Александр Трапезников - Механический рай

— И все-таки давай попробуем.

— Вот и теперь у меня нет выбора, — усмехнулся Гера, целуя ее в глаза. — А как все забыть и начать заново? Как?

— У тебя же есть деньги, — сказала Галя. Теперь она стала повторять его мысли: — И немалые. Можно куда-нибудь уехать. Где будет мало людей и никто никого не знает. Где можно жить спокойно, никому не мешая, изучать какие-нибудь науки, ремесла. Мы были бы чудесной парой. Плели бы, например, корзины из бересты. А я бы рожала тебе детей.

— И тебе бы это понравилось? Такая жизнь?

— Мне — да. Что нужно для счастья? Только любовь. Любовь к тебе и ко всему миру, ко всем окружающим. К луне и солнцу, без различия. Без тайной мысли, что можно получить выгоду; Без обмана, без крови…

— Даже сейчас была кровь, — напомнил он.

— Это — другое. И ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Он отвернулся, но Галя, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. Оно светилось, будто натертое воском, но и сквозь эту бледность на скулах проступал слабый румянец, словно из-под снега пробивались живые ростки. Гера смотрел, не мигая, на стену, губы его улыбались.

— Чему ты смеешься? — спросила Галя.

— Все женщины хотят одного: властвовать, подсказывать из-за плеча, отозвался он.

— Нет, не все. Ты — мой властелин, я просто хочу спасти тебя, — сказала она, обняв Геру.

— Не надо, пусти. Меня уже хотела спасти одна девушка. Но она умерла. Не повторяй ее ошибки.

— Ты говоришь о Свете?

— О ней.

— И ты знаешь, отчего она умерла?

Гера продолжал лежать неподвижно. Он не отодвинулся, но как-то отдалился. Галя повторила вопрос, чувствуя некую недосказанность.

— Что с ней случилось? — в третий раз спросила она и села, обхватив руками колени. По коже прошла дрожь, Галя знала, предвидела ответ.

— Ты… ты… ее?.. — шепотом спросила она. — Я не верю.

Гера молча кивнул.

«…Селена — Луна, печальная и прекрасная, высматривающая кого-то на Земле и зловещая в своей любви, похожая на всех женщин мира, она сопровождала меня во время всего заключительного путешествия, поскольку мы двигались ночью. Мы шли к тем, кто держал ключи от Агарти, а жили они в гималайских пещерах, куда после гобийской катастрофы, случившейся много веков назад, переместились сыны Разума, маги-водители народов. Здесь они разделились на два пути — правой и левой руки, здесь существовал Центр скрытого могущества, добра и насилия, созерцания и невмешательства, управляющий стихиями и человеческими потоками, временем и стоячей водой безвременья. Так говорили между собой мои спутники… Девушку тоже звали Селеной, и в лице ее сочетались черты женщин всех рас, красота их природы и мужской дух воина. А было ли у нее живое, человеческое сердце — не знаю.

Как и все другие ламы, она принимала участие в жертвоприношениях, не отступая от меня ни на шаг.

Вполне вероятно, она была гораздо старше, чем казалось, потому что молодость возможно продлевать почти до бесконечности, а в гималайской Агарти знали, как это делать. Умели и в других точках планеты — в Андах, Месопотамии, в Абиссинии, Новой Гвинее, Мексике, на Алтае… Там, где люди, выжившие после самых разрушительных катастроф, сумели сохранить и постичь древние знания. Там знали, что эта Луна, освещающая сейчас наш путь и скитания, — четвертая. Первые три, по очереди, в течение сотен тысяч лет вращались вокруг Земли, постепенно сближаясь, нарушая законы гравитации и притяжения, вызывая этапы гигантизма. Потом они падали… Потом начиналась мутация людей… Так написано в книге „Дзиана“, где сказано, что в густом мраке времен будут найдены гиганты всех первых трёх цивилизаций, а четвертая будет последней. Новый человек вырвется из кровавого лона Зверя, будет двуногим колоссом и сможет достигать возраста пятисот лет.

Что ж… Книга „Дзиана“ написана не человеком, но сохранились и другие предания: греки помнят об эре Сатурна и чтят Геркулеса, жрецы Египта и Месопотамии были посвящены в тайну гигантов; в Германии, Скандинавии, России находили останки токсодонов, а в исчезнувшей Атлантиде вообще жили мутанты-тольтеки, выходцы с Тикуанаке, исполины, перед которыми нынешние существа — всего лишь саранча, покрывшая земную коросту…

Опять в мою голову лезут мысли этого идиота из академии, который сопровождает экспедицию. Он не то географ, не то ученый-натуралист. Мне привычно читать чужие мысли. Во Вселенной все отражается на всем, идеи, словно дым, поднимаются вверх, память не исчезает, информация не распыляется, разум человека не умирает. Все, что происходило и происходит на Земле, накапливается в банке данных. Происходящее в небе предопределяет земные события, но существует и обратная связь. В своей душе каждый человек — и в коллективной душе все человечество — обречено повторять прошлые взлеты и падения. Вся история Космоса — битва между огнем и льдом, и эта борьба бросает на Землю могучие отсветы. Если огонь гаснет в сердцах и душах людей, то приходит лед. Приходит возмездие. Но то, что находится внизу, подобно тому, что находится вверху…

Это уже мысли Селены, чье интуитивное познание мира шире, чем у сотен ученых. Она — одна из посвященных в замысел и знает, что мы идем за осколком камня Каабы… Он был разбит на много кусков, и в разных странах ему дают разные имена. Чертят на нем самые разнообразные знаки — и всевидящее око, и изогнутый на концах крест, и многоконечные звезды. Его держали в своих руках многие великие люди, злодеи и гении, без них — история человечества мертва и пуста. Но и каждый из них приходит в мир с потоками крови. Высший посвященный, взявший в дар Чантаману, осколок Каабы, должен требовать от себя и собратьев устранить из жизни никак не меньше, чем несколько миллионов существ, псевдолюдей. Или отступить, признав свое поражение. Подлинное могущество требует жертвенной крови. Нужно пройти через преступление, смертный грех, чтобы взять небо приступом. Подлинное зло всегда позитивно, оно — редкость, дающаяся лишь самым избранным. Это чудо тьмы, как святость — чудо света. Святой стремится обрести утерянное, а грешник силится овладеть тем, нем никогда не владел, и в этом они схожи…»

«Селена очаровывает встречающихся нам людей своим взглядом, и они расступаются. Она обладает удивительной психической силой, искусством управлять своим мышлением, направлять потоки сознания. Вызывать любовь или боязнь, облегчать боль или затормаживать разум. Я знаю, тупоумие двуногих бесит ее, но она подавляет свои желания. Однако академический ученый слишком заносчив, постоянно вступая с ней в споры. Напрасно. Нельзя постигнуть или опровергнуть то, что дается на ином уровне знаний. И я уже предчувствую, что он сорвется в пропасть, так и не подержав в руках осколок Чантаманы…»

Глава семнадцатая

Они сидели в кабинете втроем: Магомет, Рзоев и их земляк — важный господин с унылым и круглым, как луна в окне, лицом.

— Хочешь развлечься? — подмигнул ему хозяин. — Есть одна куколка. Как раз для твоего фургона приготовил. Томится.

— Заразная?

— Ты что? — возмутился Магомет. — Из приличной семьи. У меня товар высшего качества. Сам даже еще не пробовал. Пошли.

— Только сюда не ведите, — сказал Рзоев. — Я этого не люблю, ты знаешь.

— Ладно, там управимся, — вздохнул Магомет. — Хоть и холодно, но согреемся за работой.

— Ты что ее, на леднике держишь? — спросил земляк, спускаясь вслед за ним по лестнице. — Чтобы не испортилась, да?

Он засмеялся и продолжалвсе время хихикать, пока они не подошли к холодильной камере. Выпивший Магомет даже не заметил, что дверь не заперта, а просто прикрыта.

— Сейчас увидишь, какого качества у меня товар, — усмехнулся он, заходя в камеру и щелкая выключателем. За ним, пошатываясь, вошел хозяин фургона.

— Эй, цыпочка, где ты? — позвал он, все еще хихикая.

Магомет первым сообразил, что здесь что-то не так. Отсек, в котором находилась девчонка, был пуст. Шелохнулась овечья шкура, Магомет опустил глаза вниз, различил какой-то блеск и, повинуясь инстинкту, рухнул на колени. Гарпун, выпущенный из подводного ружья, пролетел прямо над его головой и вонзился в грудь хихикающему хозяину фургона. Это был последний смех в его жизни. В горле у кавказца булькнуло, и он упал навзничь. Магомет так и остался стоять на коленях, удивленно взирая на сбросившего шкуру подростка. Девчонка тоже была здесь, она подкралась сзади, и длинный нож в ее руке впечатлял не меньше, чем направленный на него пистолет.

— Так вот ты… какой, я узнал тебя, — пробормотал Магомет, глядя на мальчишку. — Ты Гера?

Тот молча кивнул, не двигаясь с места.

— Я должен был догадаться. И ты не боишься?

— Это тебе надо бояться, Магомет. Хватит болтать. Кто остался наверху?

— Никого. Я вас выведу.