Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
Граф Ростопчин покачивал головою в такт моим словам. «Дочитаю до конца и во всем сознаюсь ему! Нарушу слово, данное его величеству! Нарушу! Но есть что-то более высокое, что-то, что даже слова императору выше!»
А голос мой все звучал и звучал:
— «Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом: возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто мертвый ляжет! Горе на страшном суде, кто отговариваться станет!»
«Да, прав был государь император! Ростопчина не остановишь!»
Я быстро высыпал содержимое пакетика в чашку с чаем. Граф Ростопчин повернулся и подошел ко мне:
—Что с тобой, Андрей?
— Что? Ничего, — я растерялся.
— У тебя прямо-таки слезы в глазах, — удивился он.
Я с изумлением обнаружил, что глаза мои и впрямь увлажнились. Что со мною? Ведь и читал, как автомат, не отдавая себе отчета в прочитанном!
—Вы так написали… — выдавил я.
— Испей что ли чаю. Я так и не пригубил. Видишь, разогнал я всех по делам, даже чаю подать некому.
— А вы? Вам нужнее, — сказал я, не ожидавший подобного оборота.
Граф Ростопчин достал с полки еще одну чашку, перелил из своей в нее половину и подвинул чашку в мою сторону.
—Поделимся по-братски, — обронил Федор Васильевич и спросил: — Неужели так мои слова подействовали? А еще говорят, что афиши мои пошлые.
Он вздохнул и в несколько глотков опустошил чашку с чаем. Отступать было некуда — я поднес свою чашку ко рту и выпил до дна остывший, невкусный чай.
— Я, признаться, брат, и сам небольшого мнения о своих литературных талантах, — посетовал граф Ростопчин. — Сам знаешь, бывало, напишу пьеску, прочитаю друзьям, посмеемся, да и порву ее тут же. А тут — афиши по всей Москве. Но надо же как-то народный дух поддерживать.
— Ваше сиятельство, там эта шпионка, графиня Селинская, в девичестве — де ла Тровайола. Нужно ее в Петербург препроводить.
— Селинская? — переспросил Федор Васильевич. — Граф Селинский? Смутно припоминаю. Вот что. Второго сентября из Москвы съезжает Высшая воинская полиция. Я скажу полковнику Розену, чтобы забрали графиню. А ты, Андрей, доложи светлейшему. А за нее не беспокойся, доставят. Ну все, ступай.
Неожиданно граф Ростопчин обнял меня. Его гнев сменился на милость, отчего на душе моей сделалось легче. Ив то же время чувства вины и стыда охватили меня.
На столе стояли пустые чайные чашки. Горошина — яд, порошок — несмертельная отрава. Надеюсь, не перепутал. Надеюсь, де Санглен не обманул.
Глава 28
Следующий день я провел между жизнью и смертью, и некоторым, — мне в том числе, — казалось, что к смерти ближе. Мартемьяныч каким-то чудом нашел врача, и я едва отвертелся от кровопускания. Натали Георгиевна привела батюшку, приготовившись к худшему.
Жаклин не отходила от моей постели и только приговаривала:
—Что с тобою? Что с тобою? Ты пугаешь меня!
В полдень появился полковник Парасейчук. Конечно же он совершенно не ожидал застать меня в полуживом состоянии. У меня был жар, я метался в лихорадке, но, слава богу, не терял ясности ума.
Полковник рассказал, что на Трех Горах собрался народ — десятки тысяч людей, и того гляди начнутся волнения из-за того, что московский главнокомандующий не явился на им же объявленный сбор.
—Пойду посмотрю, что творится на Лубянке, — сказал Олег Николаевич. — Что там граф Ростопчин?
— Он обещался попросить полковника Розена, чтобы забрали графиню де ла Тровайолу в Санкт-Петербург, — прошептал я.
— Вы держитесь, держитесь, братец вы мой, — полковник сокрушенно покачал головой. — Что ж за напасть?! А я пойду, заодно и насчет отправки графини в Петербург похлопочу.
Вернулся он через час, а вместе с ним крайне взволнованный Булгаков.
— Такие дела, Андрей Васильевич, — сказал полковник Парасейчук. — Графа Ростопчина отравили.
—Как отравили?! — застонал я, охваченный ужасом.
—Не насмерть, не насмерть, — успокоил меня полковник.
— Те же симптомы, что и у вас, — сказал Александр Яковлевич. — Картина совершенно ясная. Его сиятельство как про ваше состояние узнали, сразу же все поняли.
—Что? Что? — пробормотал я.
— Кто-то подсыпал яду в чай его сиятельству, — сообщил Булгаков. — Он как про вас узнал, так сразу и сказал: если бы Андрей Васильевич половины чая моего не выпил, быть мне сейчас на том свете! Поделили по-братски, называется.
— Вот так доподлинно, слово в слово и сказал, — подтвердил полковник Парасейчук.
— А кто же, кто подсыпал? — спросил я.
—Следствие… — начал Булгаков.
— Да какое теперь следствие! — перебил его полковник Парасейчук.
Меня прошиб холодный пот, и я вздохнул с облегчением, почувствовав, как жар начинает спадать.
Физически я еще был слаб, даже разговоры утомляли меня. Чтобы не скучал, Жаклин принесла мне «Московские ведомости».
—Номер семьдесят, — сказала она. — Считай, юбилейный выпуск.
—Сдается мне, он будет последним, — пробормотал я, разворачивая газету.
На глаза попалось сообщение: «Государь император в минувшую среду 21-го числа ввечеру возвратился из Або в вожделенном здравии».
Я вспомнил, как его величество приглашал меня в поездку. Heus-Deus, как давно это было!
Просмотрев газету целиком, я обнаружил, что о ходе военных действий в ней говорилось под очевидным влиянием цензуры. «Московские ведомости» рассказывали о стычках с французами Витгенштейна, Тормасова и генерал-губернатора Риги Магнуса Густава Эссена. Они прочно удерживали позиции, прикрывая северное направление. Но что за дело было москвичам до застрявшего под Ригой корпуса генерала Макдональда, когда вся остальная Великая армия уже стояла под стенами Москвы?!
Граф Ростопчин собирал ополченцев на Трех Горах, но в то же время боялся откровенными сообщениями потревожить умы горожан. Впрочем, московским главнокомандующим был он, — ему было виднее.
Улучшение оказалось краткосрочным. Лихорадка с новой силой охватила меня. Ночь провел я в мучениях, к телесным страданиям добавились моральные: я переживал, что светлейший князь ждет моего доклада, а я не в силах подняться с постели. Утешал себя тем, что исполнил и повеление государя императора, и просьбу фельдмаршала, а то, что доложить не сумел — уж не обессудьте.
И все же Яков Иванович де Санглен в расчетах не ошибся. К полудню эта жуткая febrisintermittisотпустила меня. Вдруг я почувствовал себя вполне здоровым, и только не мог избавиться от страха, что лихорадка вернется.
В эти минуты со мною находился надворный советник Косынкин.
— Ты подсыпал порошок Ростопчину? — будучи в ужасе от догадки, шепотом спросил он.
— Молчи! — приказал я. — Видишь, я и сам отведал этого чая!
Потрясенный Вячеслав покачал головой.
—Нужно было как-то остановить эту затею на Трех Горах, — признался я.
— Да уж, там такое было! — вновь покачал головою Косынкин. — Дом Настенькин совсем рядом ведь. Генерал-губернатора там так и не дождались, а народ-то разгорячился! Думали, пойдет все подряд громить. Так братец Настенькин чуть не обделался со страху.
Дверь скрипнула, появилась Жаклин.
— Ты вот что, Вячеслав, ступай к генерал-губернатору, — попросил я. — Пусть пришлет коляску, чтобы отвезла меня за Дорогомиловскую заставу. Я все же должен повидать Михаила Илларионовича.
—Никуда тебя не отпущу! — заявила Жаклин.
—Прости, прости меня, солнышко, — я коснулся губами ее височка. — Но я должен ехать! А тебе давно пора покинуть Москву.
— Вячеслав Сергеевич обещался помочь с подводами, — сказала Жаклин.
Косынкин с готовностью кивнул.
