улицу уже не в ливень, а в самую обыкновенную петербургскую морось. Которая не всякого коренного аборигена заставит раскрыть взятый из дому зонт.
Гостю-южанину мозглая сырость тут же влезла и за воротник, и в рукава, заставив зябко поддёрнуть молнию куртки. Уже вторую ночь он капитально не высыпался; в результате организм положительно отказывался вырабатывать тепло и отчаянно мёрз. А потому чувствовал себя несчастным вдвойне.
«Над „Россиею“ небо синее… – вздохнул Панаморев и посмотрел вверх. – Держи карман шире…»
Там не было ни малейшего поползновения на просвет. С юго-запада, с моря, ползли угрюмые клочковатые облака. До того низкие, что мгла порой заволакивала даже огромные буквы, венчавшие не Бог весть какое высотное здание.
