Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний
— Документы есть с собой?
— Есть…
— Покажи.
— А ты не из ментовки? — снова почуяв неладное, спросила Татьяна Петровна. — Документы тебе мои зачем?
— А гонорар тебе газета как платить будет? Деньги-то на кого списывать нужно? На жмуров на твоих?
— Ага, поняла, — сказала Танька-косая, порылась где-то в области почек и достала замызганный паспорт. — Только в руки не дам, — предупредила она и раскрыла первую страницу.
С фотографии на Катю глянула вполне приличная женщина: круглолицая, русоволосая, с аккуратной стрижкой каре. Судя по дате рождения, Губатовой Татьяне Петровне было сейчас 32 года, а особе, сидящей на скамейке, — все шестьдесят.
— Да ладно, это не ты совсем… — протянула Катя.
— Да как не я… Вот смотри. — Бомжиха ткнула в фотографию корявым пальцем, и Катя увидела, что глаза у женщины на фото и у ее собеседницы — одни и те же. Карие, и правый глаз сильно косит. — А то говорит — не я, а бля какая-то… Я и есть! — гордо заявила она.
— Ну так что, двор показать сможешь, где Леня тортик нашел? — еще раз спросила она.
— Не, двор не смогу. — Бомжиха покрутила головой. — Не помню уже. Времени-то столько прошло! Как по мне, все дворы одинаковые. А тебе тот двор зачем сдался?
— Ну, фото для газеты сделать.
— Ну, бляха-муха, сказала! — развеселилась Танька-косая. — Да ты любой двор возьми, оно ж без разницы! — посоветовала она. — Двор — он двор и есть. А там такой двор был… не шибко красивый. И темный. Вот у тебя двор — зашибись прямо: грибочки покрашены, и песочек, и зелень кругом! Тут фотки и сделай. И меня заодно. Я тебе за десятку всего спозирую! Давай я завтра утром приду, когда солнце будет? Только ты того… на завтрак мне спроворь чего, а то мне искать-то некогда с утра будет… И выпить. Ты ж обещала!
— А что мне начальство скажет, что я в собственном дворе снимаю? Скажут, тебе что, лень пойти было на настоящее место происшествия?
— Да, действительно… — озадачилась свидетельница. — Как-то я не дотумкала… Слышь, да не помню я этот двор совсем! Я ж в нем не жила! Я ж туда случайно зашла. Там же Володька с Ленькой-жлобом тогда гоношились! Ленька меня всякий раз оттуда гнал — наша территория, говорит, а ты, тля огородная, не суйся!.. Сам он деревня, чтоб он еще раз сдох на том свете, сука!
— А женщину помнишь, которая вам тортик вынесла?
— Какую женчину?
Катя начала терять терпение. Сведения, полученные ею от Таньки-косой, не тянули даже на съеденную яичницу, не говоря уже об обещанной двадцатке.
— Тортик женщина вынесла, — терпеливо объяснила она. — Женщину помнишь? Высокая, низкая, старая, молодая?
— А зачем тебе? — Сомнения насчет Катиной профессиональной принадлежности, похоже, стали снова одолевать бомжиху.
— Ну что я в статье писать буду? Он что, с неба вам свалился, тортик этот?
— Да при чем тут тортик? Он что, жлоб, от тортика помер, что ли?
— Да, — сказала Катя. — Отравился. Он весь тортик сам и съел. Так мне Володя сказал.
— О-о-о! — взвыла Танька-косая на весь двор, и голуби, усевшиеся было спать на карнизе, испуганно захлопали крыльями. — О-о-о! Есть справедливость на свете! Так ему, пидорасу грёбаному, и надо! Тортик-то что, отравленный был? — спросила она, переходя почему-то на шепот.
— Просроченный, — осторожно произнесла Катя. — С сальмонеллой. Так мне в милиции сказали, — многозначительно добавила она. — Они же вскрытие делали.
— Хорошо, я немного ухватила, — порадовалась бомжиха. — Помню, срач еще на меня тогда напал… Или это после пасок? — спросила она саму себя.
— Так женщину помнишь?
— Не помню я никакую женчину. — Татьяна Петровна вздохнула. — Не видела, честно скажу. Я тогда в бачке рядом рылась, а потом смотрю — они тортик нашли. Я тогда расстроилась, что не я его надыбала, а оно радоваться надо было… А Володька чего? Как он жив-то остался? — спросила она Катю.
— А ему Водолажский тортика не дал, — напомнила Катя.
— Совсем?
— Совсем. Ни кусочка.
— Вот! — Бомжиха подняла вверх грязный палец с обкусанным ногтем. — Хорошие люди на свете жить остались, а гниде всякой туда и дорога!
— А сейчас Володя где? — поинтересовалась Катя. — Знаешь?
— В больницу его забрали. Сама видала.
— Он что, заболел?
— Да нет. Не заболел. Ногу сломал.
— А в какую его больницу повезли, не помнишь, случайно?
— А тебе зачем? — Бомжиха, видать, либо была непонятливой от природы, либо никому не доверяла. А скорее, наличествовало и то, и другое.
— Деньги ему причитаются в нашей газете, — пояснила Катя.
— Так давай я передам.
Особой хитростью Татьяна Петровна Губатова также не отличалась и быстро реагировала только на слово «деньги».
— Расписаться надо, а еще данные паспортные.
Танька-косая помрачнела. Эта журналистка, рыжая оторва, Володькины тугрики, похоже, ей не отдаст. Ну и то хорошо, хоть харчи нашла. Давно думала, чего Володька с этого двора радостный такой выходит?.. Это она, рыжая, значит, его подкармливает. А он ей истории всякие, значит, за жратву рассказывает. Да еще и деньги ему причитаются! Ну ничего, она, Танька, тоже кой-чего порассказать может.
— Хочешь, расскажу, как на помойке ребенка новорожденного нашли?
— Живого?
— Конечно, живого! В прошлом году…
— То, что в прошлом году было, мне не нужно. Про того ребенка по телевизору уже показывали.
— Ну, у меня-то телевизора нет, — пожала плечами Танька. — Откудова мне знать, что показывали, а что нет?
— В какой больнице Володя лежит? — оборвала ее журналистка.
— А я знаю! Родственница, что ли, чтобы мне докладывали!
Так. Значит, с переломом в больнице. Сейчас вернется Тим и подскажет ей, в какую больницу могли забрать бомжа с переломом. Или утром она наведет справки по своим каналам. Если дотерпит до утра, конечно. А еще лучше позвонить в дежурную прямо сейчас. И Катя встала с намерением тотчас же засесть за телефон, но ее остановил горестный вопль:
— Ты куда?! А деньги?!!
— Извини, задумалась. — Она достала обещанную двадцатку и отдала бомжихе.
Та мгновенно подобрела.
— Ну спасибо… так тебе историй всяких порассказать или как?
— В следующий раз расскажешь.
— А когда приходить-то?
— Когда я свободна буду. У меня работа, сама понимаешь…
Танька-косая с понимающим видом покивала.
— Ну, работа… конечно. А как я узнаю, что ты меня ждешь? Я женчина простая, у меня мобильника нет… пока.
— А я записку вот сюда, на ящик, положу, тогда и приходи.
— Ладно, договорились. И пожрать чего-нибудь не забудь. Да, и напиши, что это для меня. А то еще залезет всякая тварь…
* * *— Катенька, здравствуйте! — Бомж Володя просиял, увидев Катю в дверях палаты. — Вы что, прямо ко мне или как?
— Конечно. Здравствуйте, Володя! А это вам.
— Ух ты! — Бомж Володя заглянул в пакет. — Ну, вы даете! В гости, с передачей.
Был он в ситцевой полосатой больничной пижаме, с загипсованной правой ногой.
— А я тут парюсь, парюсь. На улице погодка какая, а я здесь… Выпишут, уже когда слякоть пойдет, дожди, а потом морозы… Подвал-то мой, наверное, уже заняли… Буду на зиму глядя без крыши над головой. Вот не свезло мне с ногой этой! А как вы меня нашли?
— Я вам передачку оставила и записку, ну, как всегда. А ее ваша знакомая взяла. Танька-косая.
— Ну, вша прыткая! Кругом залезет! Любопытство ее и сгубит, как пить дать!
— Вот от нее и узнала, что вы в больнице. Поговорить мы можем?
Бомж Володя покосился по сторонам. Соседи уже проявляли к ним интерес.
— Давайте в коридор выйдем? — Он ловко сбросил загипсованную ногу с кровати, прихватил костыль и поскакал к выходу.
— А может, лучше в ординаторскую? Я договорилась, они нас пустят поговорить.
— Катя, вы, наверное, из милиции, а не из газеты? — догадался Володя. — Журналистов с бомжами в ординаторскую не сильно впускают.
— Из милиции. — Катя кивнула. — И у меня к вам важное дело, Володя.
— Ну, важное так важное.
Катя открыла дверь кабинета, и Володя проскакал внутрь. Лечащий врач, который любезно предоставил Кате эту услугу, встал со своего места.
— Если можно, я вас потом позову, — сказала ему Катя.
— А что случилось-то? — Крайне заинтригованный, Володя прислонил костыль к стене.
— Володя, вы двор, в котором тортик нашли, сможете показать?
— Какой тортик? — удивился Володя.
— Тортик, от которого Леонид Иванович Водолажский умер.
— Так он все-таки от тортика того скопытился?
— Похоже на то.
— Ну, дела… — Володя покрутил головой. — И я, выходит, мог от этого тортика помереть?
— Могли, — подтвердила Катя.
— Так он что, действительно был того… несвежий?
— Не буду от вас скрывать, скорее всего, он был специально отравлен.
