Екатерина Лесина - Кольцо златовласой ведьмы
Главное, чтобы все, наконец, закончилось!
Эльвирину дверь открыли. Наверняка дубликат ключей сделали при оказии, и вот, пригодился.
Вика только и успела, что медведя схватить, а заодно и подумать, что, будь она действительно разумной женщиной, хваталась бы за нож или иное средство обороны. А медведем разве что в голову кинуть можно, и то оскорбление нанося.
– Здравствуйте, – сказала Вика гостям незваным. – А я вот тут… сижу… думу думаю.
– О чем?
Елизавета пришла не одна.
Ну да… вдруг Вика сопротивляться станет?
– Да так, о разном… например, как убивать меня будете?
Хорошо, если быстро и безболезненно. Вика жутко боли боится, особенно зубной.
– И кто же тебе сказал, что тебя убивать собираются? – мягко поинтересовалась Елизавета, ставя на стол пакет с соком, на сей раз – гранатовым. У охраны подсмотрела, что Вика пьет, что ли? – Мы просто побеседуем… проясним кое-какие детали.
Да что тут прояснять-то? Вика выгоднее для нее мертвая, чем живая. Самоубийство…
И послание предсмертное наверняка напечатают. Кто в век электроники от руки пишет-то? А так – формальности соблюдены. Хладнокровный убийца загнан в угол или мучился от угрызений совести. Нервы сдали. Вот он, вернее, она, и находит выход.
– Бери, – сказала Елизавета, подвигая ей пакет.
А руки – в перчатках, не хирургических, а лайковых, которые принято надевать к подобным дорожным костюмам.
– Спасибо, что-то не хочется.
– Деточка, – Елизавета убрала руку. – У тебя два варианта. Или ты пьешь сок сама, чтобы на пачке твои пальчики остались, или Стась приглашает тебя на прогулку. Исчезновение нас тоже устроит, как ты понимаешь…
…но в случае прогулки смерть Вики будет долгой и мучительной. Такой вот нехитрый выбор.
– Вообще-то, я на Семена думала, – призналась Вика, берясь за пакет с соком. – Ну, он такой… скользкий. А у тебя – мотоцикл. И говорил ты хорошо… ты мне даже нравился.
– Бывает.
Вика открыла пакет с соком и попросила:
– Мне бы кружку. Как-то привычнее, что ли…
Странно, но желание ее исполнили. Приговоренным к смерти полагаются льготы?
– Спасибо, – Вика поняла, что не будет ни признаний, ни объяснений, потому что на подобные глупости нет времени. Она или выпьет этот сок, или не выпьет.
– А знаешь, – сок пах именно соком и вид имел обыкновенный, наверное, старинные яды тем и хороши, что не меняют суть вещей. – Я все-таки поняла, что ламии существуют.
Сняв перстень с пальца, Вика протянула его Стасю:
– Отдашь Сереге.
– Отдам.
Врет: он собирается Серегу убить. Возможно, уже попытался – так сказать, последний эпизод в алогичной цепочке событий.
Но если не отдаст, будет проклят… так старуха сказала. Почему-то сейчас Вика ей верила. Глубоко вздохнув, она подняла чашку и поднесла ее к губам.
– Не стоит этого делать, леди, – мягко произнес человек, Вике незнакомый. – Успеете еще с жизнью попрощаться. Добрый день, Елизавета. Я рад, что вы решили лично проконтролировать процесс, в противном случае нам бы не хватило доказательств. Станислав, прошу вас сесть. И не пытайтесь оказать сопротивление, это бесполезно.
Стась поднял руки и сел.
– Вы рискуете, – тон Елизаветы был холодным.
– Ничуть, – возразил человек и, поклонившись, представился: – Павел Яковлевич. Глава службы безопасности…
А Вика поняла, что у нее руки дрожат. Серега… мог бы ее предупредить… хотя бы намекнуть… вчера ведь намекал, а она, дура эдакая, намеков не услышала! Сама виновата… Вот теперь и сидит, трясется.
Все закончилось, а она трясется.
И когда рядом с вежливым Павлом Яковлевичем возникают иные лица, в знакомых черных костюмах, трястись она не перестает. Ее спрашивают. Она отвечает.
Забирают сок. И тот, который в кружке, – тоже.
Что-то пытаются ей объяснить, и Вика кивает… потом все уходят, а она остается одна в чужой квартире. Ждет – чего-то или кого-то…
Лучше уж у себя… хотя у нее – ремонт. Наверное… Вика уже ни в чем не уверена, разве что во внезапно обретенной свободе. Она встает, поднимает ключи, забирает сумочку – паспорт, кошелек с мелочью и три шоколадные конфеты, которые не решается съесть. А вдруг и они тоже отравлены?
Серега сидит на лавке у подъезда и кормит голубей.
– Хочешь? – Он протягивает ей горсть семечек.
– Хочу.
– Злишься?
– Не знаю, – честно ответила Вика. – Их же не выпустят?
– Теперь точно – нет. Павел Яковлевич – человек дотошный… это он мне подсказал, что надо делать.
Использовать Вику в качестве приманки.
– Ты не нужна была им живой, – Серега сыпанул горсть семечек на асфальт. – И я не нужен.
Значит, и его тоже?
– Но я-то знал, на что иду. Извини.
Вика извиняет, только вот понятия не имеет, что ей дальше делать.
– Светка узнала про их роман… Стася и Лизки. Она бы донесла папочке. А он бы взбесился. Еще хуже все вышло бы, если бы он заподозрил, что ребенок – не от него… в общем, Светку надо было убрать. И украшения для нее заказала Лизка, вроде замирялась… поэтому Светка их и не надела. Вот только примерить не отказалась.
– Мне жаль.
– Ну, а дальше… они просто легенду раскручивали.
И подставляли Вику…
– И что теперь будет? – Вика села на скамейку.
– Их – посадят. А мы… давай, как в сказке? Чтобы жили долго и счастливо? И умерли в один день.
– Я не хочу умирать.
– Тогда просто, чтобы жили долго и счастливо…
Шли месяцы, они складывались в годы, и прежние страхи постепенно отступали. Ее новый покровитель, любовник и друг – Теофания постепенно уверялась, что этот человек так же заботлив, как и Джакомо, но куда умнее, – появлялся в доме изредка. Он никогда не предупреждал ее о своем визите, но ни разу не случилось так, что этот визит пришелся бы не вовремя.
Он по-прежнему любил темноту, а также строго запретил Теофании даже касаться его лица, желая сохранить в тайне отнюдь не уродство свое. Он был немолод, но и не отличался той старческой немощью, которая сопровождает увядание человеческого тела. Возможно, дело было в исключительной строгости, с которой господин относился и к себе, и к окружающим людям.
– Посмотри на тех, кто предается безудержному обжорству. День за днем не насыщают они свое тело, а пресыщают его. И потом жалуются на разливы желчи, на печень, которая разрастается до того, что теснит сердце! Или посмотри на других, неспособных дня без вина прожить. Как скоро они теряют разум и волю? Или третьи…
И Теофания соглашалась, что множество пороков ныне существует в Святом городе, что даже те, кому высшей волей предначертано стоять на страже стада Христова, ныне не отличаются высокой моралью. Что распутством своим, страстью к роскоши, неспособностью ограничить себя хоть бы в чем-то подают они дурной пример простым людям.
И стоит ли удивляться тому, что многие из этих людей, столь слабых духом и плотью, покидают сей грешный мир? Их тела – прибежище бессчетного числа болезней…
Конечно, умела она слышать больше, нежели сокрыто было в словах, правда, благоразумно предпочитала молчать об этом своем умении, равно как и о прочем, что имела неосторожность заметить. Ее покровитель знал слишком много о том, что происходило у подножия престола Петра, и вряд ли его знания были заемными. Он был влиятельным человеком, и Теофания уповала лишь на то, что его влияния хватит, чтобы защитить и ее…
…и Джулию.
…Та росла, чудесный цветок, золотоволосый ангел, не ведая бед, думая, что весь мир столь же прекрасен, как и дом, в котором ей довелось родиться и расти. Она была добра, светла и легка… Теофания с ужасом думала о том, что дочь ее не готова встретиться с миром, и все же не находила в себе сил разрушить ту чудесную сказку, которую сама же и создала.
И все, что она могла, – рассказывать дочери странные страшные истории о ведьмах и ламиях, о коварных мужчинах, которые бросают своих возлюбленных, пусть изначально и клялись отдать им сердце и весь мир в придачу. Она показывала ей кольцо и книгу, учила читать тайный язык, пусть Джулия и не желала учиться. Зачем ей знать, как изготовить яд, прозрачный, словно вода, безвкусный, как она же, не имеющий запаха и не теряющий свойств при хранении? Джулия не собиралась никого лишать жизни!
Да и вообще, как о подобном подумать можно?!
Нет… у нее все будет иначе. Прекрасно. Как в сказке!
В Палермо Паоло, граф Скуэро, стал известен своей набожностью, которая выделяла его среди иных аристократов, слишком гордых, чтобы преклонить колени перед Господом. Он, в отличие от многих, ежедневно являлся к мессе и подолгу стоял на коленях. Никто не знал, о чем он просит Бога.
О покое для грешной души своей любовницы, которую взял-таки в жены?
Или же о благословении для своего сына?
