Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Затея тем не менее Андрею понравилась. Если все обдумать и подготовить, большая польза могла получиться.
— Бугрову я уже поручил шалаши наладить, а всадники наши на своих лошадях и косилки потаскают, и грабли конные у нас где-то еще есть. Скажи — здорово?
Тут из тира быстрой стайкой мальчишки по своим делам пронеслись. Среди них Вовка — старый приятель и помощник Андрея. Но сейчас он его даже не заметил — так был спором увлечен. Андрей только край их разговора ухватил.
— …А я стрелял из автомата, — горячо хвалился парнишка городского вида. — У отца, на полигоне.
— Подумаешь, — отрезал Вовка. — Если захочу — тоже постреляю.
— Палкой по забору, — презрительно уточнил городской парнишка. — Кто тебе автомат даст?
— Захочу — свой буду иметь, спорим?
— В вашем сельпо купишь?
— Знаю, где достать…
Андрей проводил их взглядом, посмеялся вместе с председателем. С этим фантазером и путешественником Вовкой не только родителям, всему селу нескучно было. Парень он был хороший, но уж больно его в дальние края тянуло, на подвиги звало: то в Сибирь, на стройки, нацелится, то на зимовку в Арктику, то воевать за какую-нибудь маленькую страну — Андрей не раз его уже с транспорта снимал, не раз с ним беседовал, но никак Вовка свой характер угомонить не мог. Во все секции и кружки записался, исправно их посещал и говорил, что путешественнику все надо уметь: и верхом проскакать, и из ружья метко бить, и машину водить — знать, упорно готовился в новые бега.
Нынешней весной Андрей его со льдины снял. Пока главный лед шел, Вовка где-то свою льдину до поры заботливо прятал и в удобный момент на широкий простор вывел. На льдине палатка стояла, прорубь была сделана, колдунчик из полосатой штанины на мачте и флажок с буквами СП (то ли Северный полюс, то ли синереченский пароход, понимай, как знаешь), словом, все как положено. Сам Вовка у входа в палатку сидел и над примусом, нахохлившись, руки грел.
Все село тем временем на крутой берег сбежалось, все молча стояли и смотрели, как Вовка мимо медленно проплывал и как, поравнявшись с ними, встал и шапкой начал махать: прощайте, мол, люди добрые, зовет меня нелегкая и опасная судьба исследователя.
Хорошо, у Степки Моховых моторка уже отлажена была. Они с Андреем ее в воду бросили и догнали "исследователя". Вовкин отец тут уж не выдержал за вожжи схватился, и Вовка поклялся, что до шестнадцати лет из дома ни ногой. Никто, правда, этой клятвой не успокоился, да и сам Вовка в первую очередь. Не такая была натура, чтобы спокойно жить.
Вечером Андрей с Галкой на свадьбу пошли — Галкина подруга замуж вышла, а они у них свидетелями были.
Вышли задолго до нужного часа и не спеша прошли все село. Андрей его сильно любил — и людей, что здесь жили, и дома, что здесь стояли, — не бог весть какие затейливые, да свои, родные, и колодцы, и сады — тоже непышные, но все-таки и с яблоками, и с цветами. А больше всего он любил деревенские старые ветлы. Такая у каждого дома стояла — развесистая, уютная, похожая на добрую бабушку, а под ветлой обязательно лавочка, до лакового блеска отполированная портками и юбками. Сколько важных семейных дел обговаривалось под их ласковой листвой, сколько обсуждалось новостей и принималось важных решений, каких только сплетен не рождалось и приговоров не выносилось…
Самая приметная ветла была у Петрухиных — старше всех, пожалуй, и скамейка под ней особая, кругом ствола сделана из четырех досок. Говорили старики, что под этой ветлой первые колхозные собрания проводились, говорили также, что в ее стволе пять или шесть кулацких пуль сидело…
Одну только ветелку Андрей не то что не любил, ненавидел лютой ненавистью. Стояла она за околицей, в укромном местечке, и под ней издавна повадились собираться синереченские мужики после получки. В ее дуплистом стволе всегда хранились стаканы и даже можно было небезуспешно поискать нехитрую закуску, а густая широкая крона дерева гарантировала необходимый комфорт для "душевных бесед" в любую погоду — и в жару, и в проливной дождь.
Андрей что было сил боролся с этой стихийной "точкой". Нельзя сказать, чтобы вовсе уж безуспешно. Остались ей верны немногие Куманьков-старший, Паршутин, Гуськов и Шмага. Но это были стойкие "бойцы", из них ядро состояло, а уже вокруг него попеременно группировались те и другие.
Не было бы жаль, срубил бы Андрей вековое дерево, да понимал — не в дереве дело. Это не пожалеешь — срубишь, другое найдут. Не ходить же за ними с топором.
Галка его заботы давно уже как свои к сердцу принимала. И тут, когда к Калинкиным на свадьбу шли, сама предложила: "Заглянем, Андрюш, под ветелку?" Андрей согласился, тем более что день был воскресный и лишняя проверка не помешала бы. Правда, догадался он еще, что Галке наедине с ним немного хотелось побыть и повод она нашла самый для него удобный. Догадался и оценил. Он давно уже на Галку другими глазами глядел, все понять старался, откуда у этой болтливой и веселой девчонки столько такта душевного и ума женского, взрослого, твердого. Совсем другая Галка стала.
Они почти до ветелки дошли, а все еще непривычно и подозрительно тихо кругом было. Хотя, конечно, какой смысл под ветелкой мужикам собираться, если свадьба в селе — лишний стакан всегда найдется и закуской доброй не обнесут.
Андрей уже обратно хотел завернуть, и вдруг шорох какой-то послышался.
Надо сказать, что здесь еще потому удобное место было, что ветелка на чистой полянке стояла и кругом нее, кроме травы, ничего не росло, а подальше теснился густой и высокий кустарник. Так что незамеченным близко никто подойти не мог, и в то же время при тревоге легко было в кустах рассредоточиться, опасность переждать, а когда она минует, вновь под деревом сгруппироваться. Андрей все эти хитрости давно изучил и потому приложил палец к губам, сделал несколько осторожных шагов и отодвинул чуть в сторону одну ветку.
Темнеть уже начинало, но на полянке еще светло было. И вышел осторожно из кустов человек с большим свертком под мышкой, огляделся и, пока Андрей соображал, кто это и куда его несет на ночь глядя, пересек открытое место быстрым шагом и опять скрылся в кустах. Узнал в нем участковый Егора Зайченкова, недавно вернувшегося в родные края, посмотрел ему вслед, проводил глазами вспугнутую им птаху, которая уже было спокойно устроилась на ночлег, а теперь спросонок потерянно металась между деревьями и не сердито, а жалобно попискивала, отыскивая себе новый укромный уголок…
Пока Андрей с Галкой на свадьбу идут, пока Галка трещит без умолку, а Андрей, занятый неприятной мыслью, успешно делает вид, что внимательно ее слушает, расскажем, что нам известно о Егоре Зайченкове — может, и сумеем тогда понять, куда это и с чем направился он на ночь глядя.
Поначалу устроился в городе Зайченков вроде неплохо — общежитие дали, спецодежду, оклад положили и премиальные обещали. Да вот беда! — и тут надо было "горбатиться" на дядю, а самому малая толика шла, как Егор считал. Снова забегал Егор, наконец, на стройку подался. Тут ему способнее оказалось: кому мешок цемента продаст, кому ведро краски, а то и пачку паркета — гладко пошло, в кармане зазвенело, а потом и зашуршало. Взбодрился было Егор. Но как-то вечером зашли к нему двое из бригады, и после короткого разговора с ними Егор понял, что и здесь ему "не светит".
Тем же вечером он снял с бульдозера пускач и продал какому-то судоводителю-любителю (тот давно к нему подбирался — катеришко построил, а движка нет) — на дорогу подъемные себе обеспечил. В общем, когда Егор на родину двинуть намылился, след за ним тянулся не такой уж богатый, но года на четыре строгой изоляции набралось бы. Но Зайченкова это не беспокоило, под сердцем не пекло — он уже на новую жизнь настроился, старые грехи легко позабыл.
На вокзале, когда билет выправил, пошел меж людей потолкаться посмотреть и послушать, чтобы время убить.
И тут Егору наконец повезло как в сказке, как во сне. Какой-то дальний командированный (выпивши был, конечное дело) гужевался у буфета и бумажник сунул мимо кармана. Егор, глазом не моргнув, на бумажник словно невзначай наступил, и хоть сердце от радости за чужую беду колотилось, наклоняться сразу не стал — оглядывался, смотрел поверх голов, благо с каланчу вымахал, будто знакомцев искал, да нет никого. Потом нагнулся и стал порточину поправлять — выбилась из сапога — и вместе с ней за голенище бумажник-то и заложил. Вот и все — разбогател Егор. Не так чтобы уж очень-то, но дурная деньга, какая бы ни была, все ж таки благодать.
Правда, разбогател ненадолго. Заперся Егор в кабинке вокзального туалета, стал теребить бумажник: деньжата, главное дело, есть, документ (его надо будет из поезда в окошко пустить), письмецо (это туда же после знакомства — забавные попадаются. Егор в общежитии пристрастился чужие письма читать, в библиотеку — лень, да и зевота от книг ему челюсти ломала, а письма — ничего, интересно и завлекательно, особливо про любовные чувства)…
