Ирина Львова - Стелла искушает судьбу
Опешившая Ирина взглянула на не чуявшую беды Стеллу: «Действительно, редкостная скотина! Даже не попрощался с ней!»
Заметив, что Ирина на нее смотрит, девушка крикнула:
— Забрасывай удочку, я крючок поймаю!
Оцепеневшая женщина тупо продолжала смотреть на подружку. Оператор Егор взял из ее рук удочку и, ловко забросив, умудрился зацепить крючок за подол Стеллиного платья, затем он сунул Ирине удилище и тихонько ей посоветовал:
— Очнись.
Девушка прикрепила крючок к лямке, и съемка началась. Для второго дубля Стелле пришлось натянуть на себя упавшее в воду совершенно мокрое платье.
Когда она, клацая зубами и дрожа, выбиралась на берег, Ирина сдернула с себя плащ, собираясь ее укутать.
— Ты-то что так расстроилась? — небрежно обронила уходя Эля: — Обычное же дело. Не она первая, не она последняя.
Ирина одарила ее уничтожающим взглядом и промолчала.
* * *— Ну почему, почему я такая дура! — рыдала Стелла на плече у Ирины.
Они сидели на Ириной кровати в номере гостиницы «Приморская», куда их подвезла, сделав солидный крюк, Виктория Викторовна. Чекалина перебралась в Ялту, в номер, освобожденный Огульниковым, и предложила Ирине занять ее место в «Алуште», от чего та немедленно отказалась, не желая оставлять Стеллу в одиночестве. Причем обоснование ее отказа поразило Викторию Викторовну.
— Чего ради из-за двух дней барахло таскать? — заявила Ира.
— Как двух?
— А так. Завтра найду дублера, послезавтра отснимем и — домой!
— Но съемочная группа останется еще на три дня. Будем снимать натуру. Вы, как второй режиссер, имеете право… — недоумевала Чекалина.
— А я имею право этим правом не воспользоваться? — язвительно поинтересовалась Ира.
— Но три дня отдохнуть на море… Вы же будете совершенно свободны! Вам больше нечего делать.
— Вот именно. Мне здесь абсолютно нечего делать.
Гладя Стеллу по растрепавшимся волосам и удивляясь тому, какое самообладание проявила девушка в присутствии Чекалиной, Ирина сама была готова заплакать.
— Нет, но как я могла?! — всхлипывала Стелла.
— Ничего, детонька. Все пройдет, все забудется… Может, тебе просто пора было стать женщиной? Не жалей о случившемся. Что прошло, то прошло.
— Я себя ненавижу. Дрянь! Шлюха! Вот я кто. Поманили пальчиком, а я уже и в койку бросилась. О-о-ох! Ира, я тебе, наверное, противна?
— Ну что ты, глупенькая? Ничего ты мне не противна, — утешала девушку Ирина, с жгучей ненавистью вспоминая Огульникова и думая о том, что уж никак не ей, особенно с учетом последних событий, осуждать неопытную девочку. — Это даже хорошо. Считай, что тебе сделали прививку/ Хорошо, что он сразу показал, чего стоит. А то, не дай Бог, затянулось бы надолго… Любовь имеет гнусную привычку — уходить, не предупреждая. Знаешь, как бывает? Люди друг на друга уж и смотреть не могут, а все цепляются, держатся за что-то. Как зубы вырывать приходится. С кровью…
— Да какая любовь?! — вскинулась Стелла. — Понимаешь, я точно сама не своя была. Наваждение какое-то!
— Вот-вот, — обрадованно подхватила Ирина. — Считай, что это не с тобой было.
— Не со мной? — угрюмо переспросила девушка. — Ну нет! Человек должен отвечать за свои ошибки. Платить за них. Хотя бы угрызениями совести. Если он, конечно, человек…
Ирина печально усмехнулась: «Глубокая мысль для ребенка-несмышленыша!»
— И все-таки я не могу понять, что на меня нашло?! Дура! Какая дура!! — Стелла стукнула кулачком по подушке и с новой силой зарыдала.
— Слушай, а может, он тебе глаза отвел? — стараясь отвлечь девушку, затормошила ее Ирина.
— Как это? — не поняла та.
— Ну, зачаровал, заморочил?
— Да разве так бывает? — отмахнулась Стелла, но плакать перестала.
— А вот послушай меня. Есть такая байка, — лукаво посмотрела на явно заинтересовавшуюся девушку Ирина. — Едут мужики на базар и видят толпу, глазеющую на некое диво. Встали, присмотрелись — ничего не поняли и спрашивают: «На что вы, люди добрые, загляделись?» А им и отвечают: «Цыган, вишь, сквозь бревно пролезает, во всю длину. Бревно трещит, а он лезет». Проезжие стали смеяться: «Черти-дьяволы! Да он вас морочит: цыган подле бревна лезет и кору дерет. Так и ломит ее, глядите сами!» Услышал цыган, повернулся к проезжим и говорит: «А вы чего тут не видали? Глядите-ко на свои возы. Ведь на них сено горит!». Оглянулись проезжие и видят, что и правда сено горит. Бросились к возам, перерубили топором гужи, вывели лошадей из оглобель и слышат, как позади них вся толпа хохочет, заливается. Повернулись проезжие опять к своим возам, а они как стояли, так и стоят, и ничего на них не горит! Отвел глаза цыган!
Стелла неуверенно улыбнулась. В голосе Иры явно слышались интонации народной сказительницы. Она так четко изобразила некую неведомую старушку, которая могла бы поведать Стелле подобную историю, что даже будто бы постарела…
«А ведь она и правда актриса! А все прибедняется. Мы — человеческий материал, а не люди… Ох, да не понимаю я ничего! Идиотка несчастная!» — подумала Стелла и спросила:
— Успокаиваешь?
Ирина обрадованно закивала:
— Ты себя поедом ешь — вот я тебя и утешаю, а иначе — ругала бы.
В дверь постучали.
— Ой! — подпрыгнула Стелла. — Кто это?
Ирина пожала плечами:
— Сейчас узнаем.
— А я… Может, мне в туалет спрятаться?
— Не дури.
— Не могу я, Ир…
— Ладно, ложись и укройся. Я скажу, что спишь.
Стелла поспешно укуталась покрывалом, так что даже носа ее не было видно.
Ирина отперла дверь номера и несколько опешила — перед ней, виновато улыбаясь, стоял Алик.
— Ну? — буркнула она.
— Я… Я извиниться…
— Извинился. Дальше?
— На студию я тебя завтра повезу. Ты ж там ничего не знаешь…
— А не нажрешься опять? — ехидно поинтересовалась Ира.
— Ну что я, алкаш, что ли? — развел руками Алик, и в портфеле его что-то подозрительно звякнуло.
— Да-а? А в сумке что?
— Так я извиниться…
— Не понимаю! — затрясла головой Ирина.
— Словесные извинения — суть сотрясание воздуха. Я поконкретнее решил. — Житков, вытянув шею, заглядывал Ирине за спину. — А чего это она? Спит?
— Отдыхает.
— A-а… Значит, ничего не получится? — разочарованно протянул заместитель директора.
— Ладно, — Ирина приняла решение, — заходи. Ей сейчас твои конкретные извинения да и компания только кстати будут. Вставай, подружка, у нас гость!
Так и не разобравшийся в извилистом ходе мыслей Ирины Алик прошел в номер. Как оказалось, его портфель был набит фруктами, кроме того, там нашлось место для батончика копченой колбасы, половины буханки хлеба и двух бутылок коньяку.
Последнее, что связно изрек Алик, была фраза:
— Мир есть описание действительности в восприятии дурака и обработке поэта. — Затем он как подкошенный завалился на Стеллину кровать и тотчас же захрапел.
— Что будем делать? — Девушка растерянно взглянула на подругу.
— Спокуха! — махнула рукой развеселившаяся Ирина.
Вдвоем они перенесли установленный на время банкета между кроватями стол на место, к окну, освободив проход. Затем Ирина, стащив с Алика ботинки, забросила его ноги на кровать и вытянула у него из-под головы подушку.
— Ему все равно, а нам удобнее будет, — пояснила она в ответ на удивленный взгляд Стеллы.
Тщательно закупорив, Ирина сунула в свою постель недопитую бутылку коньяку, заявив, что утром ей Алик нужен трезвый как стекло, даже если ему придется некоторое время побыть в состоянии остекленения.
Подруги улеглись в Ирину кровать.
— Знаешь, мы так с Ритой спали, когда одни дома оставались… — грустно сказала Стелла. — Чтобы не страшно было.
— Скучаешь?
— Угу. Знаешь, она мне снилась недавно. Как-то не очень хорошо. А толком не помню… И писем давно нет. Беспокоюсь я, не случилось бы чего.
— Ну ладно, не выдумывай! Спи… сестрица.
* * *Кастория… Город легендарного Кастора, близнеца Поллукса, вернее, по-гречески Полидевка. Кажущиеся игрушечными дома с красными крышами и светлой штукатуркой, стоящие на разной высоте на холме, и узкие витые улочки, своими изгибами напоминающие запутанный орнамент. Светлые воды величественного озера Аристида и далекие лазоревые горы, затянутые голубоватой дымкой, столь прекрасные, что кажутся нереальными…
Рита опустила подзорную трубу (ну просто телескоп какой-то!) и вздохнула. Нет. Это было совсем не то место. Опустив голову, она покинула смотровую площадку и отправилась в город.
Как ни странно, в Кастории она не чувствовала себя столь подавленной. Видимо, сказывалось то, что жалкий ресторанишко, в котором она занималась тяжелой, унизительной работой, его жирный хозяин, считавший, что имеет право домогаться любой из своих работниц и воспринимавший отказ как личное оскорбление, девушки — товарищи по несчастью, абсолютно не понимавшие ее, остались где-то позади, далеко, и она могла не думать обо всем этом…
