Андрей Воронин - Отражение удара
- Да, - сказала ему Алла Петровна, глядя на веревку, свернувшуюся кольцами на полу возле кровати, - ты был прав: завязывать надо было потуже.
Больше она по этому поводу ничего не сказала, и Шинкарев был ей за это благодарен.
Не сговариваясь, они принялись искать улики и сразу наткнулись на нож. Пока Сергей Дмитриевич, давясь и кашляя, делился с унитазом остатками вчерашнего ужина, Алла Петровна с помощью воды и моющих средств удалила с ножа все следы крови. Все еще ощущая во рту кислый вкус блевотины, Шинкарев загнал нож под плинтус и резко потянул на себя. Лезвие сломалось с коротким щелчком, и обломки полетели в мусорное ведро.
- Ну вот, - сказал он, утирая рот, - мы уже вместе заметаем следы. Скоро вместе пойдем на дело, а, Петровна?
Голос у него дрожал.
- Ха, ха; - печально сказала Алла Петровна. - Если ты опять наследил возле дома, это может кончиться очень плохо. Какой тогда был смысл топить Забродова?
- Но ты же понимаешь...
- Я-то понимаю, - по-прежнему печально ответила она, - но вот ты.., или, как ты его называешь, твой двойник.., в общем, по ночам ты ведешь себя, как полный идиот.
- Не я, - убитым голосом уточнил Шинкарев. - Он ведет меня. Ерунда твои отвары, я так и думал, что не поможет...
- Ничего не ерунда. Ты что же, хотел, чтобы с первого раза подействовало? Две недели! Надо что-то придумать на эти две недели, чтобы ты не мог выбраться из постели.
Некоторое время она думала, сосредоточенно морща красивый лоб, а потом хлопнула по столу ладонью.
- Придумала. Мы тебе наложим гипс. Сплошной, чтобы руки были прижаты к телу.
- О, господи, - сказал Сергей Дмитриевич.
- Можем не накладывать. - Она пожала плечами и отвернулась. Прикончишь меня - невелика потеря.
Новую дуру найдешь.., если успеешь.
- Прости. Конечно, мы наложим гипс. А я не смогу его сломать?
- Это как наложить... Не волнуйся, в училище я это делала лучше всех. Будешь в саркофаге, как Четвертый реактор.
- Черт, спать же, наверное, неудобно.
- Людей резать, конечно, удобнее.
Когда Аллу Петровну доводили до крайности, она умела быть жесткой, как стальной прут, и Шинкарев понял, что такой момент настал.
- Прости, - повторил он. - Просто ты почти убедила меня в том, что все в порядке, вот я и расслабился. Капризничать начал, как маленький... Поверь, мне стыдно.
Алла Петровна прижала его голову к груди.
- Расслабляться нельзя, Сережа, - сказала она. - Мне тоже все это кажется сном, но ведь это, к сожалению, правда... Расслабляться нельзя.
Сергей Дмитриевич часто закивал прижатой к ее груди головой, борясь с опять подступившими слезами.
Он понимал, что расслабляться нельзя, но никогда прежде не оказывался в такой ситуации, когда ослабление самоконтроля было смерти подобно. В отличие от Аллы Петровны, он не обладал внутренним стержнем из закаленной стали, и был далеко не уверен, что сможет справиться с кошмаром даже при ее поддержке.
О том, чтобы выступить против всего света в одиночку, он даже не помышлял.
Когда жена ушла, он еще немного побродил по квартире, не зная, чем себя занять, и в конце концов прилег на диван. Он действительно чувствовал себя не вполне здоровым - не то простыл, гуляя по ночным улицам, не то просто устал до потери сознания. "Конечно, - подумал он. - Организм, конечно, имеет резервы, но ведь и они не безграничны. Нельзя днем ходить на работу, а ночью убивать людей, не испытывая при этом усталости. Нельзя..."
Сон навалился на него, как вонючая конская попона.
Это не был каменный сон без сновидений, к которому он привык в последнее время. Ему снился бесконечный, очень динамичный, подвижный, как ртуть, кошмар, в котором он был каким-то гигантским кровососущим слизняком, скрывавшимся в подземном лабиринте от охотников - жутких бледных тварей, похожих на человекообразных пауков. Это было жутко до обморока, он метался и стонал во сне и действительно периодически проваливался в спасительную темноту, но неизменно всплывал снова, и тогда оказывалось, что за время его беспамятства бледные охотники успели подобраться еще ближе. Наконец, совершенно выдохшийся, он забился в какую-то узкую вонючую щель, ввинтился в нее своей мягкой, едва обозначенной на слизистом теле головой и закрыл глаза, чтобы не видеть, как приближается похожая на гигантского паука погибель. Паук издал победный вопль, длившийся, казалось, целую вечность.
Он звучал и звучал, прерывистый и пронзительный, и этот вибрирующий звук вспорол, наконец, зловонную ткань сна, и, обмирая от облегчения, Шинкарев понял, что это звонит телефон.
Он вскочил, не чувствуя под собой ног, и, шатаясь спросонья, бросился в прихожую, где стоял аппарат. Он протянул к телефону руку, но тут же отдернул ее: ему показалось, что на телефонной полочке расселся громадный бледный паук. Шинкарев яростно тряхнул головой, паук превратился в телефонный аппарат цвета слоновой кости, и Сергей Дмитриевич снял трубку.
Звонил Гранкин, и Шинкарев едва совладал с желанием одним быстрым движением опустить трубку на рычаги: ядовитая тварь все-таки настигла, замаскировавшись под безобидный телефонный аппарат, и вонзила жало прямо в мозг. "Сон в руку", - подумал Сергей Дмитриевич.
Переговорив с майором, он вернулся на диван - ноги держали плохо, а перед глазами плыли цветные круги. "Да я и вправду болен, - подумал Сергей Дмитриевич. - До чего же не вовремя!"
Он постарался взять себя в руки. То, что Гранкин дал ему двухчасовую отсрочку, было хорошо: за это время жена могла вернуться, и в ее присутствии, с ее помощью Шинкарев надеялся отбиться от пронырливого майора. А если не успеет?
Сергей Дмитриевич заставил себя думать. Чем вызван этот неожиданный визит? Сомневаться не приходилось: известие о новой жертве маньяка с Малой Грузинской достигло ушей майора, и он в два счета вычислил единственного человека, который мог вызвать у него подозрение. Того, кто так бездарно соврал в ответ на единственный заданный ему вопрос.
Шинкарев подошел к зеркалу и долго смотрел на свое отражение, потом разинул рот так, что хрустнули связки, и заглянул в горло, словно рассчитывая увидеть там злокозненную тварь, одним махом опрокинувшую и без того шаткое здание его защиты. Похоже, тварь стремилась уничтожить Сергея Дмитриевича Шинкарева, и ей было наплевать, что при этом она может уничтожить самое себя.
"Черта с два, - подумал Сергей Дмитриевич. - Я еще побрыкаюсь".
Легче от этой мысли не стало. Он совершенно не понимал, как в такой ситуации можно брыкаться. Что делать? Бежать? Без денег, неизвестно куда, неизвестно, на какой срок - может быть, навсегда... Попытаться обмануть Гранкина еще раз?
Он с размаха ударил кулаком по зеркалу. Толстое стекло устояло, кулак пронзила острая боль. Сейчас он был зол на жену. И угораздило же ее уехать за этим дурацким отваром как раз тогда, когда он так в ней нуждается!
Обмануть Гранкина... Майор показался Сергею Дмитриевичу добродушным, довольно недалеким типом - как раз таким, каким тот старался выглядеть. Гранкин называл это "синдромом Коломбо" - всем известно, у всех навязло в зубах, все над этим смеются и все неизменно на это покупаются. Секрет, по мнению майора, был в том, что человеку гораздо приятнее считать себя умнее майора милиции, и подсознательно многие с радостью идут на этот гибельный самообман.
Гранкин угадал дважды: Шинкарев действительно считал, что майора несложно обвести вокруг пальца, а майорское вранье насчет приезда через два часа совершенно сбило Сергея Дмитриевича с толку - он вообразил, что у него есть время все хорошенько обдумать.
Бежать, конечно, было бесполезно, да и очень опасно. Кто знает, где застанет его ночь? Кто может поручиться, что он не начнет убивать в переполненном зале ожидания на вокзале? Кто присмотрит за ним, пока он не помнит себя? В какую сторону ни беги, а от себя не убежишь, и, в какую нору ни забейся, сидящий внутри маньяк вытащит тебя оттуда, едва уснешь, и наутро по его кровавому следу к твоему убежищу придут ищейки.
Оставалось одно: запираться и отпираться до конца.
Улик против него никаких...
Он похолодел, вспомнив о ноже, который до сих пор лежал в мусорном ведре. Называется, нет улик...
Сергей Дмитриевич заметался, преодолевая слабость. Он оделся по-уличному, выволок из шкафчика под мойкой полупустое мусорное ведро и поправил на нем крышку, все время поздравляя себя с тем, что вовремя вспомнил о единственной вещи, которая могла его выдать. Эта лихорадочная деятельность немного приободрила: когда суетишься, спасая собственную шкуру, не остается времени на то, чтобы предаваться отчаянию.
Обувной рожок куда-то запропастился. Сергей Дмитриевич махнул на него рукой и, безжалостно сминая задники, загнал ноги в туфли. Подхватив ведро, он отпер замок, открыл дверь и замер.
На пороге стоял совершенно незнакомый милиционер в полковничьих погонах. Лицо у него было угрюмое и недружелюбное, а правую руку он как-то очень подозрительно держал в кармане утепленной куртки, словно там у него лежал пистолет. Некоторое время они со взаимным неодобрением разглядывали друг друга, а потом из-за плеча полковника выглянула оживленная физиономия Гранкина, трудно узнаваемая под форменной фуражкой с орлом.
