Томас Энгер - Мнимая смерть

Давно он на них не смотрел. Не смотрел по-настоящему. Но вот теперь Хеннинг видит их, и они больше не кажутся ему нормальными. Они глубоко вгрызлись в его кожу.

Хеннинг проветривает ванную, где все еще тепло и влажно после душа, который он принял полчаса назад. Пена для бритья и бритва лежат на раковине, еще не отмытой от мыла и волосков.

Перед тем как выйти на улицу, он проверяет, лежит ли в карманах все, что ему понадобится. «Самое главное, что тебе надо взять с собой, — это твоя голова», — говорил обычно Ярле Хегсет. Может, и так, думает Хеннинг, но и парочка вспомогательных средств не помешает. А сейчас ему может потребоваться острый ум, несмотря на то что он вволю пользовался им в последние дни. Хеннинг еще раз перебрал в голове все встречи и разговоры. Доктор Хельге и 6тиермес7 оказали ему бесценную помощь в собирании кусочков мозаики, но он не знает, достаточно ли этого.

Может быть, через пару часов он получит ответ.

Церковь района Рис с длинным нефом и сводчатыми окнами была построена в 1932 году. Когда Хеннинг подъезжает к ней на такси, уже бьют все три церковных колокола. Он выходит из машины и смешивается со скорбящими.

Хеннинг заходит внутрь и получает похоронную открытку, на которой написано имя Хенриэтте Хагерюп и изображено ее улыбающееся лицо. Он узнает фотографию. Она висела на алтаре перед колледжем почти неделю назад. Хеннинг помнит, как подумал, что Хенриэтте кажется умной девушкой. Ни с кем не встречаясь взглядом, он находит себе место в заднем ряду. Хеннинг не рассматривает своих соседей, он не хочет никого видеть и ни с кем разговаривать. Еще не время.

Панихида получилась красивой, содержательной, спокойной, печальной. Церковь наполняется монотонным голосом священника, лишь изредка раздается шмыганье носом и тихий плач. Хеннинг старается не думать о своем предыдущем походе в церковь, когда он в последний раз слышал, как плачут люди, потерявшие ребенка, но эти мысли остановить невозможно. Даже во время поминальной службы его преследует мелодия «Маленького друга».

Просидев на службе четверть часа, он поднимается и выходит. Настроение, запах старой церкви, звуки, одежда, лица — все отсылает его на два года назад, когда он сам сидел в церкви на первом ряду и размышлял, сможет ли когда-нибудь снова стать человеком, удастся ли собрать его из частей, на которые он распался.

Как мало изменилось с тех пор, думает он, выходя в проход. Хеннинг не может заставить себя думать о том, что находится там, внутри, и поджидает его, что еще не закончилось, что он не смог выпустить наружу. Но теперь, когда он знает, что голова его снова работает, этого не избежать. Мне не миновать этого, я должен сделать что-то с когтем в своей груди, с этими изматывающими часами, ритмично тикающими внутри меня, никогда не умолкающими, не позволяющими мне опуститься в спокойный ил и закрыть глаза с чувством выполненного долга.

Потому что я знаю, что я прав.

Выйдя на улицу и почувствовав на лице дуновение свежего ветра, он немного ослабляет галстук. Хеннинг отходит на несколько шагов от входа. Голос священника доносится до самых дверей. Садовник приводит в порядок могилу неподалеку. Хеннинг идет по траве между надгробными памятниками. Зеленая сочная трава коротко подстрижена, все растения ухожены.

Он огибает церковь и видит надгробные памятники, спускающиеся с холма ровными рядами, напоминающими зубы. Хеннинг спокойно идет между ними, размышляя о том, что давно не навещал Юнаса, но, как только замечает ее, отгоняет от себя эту мысль.

Анетте стоит перед прямоугольной ямой, вырытой в земле, в которую Хенриэтте Хагерюп опустят на веки вечные. Хеннинг чувствует, как после того, как он решает подойти к ней, по его телу пробегает ветерок беспокойства. Поблизости никого нет. Она одета в черную юбку и черный блейзер поверх черной блузки.

Анетте поворачивается, когда Хеннинг тихо подходит к ней сзади.

— Вы тоже не смогли там усидеть? — спрашивает она, улыбаясь.

— Привет, Анетте, — говорит он, встает рядом с ней и заглядывает в яму.

— Ненавижу похороны, — начинает она. — Мне кажется, лучше проститься вот так, здесь, до того как начнется сумасшествие.

Он тихо кивает. Оба они некоторое время молчат.

— Не рассчитывала встретить здесь вас, — произносит она наконец, поворачиваясь к нему. — Сегодня было мало дел?

— Нет, — отвечает он. — Я нахожусь именно там, где должен.

— Как это? О чем это вы?

Он делает шаг в направлении края ямы и вспоминает строчки Колбейна Фалкейда,[13] положенные на музыку группой «Вамп»:[14]

Лодка моей жизни ждет меня под вечер,Чтобы погрузиться на шесть футов вниз.

Двадцать три года, думает он. Хенриэтте Хагерюп было всего двадцать три года. Интересно, успела ли она почувствовать, что жила.

Хеннинг опускает руку в карман.

— Тебе казалось, ты все продумала, — говорит он, встречаясь глазами с Анетте. Осторожная улыбка превращается в нервную складку в уголке рта. Он видит, что эта фраза застала ее врасплох, но так и было задумано. Он ждет окончания драматического эффекта.

— Хм?

— Я никак не мог понять, почему это ты вдруг стала такой внимательной и предупредительной. Подвезла меня в Экеберг под жутким ливнем. В тот момент еще не было объявлено о смерти Стефана. Но ты об этом знала. Ты знала, потому что была последней, кто видел его в живых. Ты знала, потому что позаботилась о том, чтобы он лишил себя жизни.

Она поднимает брови.

— Что за черт…

— У тебя эпилепсия, так ведь?

Анетте переминается с ноги на ногу.

— Я могу заглянуть в твой рюкзак?

— Что? Нет!

— Эпилептики обычно принимают лекарство под названием орфирил. Готов поспорить, что у тебя там есть коробочка или баночка орфирила, — говорит он, указывая на ее рюкзак. — А может, баночка пуста?

Она не отвечает, но глядит на него так, словно он нанес ей глубокую обиду.

— Таблетка орфирила очень похожа вот на это, — продолжает Хеннинг, извлекая из кармана пиджака пакет леденцов «Кнотт». Он вытряхивает из него белую конфетку и поднимает маленькую белую кругляшку, внимательно изучая ее. — Стефан уже раскрыл карты перед своими родителями, и вас обоих ожидал долгий судебный процесс. Но ты нашла возможность предоставить Стефану честь единолично отвечать за ваше преступление. А может, это с самого начала входило в твои планы?

— О чем, черт возьми, вы сейчас говорите?

— Я наступил на одну такую, когда обнаружил мертвого Стефана в его постели, — произносит он, показывая ей конфету. — Орфирил, смешанный с алкоголем, — это смертельный коктейль. Но орфирил принял только Стефан. Ты же вместо этого съела всего лишь горстку леденцов. Ням-ням. Тебе так нравится запихивать их в рот горстями. Единственная неприятность с леденцами — это то, что они имеют свойство вываливаться из пакета или из ладони, когда пытаешься запихнуть в рот всю пригоршню.

Анетте мотает головой и поднимает руки вверх.

— Это уже чересчур. Я ухожу.

— Думаю, я знаю, почему ты отвезла меня в Экеберг, — говорит Хеннинг, двигаясь за ней. Она останавливается и снова поворачивается к нему лицом. — Ты занервничала. Ты знала, что Стефан проболтался, и боялась, что он рассказал своим родителям о том, что произошло на самом деле, кто еще принимал участие в преступлении и его планировании. Ты не могла спросить об этом Стефана тем вечером, потому что тогда он мог бы предположить, что ты что-то задумала, что не собиралась вместе с ним совершить самоубийство. Именно поэтому ты предложила подвезти меня — ты хотела поехать со мной и выяснить, что известно родителям Стефана. И именно поэтому ты явилась в палатку.

Анетте упирается руками в бока. Она собирается что-то сказать, но останавливается.

— И что это было за представление, — продолжает Хеннинг. — Ты сообразила, что Ингвиль тебя не знает. Ты была в безопасности. И ты знала, что Ингвиль изнасиловали, об этом тебе рассказал Стефан. Ты наверняка знала, что она ходила на курсы самообороны, что у нее был электрошокер и что ее натренировали инстинктивно реагировать на появление кого-либо у нее за спиной, поэтому в палатке ты и подошла к ней со спины. Задумано неплохо: положить руку ей на спину, поближе к шее, чтобы продемонстрировать сочувствие, но на самом деле ты сделала это, потому что знала, как Ингвиль отреагирует, знала, что она ударит тебя электрошокером, а ведь нет лучше способа отвести от себя подозрения, чем самой стать жертвой, хоть и не мертвой.

Анетте смотрит в сторону. Хеннинг читает на ее лице правду, хотя она ее тщательно скрывает. Он также уверен, что она бывала дома у Фолдвиков больше одного раза. Именно поэтому она задвинула шторы. Она знала, что в окна их квартиры легко заглянуть с улицы или из квартир дома напротив, и она знала, что у Фолдвиков очень любопытные соседи. Всякий раз, когда на лестнице открывается дверь, любопытная фру Стеен немедленно высовывает свой нос. Поэтому дверь в квартиру Фолдвиков была только прикрыта. Чтобы Анетте никто не увидел и не услышал.