Роковой подарок - Татьяна Витальевна Устинова
От греха подальше, покуда не дошло дело до рукоприкладства, писательница вернулась в узилище, плюхнулась на табуретку и задумалась.
…А если Елена Васильевна просто забыла фотографии на работе? Не могла она их забыть, вон как переполошилась, увидев их у Мани! И она ясно сказала, что должна вернуть их на место. Хорошо, допустим, она вернула. Допустим, вчера она ездила к Жене и оставила фотографии в доме. А потом Женя её застрелила!..
– Да подожди ты, – вслух сказала себе Маня. – Мы даже не знаем, какое драгоценности имеют отношение к убийству! Нет, уже к двум убийствам! И вообще! Может, никакого не имеют!.. И теперь не у кого спросить, зачем Максим их купил! Ведь знала одна только Елена Васильевна! И я бы ничего не узнала, если бы не попала тогда к Максиму в кабинет и не утащила их!..
Маня ещё немного подумала и стала ожесточённо копаться в портфеле – она всегда носила рюкзаки, или портфели, или уж совсем крохотные никчемушные сумочки, желательно розовые, со стразами.
Ей казалось, что это смешно.
Из недр портфеля она выудила блокнот – изящную вещицу ручной работы с плотными гладкими желтоватыми страницами, сафьяновой обложкой и небольшой инкрустацией на переплёте – подарок Анны ко дню рождения. Маня любила писать ручкой на бумаге, на компьютере набирала только длинные тексты – романы или рассказы.
Она открыла блокнот, ещё не начатый, совершенно свободный от мыслей, переживаний и страстей, и стала быстро записывать вопросы, которые должна задать Раневскому.
Вопросов было много.
Она долго писала, думала и опять писала, а потом оказалось, что вопросы давно кончились, а как-то сама по себе пишется история про Максима и его семью.
Маня прочитала написанное, повозилась, удобней устраиваясь на табурете – он был привинчен очень неудобно, далеко от стола, – и углубилась в работу.
Дмитрий Львович Раневский, вернувшись с места происшествия, спросил у сержанта, что делает писательница, получил невразумительный ответ и решил, что освобождать её сразу не кинется.
Пусть посидит подольше, может, очухается малость!..
Он заполнил бумаги, будь они прокляты, поговорил по телефону с любимой, вышел на улицу и потолкался с курильщиками – сам он не курил и гордился собой. Потом все отправились осматривать новую машину начальника отдела – она была точно такая же, как старая, только новая, – и высказывали предположения, какой будет следующая.
Раневский всё выжидал, в допросную не шёл. Предвкушал.
Странно только, что она там не бьётся, писательница-то. Даже в туалет ни разу не попросилась.
Когда пробило пять часов и стало ясно, что день заканчивается, Раневский вызвал конвоира и приказал привести Кондратьева.
Держать его дальше не было никакого смысла.
И отправился к писательнице.
Сержант, проведший у закрытой двери, считай, полдня, вскочил ему навстречу.
– Ну как? – спросил следователь.
Сержант пожал плечами.
Раневский распахнул дверь.
Мария Алексеевна Поливанова сидела на табурете, подложив под зад собственный портфель и неудобно вытянувшись к столу. Она что-то ожесточённо писала.
На следователя она не обратила никакого внимания, даже головы не подняла.
– Добрый вечер, – поздоровался Раневский.
Она мельком взглянула на него и поправила очки. Щёки у неё горели.
– Здрасти.
И опять принялась писать.
Раневский подошёл поближе. Он ничего не понимал.
– Мария Алексеевна, – и заглянул ей за плечо.
– Подождите, не мешайте.
Следователь ничего подобного не ожидал. Все его мечты о том, что она опомнится, рухнули! Пропали даром! Ничего она не опомнилась, только ещё больше ополоумела!
Поглядите на неё! Пишет! В допросной! Уже полдня!
– На выход! – скомандовал он и, кажется, зарычал от раздражения. – Ну?!
– Я не могу, я мысль потеряю!
Раневский почувствовал непреодолимое желание огреть её по спине тростью, вот прямо руки зачесались!..
Он выскочил в коридор и велел сержанту доставить задержанную – то есть не задержанную, а приглашённую на беседу! – в свой кабинет.
– Когда освободится, – прорычал следователь. – Она сейчас занята!..
Первым делом он отчитал понурого Кондратьева за то, что тот так долго прятался. Потом взял с него подписку о невыезде.
Затем заставил того повторить вчерашние показания – Павел повторил.
Раневский сам не знал, зачем всё это проделывает – должно быть, от злости на писательницу.
Вскоре явилась и она.
– Вот что я подумала, – начала писательница с порога кабинета. – Я вот тут даже записала!.. Я сначала писала вопросы, которые должна задать, а уже потом остальное. Так вот. Если картинка не складывается в единое целое, это может означать только одно. Что мы складываем не ту картинку.
– Мария Алексеевна, уходите отсюда.
– Вы нашли фотографии?
– Какие фотографии?!
– Жемчужного ожерелья с изумрудом и подвесок! Фотографии размером А-четыре, очень хорошего качества, переложены папиросной бумагой. Они были у Елены Васильевны, я сама отдала их ей! Нашли?
– Нет.
– Нужно сейчас же позвонить вдове Максима и спросить, может, вчера Елена была у неё и оставила ей фотографии?
Раневский молчал. Паша Кондратьев сидел тихотихо.
– Ещё мы должны выяснить, может быть, кто-то ещё, кроме Максима и его помощницы, знал о них! Я имею в виду о драгоценностях! Хотя Елена уверяла, что не знает никто!.. Нужно допросить сотрудников «Регионстальконструкции». Всех! Ну, в смысле тех, кто был близок к Максиму. Бухгалтерию можно не допрашивать.
– Пока всё? – перебил Раневский. – Больше ничего не нужно?
– Как же, конечно, нужно, – заторопилась Маня. – Вы должны узнать, зачем Максим приезжал на работу в то воскресенье. И с кем он там встречался. Я точно знаю, что с женщиной, но непонятно, с какой. Может быть, и с женой. А может, с любовницей. Или с помощницей, тоже вариант. Только почему в воскресенье?…
– Так, – подозрительным голосом сказал Раневский.
– Мне не удалось узнать, кто она, эта любовница. Все молчат, никто не признаётся. А вы? Узнали?
– Нет.
– Плохо!.. Её тоже нужно установить. А пистолет? Вы нашли пистолет?
– Не нашли.
– Но это один и тот же? Из него убили обоих, Максима и Елену Васильевну?
Раневский крепко потёр шею, поморщился, почесал голову и поднялся из-за стола. Промаршировал к двери, наотмашь распахнул так, что она ударилась о стену, и заорал что было сил:
– Вон! Во-он! Оба! Чтоб духу вашего!..
Маня с перепугу уронила трость. Павел Кондратьев втянул голову в плечи и бочком стал продвигаться к выходу.
– Пошли вон!..
Маня подхватила трость и ринулась прочь, бормоча на ходу:
– Что это вы так разгорячились… нельзя, вредно для здоровья…
Опомнились они уже на улице.
Маня со всей возможной для неё резвостью выскочила за ограду следственного комитета, плюхнулась на лавочку и
