Ирина Мельникова - Финита ля комедиа
— Простите, — Тартищев виновато развел руками и склонил голову в поклоне, — я совершенно случайно оказался поблизости, и решение нанести вам визит тоже родилось внезапно в силу некоторых обстоятельств. Вы позволите задать вам несколько вопросов?
— Задавайте, — тихо ответила женщина, — но я не знаю, смогу ли на них ответить.
— Отвечайте, что знаете. — сказал мягко Тартищев, заметив, что она едва сдерживает слезы. — И не переживайте слишком! Я не думаю, что вам сейчас что-либо угрожает, когда подобный защитник рядом. — И он кивнул на Сухарева. Художник явно настороженно наблюдал за их разговором.
— Да, да, — Ольга неожиданно улыбнулась, достала из кармана носовой платок и быстро промокнула им в уголках глаз, вытерла нос и показала рукой в угол мастерской. Оказывается, там, за нагромождением холстов и двух огромных глиняных кувшинов, из которых торчали хвосты сухих трав, замысловатые сучки и коряги, располагался низкий продавленный диван и украшенный резьбой и инкрустацией столик. — Присаживайтесь, — пригласила она и первой прошла к дивану.
— Я сейчас распоряжусь насчет чая, — сказал Сухарев и поспешно вышел из мастерской, так что Федор Михайлович не успел ни согласиться, ни отказаться.
— Вы желаете поговорить со мной или с Василием Ивановичем? — спросила Ольга. Только теперь она заметила, что до сих пор сжимает в руках тряпку и кисть, и, потянувшись, положила их рядом с одним из мольбертов.
— Ольга Евгеньевна, я вас долго не задержу! У меня к вам один вопрос, но я не исключаю, что он вызовет еще несколько. Я вас попрошу ответить на него максимально искренне, потому что от этого многое зависит, вполне вероятно и то, насколько быстро мы поймаем убийцу Полины Аркадьевны Муромцевой, а также Анны Владимировны Ушаковой и Раисы Ивановны Каневской. Вы ведь знаете об их страшной участи!
— Но… — Ольга поднесла сложенные ладони ко рту. Глаза ее округлились от ужаса. — Но Полина Аркадьевна… Разве ее тоже убили? Разве она?..
— Да, ее тоже убили, Ольга Евгеньевна, — сказал сухо Тартищев, — ее отравили. Отравили самым подлым образом в то время, когда она почувствовала себя наконец-то счастливой.
— Я знаю, — Ольга печально улыбнулась. — Я все знаю… — И покачала головой, — Бедная Полина Аркадьевна! Прекрасная Полина Аркадьевна!.. — Ольга Евгеньевна…
— Зовите меня просто Оля, — перебила его она и смущенно улыбнулась. — Я четыре дня замужем, но совсем еще не чувствую себя солидной дамой.
— Хорошо, пусть будет Оля, — с готовностью согласился Федор Михайлович, почувствовав перелом в настроении молодой женщины. — Скажите, как вы относились к Полине Аркадьевне?
— Я? — удивилась она. — А разве непонятно?
Я же сказала, что она была замечательнейшей из женщин!
— И по этой причине вы подарили ей свою картину?
— Да, я подарила ей свою картину, — с некоторым вызовом в голосе произнесла Ольга, — а разве это возбраняется?
— Но насколько я знаю, она заявила вашему отцу, что вы не созданы для сцены. Говорят, он сильно по этому поводу огорчился. Ведь он делал все для того, чтобы вы стали актрисой!
— Мало сказать, что он огорчился! — произнесла тихо Ольга и отвернулась. — Он бушевал на чем свет стоит. Чего я только о себе не наслушалась. Он вытянул меня плеткой по спине, но я успела выпрыгнуть в окно и три дня скрывалась у Вероники, пока он не успокоился и не попросил у меня прощения. Он такой, сначала распылится, накричит, даже ударит, а потом плачет и кается!
— Вы имеете в виду, что прятались у Вероники Соболевой? — уточнил Тартищев. — Выходит, вы знакомы?
— А почему бы и нет? — удивилась в свою очередь Ольга. — Обе при театре выросли. Только Вероника бредила сценой, а мне отец всю охоту отбил с малолетнего возраста. В этом вся разница!
— Но все же, по какой причине вы подарили Муромцевой картину? Не за то ведь, наверно, что ее приговор отлучил вас от сцены?
— Ошибаетесь, — Ольга закусила губу, — я ей как раз очень благодарна и за этот, как вы говорите, приговор, но гораздо больше за то, что она не выдала меня отцу. Ведь она меня почти моментально разоблачила! — Глаза женщины озорно блеснули. — Полина Аркадьевна попросила отца выйти и чуть поначалу не надрала мне уши за то, что я корчила из себя непроходимую бездарь. Пришлось выложить ей все начистоту.
И знаете, она меня поняла и не выдала. Хотя я понимаю, отцу было слишком тяжело услышать о том, что из меня актрисы не выйдет. Он сильно по этому поводу переживал. После просил Анну Владимировну меня посмотреть. Но ту и вовсе труда не составило провести.
Она была мягкой и деликатной женщиной, а мнение Муромцевой и вовсе воспринимала как закон. Но даже после ее заявления, что актриса из меня и впрямь никудышняя, отец продолжал осаждать всех своими просьбами. Поверьте, мне было стыдно, я умоляла его отказаться от этой затеи, но он только бранил меня. Над ним стали уже посмеиваться, а Раиса Ивановна, насколько я знаю, очень грубо ему отказала, а потом встретила меня за кулисами и, вдобавок ко всему, всячески отругала.
Прошлась и по смазливой мордашке, и… Впрочем, это не интересно! Она всегда была вульгарной и вздорной женщиной. — Ольга перекрестилась. — Хотя о мертвых не принято плохо говорить!
— Спасибо, — Тартищев поднялся на ноги, — теперь мне все понятно!
— А чаю? — раздалось от порога. Сухарев внес в мастерскую кипящий самовар и поставил его на столик. — Нет, Федор Михайлович, мы вас без чашки чая с бубликами ни за что не отпустим!
— Да мы вроде уже все, что требовалось, выяснили, — Тартищев улыбнулся. — Я поинтересовался у Ольги Евгеньевны, по какому поводу она подарила свою картину Полине Аркадьевне Муромцевой.
— И всего-то? — весело воскликнул Сухарев и расхохотался. — Полина Аркадьевна в некотором роде благословила Олюшку на еще более трудные дела. Живопись ведь только с виду баловство, а вы попробуйте один этюд написать, посмотрите, сколько с вас потов сойдет!
— По правде, большего, чем точка, точка, огуречик — получился человечек, я не вытяну! Хоть режьте меня, хоть пилой пилите! — повинился Федор Михайлович.
— А давайте мы вам небольшой секрет откроем, — Сухарев посмотрел на Ольгу и подмигнул ей. — Через два дня он уже ни для кого секретом не будет, но вы первым увидите то, чего еще никто, кроме нас двоих, не видел. — Он подошел к стене и сдернул полотнище с огромного, в человеческий рост, портрета.
И Тартищев совершенно неожиданно вздрогнул и даже перекрестился. С портрета, как живая, на него смотрела Полина Аркадьевна Муромцева. Прекрасное лицо слегка затуманено грустью. Волосы высоко подняты, открывая поразительную по своему изяществу шею, голова повернута чуть в сторону и вверх, кажется, что она видит за твоей спиной нечто, что суждено видеть только ей одной. Точеные руки опущены вдоль тела.
И вся ее фигура в темно-вишневом, тонкого бархата платье словно устремлена ввысь, туда, куда простому смертному пути вовек заказаны… Федор Михайлович судорожно перевел дыхание и посмотрел на Сухарева.
— Это вы приготовили к открытию театра?
— Да, наша работа в первую очередь сюрприз для Саввы Андреевича, — тихо сказал художник. — Мы с ним большие друзья. И я не смог пройти мимо такого события. К тому же этот портрет — наш с Олей подарок городу. Не знаю, как они решат, но мы бы хотели, чтобы его поместили в фойе театра.
— Портрет полностью работа Василия Ивановича, — Ольга подошла к ним и взяла мужа под руку. — Мне он доверил нарисовать только ожерелье. Правда, я потеряла оригинал, который мне предоставил для этих целей Юрий Борисович, пришлось рисовать по памяти.
— Камни, конечно, ерунда были, подделка, но фермуар очень красивый, под старину. Но Олюшка камушки посеяла. Турумин сегодня заезжал, сильно сетовал по этому случаю. Хотя вещице — пятерка цена. Я пытался заплатить, но Юрий Борисович ни в какую! Так и уехал в расстроенных чувствах, даже попрощаться забыл.
— Постойте, — Тартищев насторожился, — о каком ожерелье идет речь?
— А вы посмотрите, — кивнул Сухарев на портрет Муромцевой, — о том, что на шейке у примадонны.
Тартищев вгляделся и почувствовал, как внезапно вспотела спина. Ожерелье было точной копией того, что изъяли у Теофилова. Значит?.. Он повернулся к Ольге.
— Оля, повторите еще раз, как это ожерелье попало к вам?
Молодая женщина посмотрела на него с недоумением, но повторила:
— Мне его дал Турумин. Сказал, что взял его втайне у Полины Аркадьевны. Видите ли, этот портрет Василий Иванович писал по секрету и от нее самой. Об этом знали лишь мы да Турумин, потому что нам иногда требовалась его помощь, как, например, в случае с ожерельем или с платьем Полины Аркадьевны. Она ведь никогда по-настоящему не позировала. Так, несколько зарисовок со спектаклей, Васиных и моих…
— Каким образом вы потеряли ожерелье?
