Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

—На поле боя не стреляют в спины товарищам! — возразил я.

—В спины не стреляют, это правда, — согласилась графиня. — Но на верную смерть отправляют сотнями. Разве вы действуете не так? Так вам ли судить?

—Прости, но это не мы начали войну, — промолвил я.

— Не вы?! — с издевкой сказала Алессандрина. — Разве не ваш император нарушил договор?! Чем вас не устраивал Тильзитский мир? Хотя кого я спрашиваю? Ты же служишь англичанам!

—Я не служу англичанам, но полагаю, что сближение с Англией принесет России больше пользы, нежели блокада в угоду Наполеону, — возразил я.

— Ваш царь словно флюгер, — с презрением сказала графиня. — Куда ветер дует…

— Перестань, — оборвал я ее. — И потом, что ты заладила — ваш император, ваш царь?! Ты же живешь в России уже больше десяти лет!

—Андре! Ты нарочно издеваешься надо мною, — с тяжелым чувством произнесла она. — Ты прекрасно знаешь, что я осталась в России против своей воли! И, между прочим, исключительно из-за той истории, в которую втянул меня ты! Ваш недоверчивый, мстительный царь запретил мне выезд!

— Но ты же даже вышла замуж, — напомнил я. — За русского графа, за Селинского…

—А по-твоему я должна была похоронить себя в этой тюрьме?! — воскликнула она.

—Но почему ты не обратилась за помощью? — спросил я. — Я бы мог похлопотать. Я бы непременно добился, чтобы тебе выдали паспорт.

Она посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом, вздохнула и сказала:

— Думаю, тебе не хотелось вспоминать обо мне.

— Я всегда с теплотою думал о тебе, — возразил я. — А то, что мы расстались… мне казалось, что это было обоюдное решение.

—Тебе казалось… — она улыбнулась и прикрыла глаза.

—Что ж, у каждого своя правда, — промолвил я. — Теперь уже ничего не исправишь. Думаю, когда война закончится, тебя отпустят, ты сможешь вернуться в Италию.

— Когда война закончится, мне не понадобится спрашивать вашего разрешения, — не открывая глаз, жестким голосом сказала графиня де ла Тровайола.

Я промолчал, решив прекратить бессмысленный спор. Графиня не шевелилась, вскоре ее дыхание стало размеренным: то ли она заснула, то ли притворилась, что спит.

Дожидаясь полковника Парасейчука с караулом, я тщательно обследовал комнату, не пропустив кровать, и даже обыскал саму графиню. Никакого оружия я не нашел.

Вскоре вернулся Парасейчук с несколькими драгунами. Он заглянул в комнату, и я жестом пригласил его внутрь.

— Граф Ростопчин в степени удовлетворен тем, что вы поймали агентшу, — сообщил он.

Я невесело рассмеялся. Графиня не открывала глаз. Я с горечью подумал о том, что проклятая война заставила Алессандрину пренебречь правилами приличия. После недели, проведенной под присмотром грязного отребья, она не стесняется оставаться в постели в присутствии посторонних мужчин. Не попрощавшись с нею, я вышел из комнаты, предупредив Олега Николаевича:

— Соблюдайте высшие меры предосторожности. Она очень хитра, совершенно безжалостна и крайне опасна.

— А вы?

—Поеду немедленно доложу светлейшему князю.

Я оставил полковника, спустился вниз и вышел на улицу. Здесь я извлек конверт, переданный мне принцем Вюртембергским, вскрыл его, пробежал глазами и понял, что поездку к светлейшему князю придется отложить. Он поручил мне еще одно задание, не терпящее отлагательств.

Глава 27

Коляска, конфискованная у начальника фельдъегерского корпуса, поджидала меня.

—Любезный, вези на Петровку, — приказал я. — А там я тебя отпущу. Вернешься к подполковнику Касторскому. Передашь поклон от меня: очень он выручил нас.

Мы потратили целый час, чтобы добраться до дома. На Петровке происходило нечто невообразимое. По улице вперемешку тянулись подводы, скот и пешие. Живой поток двигался к бульвару и перетекал к Тверской. Горожане в спешном порядке покидали Москву, унося с собою все, что хватало сил унести, угоняли домашний скот.

Перед парадным стояла перевернутая телега. Разломанные колеса валялись в стороне. Я отпустил коляску и с тревогою вошел в дом. Недоброе предчувствие не обмануло меня.

— Барин, барин! Вот и вы! А тут едва до смертоубийства не дошло! — выпалила, увидав меня, Дуняша.

Появился Мартемьяныч. Его редкие волосы торчали в разные стороны, сюртук был разорван, рубашка выбилась наружу. Глаза горели от возбуждения и гнева. Словом, вид у Сергея Михайловича был таков, словно он только что участвовал в сражении и пока еще не знал, кто победил.

—Она наверху, — промолвил он таким тоном, словно я уже знал о чем-то страшном, случившемся с Жаклин.

Я бросился по лестнице на второй этаж, влетел в спальню. Жаклин лежала в постели. При моем появлении она вскрикнула и приподнялась на локте. Внезапно отворившаяся дверь напугала ее так, как будто она ждала, что кто-то может ворваться в дом и напасть на нее.

— Жаклин! Жаклин! — Я склонился к ней.

—Господи! Это ты! Ты!

—Что с тобою? Что случилось?

—Осторожно! Ты делаешь мне больно!

Под ее левым глазом темнела ссадина. Я потянулся к ней, но Жаклин отстранилась и показала мне правую руку. Предплечье рассекали свежие кровавые шрамы, какие мог бы оставить медведь, случись ему полоснуть когтями.

— Жаклин! Милая! Солнце мое! Что случилось?

— Господи! Я сама, сама виновата! Папа добыл новые подводы, телеги! Мы вышли встречать его…

—И что? — сорвалось у меня.

— Меня угораздило заговорить по-французски, — всхлипнула Жаклин.

Она уткнулась лбом в мое плечо и заплакала. Я осторожно обнял ее дрожащие плечи и прижал к себе.

—Это было так страшно! Так страшно! — шептала она. — Я думала, что толпа раздерет нас на части. Мы едва вырвались. Слава богу, остались целы.

—Ничего-ничего, все позади, — прошептал я.

— Они увели подводы, телегу разбили, — всхлипнула Жаклин. — Папенька с таким трудом нашел… У нас осталась единственная лошадь… та, на которой ты приехал из Петербурга…

—Ничего-ничего, — повторил я.

Сердце разрывалось на части, но наступил момент, когда я отстранил от себя супругу.

—Милая, я должен ехать к генерал-губернатору.

—Опять? Даже сейчас! — с обидой промолвила она.

—Жаклин, милая, я не могу остановить ход событий! Император поручил мне…

— Да-да, я знаю, — кивнула она.

— Жаклин, Жаклин! Я же уговаривал тебя покинуть Москву, — не сумев скрыть досады, сказал я.

—Ты винишь меня? — спросила она.

—Нет, нет, конечно.

—Винишь. И правда, я виновата. Не нужно было упрямиться, — сказала она.

В комнату вошли Натали Георгиевна и Дуняша. Я подавил вздох облегчения, коснулся губами щечки Жаклин и шепнул:

— Я постараюсь закончить как можно быстрее, обещаю.

Я забежал в комнату к дочкам. Они сидели на маленькой скамеечке, прижавшись друг к дружке, как два перепуганных воробышка.

— Daddy! — закричалаАннетт. — What do we do here?! Let's return in London![56]

—Вернемся! Обязательно вернемся! — я обнял Аннетт и Катрин.

За спиной скрипнуло, заглянул Мартемьяныч:

—Там Косынкин пришел.

—Ага! Великолепно! — обрадовался я. — Девочки, пожалейте дедушку!

—Возьмем деда в Лондон! — откликнулась Катрин.

—Конечно, — поддержал я, оставляя дочек с Мартемьянычем.

Я вышел из детской. Косынкин кинулся ко мне, схватив за руки:

— Сергей Михайлович рассказал мне о случившемся! Это чудовищно! Народ превращается в толпу! А толпа напрочь утрачивает человеческий облик!

— Ты весьма кстати, — сказал я и провел его в свой кабинет. — Скажи, подарки от де Санглена у тебя при себе?

— Что? — не понял Косынкин.

—Пакетики с ядом, — шепотом ответил я.