Части ее тела - Юлия Александровна Лавряшина
Меня разобрал смех:
– Сравнение не очень, если честно. Я же не воевать собираюсь, а просто жить.
– Никто не рождается для того, чтобы воевать, – отозвался Артур так серьезно, что я почувствовала себя неловко. – А потом оказывается, что приходится защищать… своих любимых… Я вот не смог…
Наверное, это песня так его растревожила, но он вдруг уселся прямо на пол рядом с моей кроватью (кто спал на ней раньше, я даже знать не хотела!), подтянул ноги и, обхватив колени, уткнулся в них. Однажды я уже видела его рыдающим над маминой фотографией, но тогда Артур не подозревал, что я подглядываю. А сейчас он даже не пытался скрыть своей боли, которая ничуть не утихла за этот год… И я поняла: это значит, что мы и в самом деле стали одной семьей.
Родным людям нет необходимости скрывать друг от друга свои слабости. К примеру, Артур знал, что я люблю поесть, хоть и не толстею. Наверное, и другие мои недостатки уже заметил. А меня смешило, как ему нравится распускать хвост и очаровывать всех подряд, используя свою красоту. В этом мерещилось нечто женское… Но кто посмеет упрекнуть Логова в недостатке мужественности?
Похоже, теперь он готов был открыться и Никите, ведь тот мог зайти в комнату в любой момент. И увидеть, как мы с Артуром сидим рядом на полу, прижимаясь плечами и коленями, но каждый из нас троих знал: в этой близости нет ничего сексуального, нам просто так легче выстоять против ветра Судьбы, сбивающего с ног. Пусть даже сейчас мы и не стоим вовсе…
Никита и в самом деле возник в дверном проеме со стопкой выглаженного белья на согнутых руках. Посмотрел на нас и, ни о чем не спрашивая, бросил его на кровать и уселся рядом со мной. И наши плечи, наши колени так же совпали всеми косточками и ложбинками.
– А хотите я блинов напеку? – неожиданно предложил он, развеяв мои опасения, что сейчас прозвучит какая-нибудь тоскливо-сочувственная фраза.
– Ты еще и блины печешь?! Слушай, можно я выйду за тебя замуж?
– Можно. – Никита рассмеялся, чтоб я не подумала, будто он принял мое предложение всерьез.
– А что ты еще умеешь делать?
Артур поднял голову, глаза у него были еще красными, но уже сухими, и произнес он с обычной насмешливой значительностью:
– О, у этого парня масса скрытых достоинств!
– И одно из них – я все держу под контролем…
Не придав значения тому, как Логов фыркнул, Никита сунул руку за пазуху и извлек узкий, но плотно набитый конверт. Улыбнувшись, он протянул его мне:
– Можешь посмотреть.
Отчего-то мне стало страшно:
– Что это? Там нет какого-нибудь белого порошка?
– Он называется «рицин», – назидательно произнес Артур. – Это белковый яд растительного происхождения.
– Не пугайте вы ее, Артур Александрович!
– Дома можешь обходиться без отчества, – великодушно позволил Логов. Кажется, он уже совсем пришел в себя. – Кажется, я уже разрешал тебе это… Только не вздумай мне «тыкать», это только Сашке позволено.
Просияв, Никита с готовностью кивнул и пихнул меня локтем:
– Да открывай, не бойся. Раз я принес, значит, никакого подвоха.
Резко выдохнув, точно собиралась нырять с вышки (на что в самом деле так ни разу и не решилась!), я открыла конверт и вытащила сложенный втрое официальный бланк. Это был договор купли-продажи…
– Ты продал квартиру! – взвизгнула я и, выронив бумаги, обхватила Артура и Никиту за шеи. – У нас будет приют! Собаченьки мои, скоро у вас появится дом!
Изображая полузадушенного, Артур прохрипел:
– Ты нас собаками назвала?!
Я разжала руки, и они, не удержавшись, стукнулись лбами, расхохотались в голос и устроили детскую возню, чуть не раздавив меня в запале.
Потом Никита отправился делать тесто, а мне пришлось продолжить заправлять постели. Когда я оставалась одна, со всех сторон сползались тяжелые мысли о Скарабее, от которых меня некому было защитить. И сердце сдавливало так, что хотелось умереть, ведь я упустила человека своей мечты и ничего не могла с этим поделать. Скарабей и вправду подобен солнцу… И он просто не заметил меня. Я осталась на том уровне реальности, который Кирилла не интересовал. И мы больше никогда не увидимся…
Такое случается со многими. Как они справляются с этим? Как научиться терпеть боль? Есть ли способ изжить ее? Задавить толщей будничных дней, одинаковых, как бетонные плиты? Мне предстояло подтаскивать их одну за другой, напоминая себе, что я выдумала эту любовь, этого человека мечты, который на самом деле может оказаться глуп, нечистоплотен, непорядочен… Зачем? Неужели я из тех, кому для жизни необходимы страдания? И ничего не изменится, когда я изгоню Кирилла Олейникова из своей души? Его место тотчас займет кто-то другой, причиняющий не меньшую боль?
Я выпустила одеяло из рук и уставилась в стену. Не хочу этого. Не хочу.
Она чувствовала перед смертью то же самое? Эта нестерпимая боль и загнала ее в ванную с совершенно чужим, ненужным человеком? А потом вонзилась клинком в живот… То, как Дина была убита, стало ясно, только когда Прохоренко дала показания и удалось найти нижнюю часть трупа. Нож пронзил печень, и Дина истекла кровью в придорожном кювете.
Сидя в громадном джипе своей матери, Лиза терпеливо ждала, когда жизнь покинет тело случайной жертвы, потом вытащила ее на пустую дорогу и затолкала в большой мешок. В этот момент Дина уже ничего не чувствовала… Но испытала ли она облегчение в тот миг, когда измучившая ее любовь ушла из нее с остатками крови? Скарабей наконец-то отпустил ее на волю… Впрочем, он и не держал ее. Как и меня. Нужен ли вообще кто-нибудь этому человеку? Хотя на мгновение его душа наполнилась скорбью о девушке, так любившей его? Или для него она так и осталась прилипалой, без которой жить стало намного проще?
Из материалов дела мне уже многое было известно о Дине. А Кирилл знал, что в детстве она занималась в цирковой студии и мечтала стать клоуном? Почему он так упорно отказывался впустить хоть немного веселья в свою жизнь?
Лет в десять ее заманили в секцию женского хоккея, вот почему она так уверенно держала биту… И могла бы снести башку тому, кто попытался бы на нее напасть, но Лизе удалось застать ее врасплох. Наверное, Дина решила, что они могут подружиться
