Евгений Зубарев - Я убью тебя, менеджер
– Нет, Вань, не так. Ты меня прости, но мужики этого делать не умеют совершенно.
Я протяжно вздохнул, преданно глядя ей в глаза, но она тут же встала, глядя мимо меня, и, еще раз сладко потянувшись возле портьер, ушла в ванную и закрылась там на щеколду.
Этот клацающий, ненавистный, режущий душу звук преследовал меня утром и вечером – я знал, что он означает, и Марта, уверен, тоже знала, что я знаю.
Человека не переделаешь – вот о чем скрипела мне эта поганая щеколда с утра до вечера.
Видимо, осознавая это, Марта категорически воспротивилась моей готовности немедленно развестись с прошлой жизнью.
– Не делай этого, Вань, пожалуйста. Не надо резких движений. Давай ты просто исчезнешь на месяц. А там видно будет, – убедила меня она, и я послушно не стал делать никаких резких движений. Я просто однажды явился домой с пачкой долларов, сунул Катьке десять штук разом и озвучил этот жест замогильным голосом:
– Мне обещают еще столько же, если я через месяц представлю один важный текст. Правда, придется на месяц исчезнуть.
Катька цепко схватила пачку обеими руками и смогла в ответ только кивнуть:
– Исчезай! А мы пока сделаем ремонт в ванной, и еще на мебель останется.
Что на самом деле я получил в красивой обертке, на которой было написано «Марта», я так и не понял. Сколько я ни присматривался, вроде бы это была та самая, яркая, резкая, отважная и, уж конечно, любимая Марта, с которой я плечо к плечу провоевал три года на площади в два миллиона газетных экземпляров среди пяти миллионов безумных, подлых, трусливых или равнодушных людей.
С другой стороны, я видел, как ее иногда тяготили мои поцелуи и прочие демонстрации страсти. Не говоря уже о том, что все чаще Марта спала со мной, только как следует зажмурившись, и, кого она себе при этом представляла, я мог лишь догадываться.
Это был точно не Пушкин, не Роман Абрамович и даже не Владимир Путин. Скорее всего, это все-таки была Ленка – потому что несколько раз, глубокой ночью, Марта во сне произносила ее имя, и тогда я немедленно просыпался, тревожно оглядываясь по сторонам.
На кухоньке нашего номера я успел сделать ее любимый шопский салат и даже собрать ее пляжную сумку, упаковав туда купальник, полотенце, три банки пива и одну из монографий Эриха Фромма, на которого Марта подсела в последнее время. Взвесив все «за» и «против», сегодня я сунул в пляжную сумку Марты монографию под названием «Иметь или быть?». Впрочем, в содержание этого текста я не углублялся, так что понятия не имел, насколько его название совпадало с моим ощущением ее содержания.
Марта вышла из ванной совершенно умиротворенная, быстро слопала свой салат, набросила на плечи майку, обернула бедра юбкой и, подняв за ремешок пляжную сумку, сказала:
– Пошли уже, Ваня! Сколько же можно тебя дожидаться!
Я тут же послушно оторвался от мытья посуды и пошел, да нет, побежал за ней, улыбаясь самому факту обращения внимания к своей нелепой кандидатуре.
Мы пошли с Мартой по узкой, пыльной улочке, выбеленной беспощадным африканским солнцем, и снова, как повелось здесь с нашего приезда, на улицу высыпали улыбаться и делать мне ручками девушки из окрестных заведений, совершенно однозначно воспринимающих меня как местного парня, просто ненадолго удравшего за пределы своей родины, но уже одумавшегося и, конечно, окончательно вернувшегося в родное лоно.
Кстати, возможность того, что мой папа был родом из Туниса, никто никогда не отвергал. Моя мамаша, помнится, называла три вероятные территории планеты Земля – Америка, Азия и, внимание, – Африка.
Марте тоже, конечно, тут улыбались, но совсем иначе. Марте здесь улыбались, как всюду на курортах планеты улыбаются белой женщине, – ровно, дозировано и неискренне. Мне мои улыбки нравились много больше. Уже на второй день Марта это заметила и, помнится, сказала, с некоторым удивлением в голосе:
– Я смотрю, тебя тут всем городом любят. Может, воспользуешься? Я не обижусь.
Но мне совсем не хотелось пользоваться такой простодушной, хотя и пылкой любовью.
Мы явились на пляж, и, пока я хлопотал вокруг зонтика, раскрывая его, а потом расстилая подстилку и пряча наши сумки в тень, Марта сбросила прямо на песок юбку и маечку и отправилась купаться.
Я украдкой полюбовался ее точеной фигуркой и уверенной резкостью в движениях, когда она входила в воду. Плавала она, как русалка, – то есть даже не плавала, а жила в воде.
Тоже, кстати, одно из недоступных мне удовольствий – от открытых водоемов я, по возможности, пытаюсь держаться подальше, а уж плавать там – это сущее наказание для меня. Похоже, мой папаша и прочие неведомые родственнички по африканской линии обретались исключительно в пустынях, а в морях-океанах их только топили работорговцы или конкуренты из соседнего племени. Иначе откуда у меня такая явная, но безотчетная тревога при виде любого открытого водного пространства?
Я лежал на подстилке и лениво фантазировал по поводу своих черномазых генов уже больше часа, но Марта и не думала выбираться из воды – с берега я видел, как она доплыла до зоны аквабайков и гоняла там сейчас на одном из водных мотоциклов, взлетая на волнах к самому солнцу.
Я лениво потянулся в сумку за банкой пива, приподнявшись на локте, и вдруг услышал за спиной русскую речь:
– Господа, пьянству – бой! Так выпьем перед боем!
Метрах в десяти от нашего зонтика расположилась группа бледнолицых молодых людей, и среди них я сначала увидел Андрюху Иванова, а потом я увидел ее и тут же вжался в песок, совершенно обалдев от самого факта этой встречи, но отчетливо понимая, что мой медовый месяц закончился и больше ничего подобного у меня уже никогда в жизни не будет.
Скрипя зубами от бессилия, я молча смотрел на них, думая о вопиющей несправедливости этого мира. Ну почему из двухсот стран на планете она выбрала именно Тунис? И почему из всех возможных городков на побережье она выбрала именно этот?
Да нет, не бывает таких случайностей – она пришла за ней.
Потом Ленка стала раздеваться, обнажая свои бледные щуплые, невзрачные бедра, и я подумал, что смогу пойти за ней к морю и там незаметно утопить ее, к чертовой бабушке.
Я тут же оглянулся на море и понял, что незаметно утопить в этом гадючнике невозможно даже медузу – спасатели торчали в своих фанерных скворечниках через каждые сто метров пляжа, принимая вычурные позы и демонстративно зыркая в бинокли.
Тогда я позорно сдался, лег навзничь и закрыл голову руками. Я стал думать о том, как сейчас добегу до Марты, схвачу ее за руку, сдерну с этого чертового аквабайка и потащу в отель за вещами, сочиняя по дороге разные идиотские версии грядущих апокалипсических катастроф.
Но даже если я дотащу Марту до аэропорта и мы удерем в какую-нибудь соседнюю страну, через пару недель нам все равно предстоит возвращение в Питер. И там спрятать Марту у меня все равно не получится. Они найдут ее и заберут, потому что она не моя – она принадлежит им, и все мы знаем это.
Кто я такой? Гнусный наглый, вонючий самец, осмелившийся отобрать трепетную женскую душу у благородного лесбийского сообщества города Санкт-Петербурга. И за меньшее преступление карают высшей мерой.
– Ваня! Ты не представляешь, кого я сейчас встретила!
Мне очень хотелось сразу встать и уйти – в отель, в кабак, в бордель, – но меня не оставляла жалкая надежда, что Марта может отозваться об этой встрече как о какой-нибудь несущественной ерунде, и тогда все вернется, и Марта снова станет моей. Не вся, конечно, но хотя бы частично, хотя бы на время. А что будет потом, мне плевать. Я хочу Марту, а не время.
– Ваня, я встретила ЛЕНКУ! Здесь!! Ты представляешь?!
Мне пришлось отлипнуть от песка и сесть на покрывало, чтобы рассмотреть ее лицо.
Определенно, она была счастлива. Она просто светилась изнутри, ее распирало от предвкушения следующей встречи, уже наверняка назначенной на этот вечер, и я окончательно понял, что мне не следует больше мечтать. Это было бы просто неразумно.
Я вежливо растянул губы в своей фирменной ослепительной улыбке и сказал ей:
– Как здорово, что все мы тут сегодня собрались.
– Да, это действительно так здорово!
Она, моя чуткая, тонкая Марта, даже не почувствовала иронии, из которой состояло каждое слово моего обращения к ней.
Я понял, что проиграл. И тогда я встал на колени, поднял руки к небу и закричал, как, наверное, кричали мои чернокожие предки, когда попадали в засаду к другим, диким, безжалостным хищникам африканских джунглей:
– Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!
Весь пляж, весь, без преувеличения, вздрогнул. То там то сям от множества мелких групп людей отделялись мужчины – они вставали, расправляли могучие плечи и поворачивали свои встревоженные и укоризненные лица ко мне.
Тогда я еще раз поднял сжатые кулаки к небу и снова закричал, уже так громко, как только смог:
– Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!
