Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим
Веселовский, прищурившись, смотрел на нее.
— И еще вы ошибку сделали, Игорь. Раньше, в Москве. Вы назвали меня Мария Петровна, помните, у Весника в кабинете, а мы с вами до этого никогда не виделись, и вряд ли Илья, даже если он про меня вам рассказывал, называл меня по отчеству. А вы знали мое отчество. Заранее. Значит, что-то про нас выясняли, да? Вы про нас выяснили и позвонили сначала нам в офис, а потом в офис Кольцовым, или наоборот, с какими-то нелепыми угрозами, но и в одном и в другом случае вы сказали, чтобы мы не ездили в Киев! А звонили вы, чтобы при случае мы могли бы в один голос заявить, будто накануне визита неизвестные преступники угрожали и Тимофею Ильичу, и Дмитрию Андреевичу! А Головко якобы маньяку просто под руку попался! То есть убийство вы планировали заранее, задолго до приезда сюда. Так что не было никакого аффекта! Один голый расчет.
Она помолчала.
— И в издательство тогда вы приезжали, чтобы убедиться, что мы-то уж точно собираемся ехать, несмотря на ваши угрозы, — вам ведь обязательно нужно было, чтобы мы поехали, чтобы прием состоялся, потому что именно во время приема вы и собирались убить Головко! Весь ваш план провалился бы, если бы мы не полетели — народу мало, и вы были бы у всех на глазах, а вам это не подходило! Вот вы и напросились к Веснику на кофе с коньяком! Или что вы пили? Чай?
Веселовский пожал плечами. Он все рассматривал Машу Вепренцеву, и даже какая-то удаль была у него в глазах, гордость, что ли?…
Все остальные потрясенно молчали.
Стас Головко медленно поднял обе руки, будто собирался помолиться, и, застонав, закрыл ими лицо. Щеки у него были серыми. Маша никогда не видела раньше таких серых щек.
— Кстати, куда вы дели одежду, в которой… убивали? Крови было очень много, вы непременно должны были… должны были…
— Ну что ж ты? — спросил Веселовский насмешливо. — Или потрохов не хватает? Да, крови было много, очень много, из него лило, как из свиньи. Я даже удивился, что из него так лило! И он еще ползал по полу, потому что не сразу умер! А я его убивал! А он ничего не мог со мной сделать, потому что я сильнее и я боролся за свою жизнь! Он посмел мне угрожать, мол, убьет меня, если я не откажусь от своей любви. Как в той книжке!
Родионов вздрогнул. Ему вдруг стало плохо, нечем дышать, и перед глазами поплыло, словно после сильной физической нагрузки, но он справился. Справился, потому что его вдруг взял за руку Сильвестр. Ручка его была узкая и холодная, испуганная и немножко скользкая, потому что именно в ней он держал пирог.
Родионов сдавил эту испуганную детскую ручку, и его чуть-чуть отпустило.
Стас хрипло крикнул и затряс головой. На него никто не обратил внимания, даже мать, которая сильно побледнела и смотрела на Машу немигающими горящими, страшными глазами.
А Маша поняла, что задела Игоря за живое, на что она и не рассчитывала.
— Крови было много! — с удовольствием повторил Веселовский. — И я был весь в крови. Только я прихватил с собой сумку, в которой лежали костюм и чистая рубаха, все наготове. А в дом я прошел через черный ход и поднялся наверх. Вошел в самую дальнюю комнату, не знал, чья она. Там сумки стояли. Я позвонил на мобильный Головко и сказал, где я. И этот козел пошел на собственную казнь. Когда он подох, мне нужно было помыться и переодеться. Я точно знал, что все эти идиоты-гости будут торчать в гостиной, потому что им обещали встречу с сильными мира сего! — Он закинул голову и засмеялся, от души засмеялся. — Вы же не подозревали, что одного из них я уже прикончил! Прикончил сам, своими собственными руками. Вы все торчали внизу, а он уже к тому времени давно подох, как свинья! Свинья, которую я сам зарезал! Он хотел все у меня отнять, даже жизнь, а я его остановил! Я зашел в соседнюю комнату, принял душ и переоделся. А грязное барахло запихал в сумку, только и всего! И опять через черный ход для прислуги ушел, только когда на первый этаж спускался, на вас наткнулся.
— Вы врете, — подумав, заявила бледная Маша Вепренцева, — когда мы вас встретили на лестнице, вы в руке держали только серебряный поднос, и все. Никакой сумки не было. Кстати, когда я вспомнила про поднос, то поняла, что официант мог быть замешан, потому что на таких серебряных подносах во всех комнатах стоят вазы. Вы взяли поднос из комнаты.
— У-у ты какая! — радостно сказал Веселовский. — Как это я тебя не заметил, когда ты в комнату влезла! Лежала бы сейчас рядышком с дяденькой, и никто бы никогда… А сумку я, милая, в окошко вытолкнул. Из коридора, там все окошки под глухую стену выходят. А потом по лестнице спустился, подобрал ее и в Днепр с обрыва кинул. И никто из вашей гребаной охраны не обратил на меня внимания! А я мимо всех прошел с этой сумкой! Но всем ведь на официанта наплевать, да? Кто такой этот самый официант?! Разве же он человек?! Официант не может быть человеком, он же прислуга, собака последняя! Ну, тащит он сумку, да и хрен с ним! А я до Днепра дошел, камушков в нее навалил — и с обрыва бултых!…
— Как же вы успели сменить костюм?
— А ведь костюм я и не менял, я ведь сказал, что не люблю черные пиджаки, а отнюдь не брюки. Когда я приехал, то взял из машины сумку, засунул в нее черный смокинг и свой светлый пиджак. Пока шастал по участку с разведкой, меня никто не встретил, а если б встретил, я сказал бы, что заблудился. Посмотрел самый короткий путь к Днепру, потом вышел к бассейну. Там уже никого не было, но я для порядка в кустах посидел. Пиджак оставил в крайней раздевалке и пошел в дом. Далее известно: убил, вымылся, переоделся в смокинг официанта, с кровавым барахлом в окно и прочь из дома. Ну, а потом сбросил сумку в Днепр, добежал до раздевалки, переоделся. И обратно сюда. А уж когда почтенная публика стала расходиться, я потихоньку отнес черный пиджак в машину. Ну и тут ты, Пуаро и Марпл в одном флаконе, труп нашла.
— А нож вы тоже в сумку бросили?
— Да что же я, дурак, что ли? — обиделся Веселовский. — А если бы ее на следующий день течением вынесло? Нож вы не найдете. Барахло с убийством бы точно не связали, а нож — вполне могли связать. Надо же, у них только что кандидата в президенты зарезали, почти на глазах у почтенной публики! — Он опять с удовольствием засмеялся. — Вот если бы не ты, паскуда!…
Про «паскуду» Маша не стала слушать и сказала:
— Головко надеялся вас подкупить или запугать. Он только было поверил в то, что у сына все может быть, как… у нормальных людей. Девушка, свадьба, семья. Он Олесю готов был на руках носить, а тут вы появились, и все вернулось, и девушку Стас бросил. А вы обозлились. Никто не смеет отнимать у вас вашу собственность! Никто не смеет угрожать вашей жизни.
— Вы все равно ничего не докажете, — заявил Веселовский, став равнодушным. — Ничего и никогда.
— Да мы и не станем, — холодно сказала Катерина Кольцова, и в гостиную вошли два охранника ее мужа. — Мы и без доказательств разберемся уж как-нибудь.
И они «разобрались».
***— Маша, где роман?!
Никакого ответа.
— Маша, где роман, я тебя спрашиваю?!
Молчание, и больше ничего.
— Маша!
— А? Вы меня зовете, Дмитрий Андреевич?
Она появилась на пороге — волосы причесаны идеально, в руках ежедневник и ручка. Для идеального образа идеальной секретарши не хватает только очков. И как она успевает подхватить все свои причиндалы, чтобы выглядеть идеальной секретаршей всегда и во всем и при любых обстоятельствах!? Или она специально кладет их под дверь и хватает, как только он ее позовет?!
— Маш, где файлы последнего романа?
Она пожала плечами.
— Там же, где и были, Дмитрий Андреевич. У вас в компьютере.
— А почему они в компьютере, когда я тебя просил еще утром отправить их в издательство?!
— Я отправила, Дмитрий Андреевич, сразу же, как только вы мне об этом сказали.
— А почему Марков мне звонит и говорит, что они ничего не получили?!
Маша Вепренцева пожала плечами.
— У нас так бывает. Почта не всегда работает четко.
— Почтальонам мало платят?
— Электронная почта, — объяснила она совершенно серьезно. — В ней не предусмотрены никакие почтальоны, Дмитрий Андреевич. Но мы ведь собирались сегодня поехать в издательство, так что захватим рукопись с собой.
— Вот и скажи это Маркову.
— Хорошо. — Она кивнула — образец сдержанности и деловитости. — Это все, Дмитрий Андреевич?
Он крутанулся в кресле и еще покачался из стороны в сторону. Ему не хотелось, чтобы она уходила, и он никак не мог придумать, как бы ее задержать.
— Дурацкий роман, — буркнул он сердито. — Как все началось по-дурацки, так и закончилось. По-моему, ерунда какая-то получилась.
Она помедлила на пороге, потом прошла и села в кресло, рядом с его письменным столом.
— А по-моему, ничего.
— Да ладно! Я в такую… ерунду никогда в жизни не попадал.
— Все уже закончилось, — философски заметила Маша Вепренцева. — Все нормально.
