Семь сувениров - Светлана Еремеева
32
Он открыл глаза, как ему показалось, буквально через пару секунд после того, как упал. В комнате все было тихо. Он поднял голову и с удивлением заметил, что книги, которые только что были разбросаны по полу, стояли ровными рядами на полках шкафа. Аккуратно сложенное одеяло и «Москва-Петушки» занимали свои привычные места на диване. Бутылка с портвейном была чистой, как будто новой, только что купленной в магазине, стояла рядом с диваном, у одной из ножек. Рядом с бутылкой лежала перевернутая чашка, из нее вытекал кофе, явно горячий, дымящийся, рядом образовалась небольшая коричневая лужа, похожая на кровь.
Николай повернул голову влево и онемел от неожиданности. Прямо рядом с ним, буквально в нескольких сантиметрах, лежал какой-то человек. Он не издавал ни звука. Николай не слышал ни дыхания, ни стонов. Тело этого человека было неподвижным, словно затвердевшим. От него явно веяло особым, ледяным холодом. Николай пригляделся и тут же, как ошпаренный, вскочил на четвереньки. Человек, лежащий рядом, был мертв.
Николай подполз поближе, стал приглядываться. Перед ним лежал Вениамин Волков. Он узнал его. Его тело было расположено именно в том месте и в той позе, в какой многие годы назад его нашел участковый и один из его друзей, забивший тревогу. Краснов много раз возвращался к той старой фотографии с места обнаружения его тела и буквально запомнил ее изображение наизусть. Николай придвинулся совсем близко, стал вглядываться в застывающее лицо писателя. Глаза были то ли карими, то ли темно-зелеными. В них отражалась какая-то бесконечная, непреодолимая грусть. Лицо все еще было розовым, но уже покрывалось сероватым налетом смерти. Губы были приоткрыты. На пол изо рта стекала тонкая темно-коричневая струйка слюны, смешанной с кофе.
Николай повернул голову и посмотрел на левую руку Волкова. Она тянулась куда-то в сторону дивана. Указательный палец словно хотел обратить его внимание на что-то скрытое в темноте. Николай стал приглядываться и тут, под самым диваном, разглядел белый лист бумаги, самый кончик. Он тут же подался вперед, просунул руку в щель, между сидением и полом, и вытащил листок.
Прислонившись спиной к сидению, Николай развернул листок. Он то и дело поглядывал на мертвое тело Волкова, как будто надеялся (или, скорее, боялся), что он возьмет, да и очнется. Но ничего подобного не происходило. Писатель лежал неподвижно, постепенно застывал, становился похожим на бронзовый памятник, какие стоят посреди площадей перед зданиями музея или мэрии – с вытянутой рукой, указывающей путь в светлое будущее.
Николай опустил глаза и посмотрел на лист бумаги. Это было письмо. В правом верхнем углу была зафиксирована дата – 1.09.1998, чуть ниже был указан город – Иркутск. С первых строчек Краснов понял, что письмо было написано Андреем Огневым. Это было то самое письмо, о котором прошлой ночью ему говорил Шахов. Последнее письмо.
«Здравствуй, Веня, – писал Огнев. – Ты ни разу не отвечал мне. Но я знаю, что ты читал мои письма и ты хранишь их. Знаю, что они дороги тебе. Даже понимаю, почему не отвечал и уверен, что ты понимаешь, что я знаю, почему… И на это письмо ты не ответишь. Все правильно. Но ты прочитаешь его от первого слова до последнего. Иначе и быть не может.
Я долго думал. Все эти годы думал. И вот к какому выводу пришел. Мы все, ты, я, все, живущие в этом мире порождаем один другого. Появившись на свет от своих родителей, мы до этого момента рождались и продолжаем рождаться и умирать множество раз.
Заповеди, которые были написаны мудрецами древности, не просто так были написаны. И то, что мы их уничтожаем, пытаемся забыть, вычеркнуть, ведет нас всех в иной, совсем другой мир. Кто-то, возможно, скажет – ведет к пропасти… Но я не согласен. Нет. Нет никакой пропасти, кроме той, что внутри самого человека, в его мыслях. Человек, если и может обрушиться, то только внутри себя и внутрь себя. А внешне все будет продолжаться так же, как и тысячи лет назад. Ничего не поменяется. И вообще, та самая ли это пропасть? Или это лишь продолжение пути?
Ницше сравнивал человека с мостиком, ведущим в сторону Сверхчеловека. Но что такое Сверхчеловек? То, что предполагал Ницше, было известно только самому Ницше. Какие выводы из этого сделал Гитлер, всем хорошо известно. Я же думаю так… Не наши ли это мысли, дела, воплотившиеся в то, что мы оставляем после себя? Не наши ли дети, произведения искусств, научные открытия и множество всего другого, что остается после нас? И кто такие Мы, кто есть каждый из нас? Мы все выстраиваем друг друга. Мы все взаимосвязаны. Каждый из нас создает личность каждого из нас. Твои книги – это ты, это твои герои, но это и я тоже, и твои родители, и Саша, и Константин, и многие другие, от кого протянуты нити к твоим книгам. Не ты ли есть мое отшельничество, мой мир вдали от всего мира? Не ты ли и те, кто тебя окружал, включая меня самого, составляли дорогу моих испытаний? Все мы – мостики друг друга. То, что остается после нас, есть наш Сверхчеловек. Я так это вижу.
Я не вернулся в Ленинград после тюрьмы только потому, что ощутил свою деперсонификацию. Я больше не был тем, кем был раньше. А почему? Потому что вас всех больше не было. Я для вас больше не существовал. Я решил остаться и попытаться хоть что-то понять. И я понял, что являюсь по крайней мере частью тебя, частью Саши, а значит – частью большого процесса, даже частью твоего творчества. Это отчасти восстанавливает то, что мне еще недавно казалось утраченным во мне навсегда.
Ведь что же мы оставим после…, если мы перестанем быть теми самыми мостиками? Если эта уникальная энергия, превращающая нас во что угодно, угаснет в нас? То, что я наблюдаю в последнее время, печалит меня. Человек становится иным. Это очевидно и это неизбежно. То, о чем писали в свое время Азимов, Брэдбери, Лем необратимо становится нашей реальностью, а лет через двадцать люди скажут, что никакой фантастики и нет, мы в ней живем. И люди станут чем-то большим (или чем-то
